Кампания для спящих

– Чем, на ваш взгляд, можно объяснить предельную закрытость нынешней избирательной кампании?

– Одна из причин, как мне кажется, заключается в отсутствии так называемой повестки дня. Давайте сравним: в 1993 году был выбор между курсом на дальнейшую радикализацию реформ и попыткой движения вспять в условиях только что закончившегося конфликта между президентом и Верховным советом. В 1995 году была состязательность между разными проектами будущего для России. Это было реальное соревнование не просто партий, а идей, стоявших за этими партиями (НДР, ДВР, Конгресс русских общин, КПРФ). В 1999 году вся компания фокусировалась вокруг отношения к чеченской войне.В целом отсутствие повестки дня превращает выборы в некий закрытый процесс, где круг участников элитарен, где очень сложно пробиться новым партиям, организациям и тем более появиться новым людям. Другая причина нынешнего «предвыборного застоя» – отсутствие подлинной интриги. Под интригой я понимаю не соревнования в области черного пиара, а наличие некой неопределенности результата. Такая интрига была на всех предыдущих выборах в Думу. Сейчас совершенно очевидно, что выиграет одна партия – «Единая Россия». Кто-то еще сомневается, полагая, что выиграет КПРФ, но таких людей становится все меньше. Понятно, что в Думе окажутся и так называемые партии второго эшелона – либеральные демократы, СПС и «Яблоко». Будет ЛДПР, и практически нет никаких шансов, несмотря на всевозможные утечки сверху, что появится кто-то шестой. Очевидна и еще одна важная вещь: какого бы расклада между этими партиями ни было, в Думе окажется пропрезидентское большинство. Население если и не понимает, то по крайней мере интуитивно чувствует, что непредсказуемости результата предстоящих выборов нет, и начинает формировать абсентеистское отношение к ним, т.е. склоняется к тому, чтобы уклониться от голосования.

– Что за «занавесом» происходит в среде самих участников процесса? Меньшая ли нервозность, чем в предыдущие кампании, или, наоборот, больший накал страстей?

– Трудно дать однозначный ответ на этот вопрос. Потому что внешне нам представлена картина полной благости. Мы должны обязательно учесть особенности российской политики: проиграл, упал и уже не встанешь, а не так, как на Западе, – проиграл, походил в оппозиции три года, потом опять вернулся. В России проигрывать нельзя. У нас в этом смысле система работает на вышибание. Потому для тех политиков, которые небезосновательно боятся потерять политические позиции, это достаточно тяжелый этап. В целом же для политического класса, для президентской стороны, для тех, кто уверен в своем будущем, напряжения никакого нет. Есть основания полагать, что даже коммунисты, по крайней мере те, кто в списках занимает проходные позиции, совершенно не хотят вести избирательную кампанию. ЦК их сейчас заставляет ехать в регионы и что-то делать…

– То есть интриги и новизны вообще никакой?

– Ну почему же? Вот, к примеру, крупные корпорации теперь пытаются предоставлять своих лоббистов не только в партию власти или в правые партии, но и в среду коммунистов и даже в ряды ЛДПР. Это, на мой взгляд, большой плюс и существенное отличие нынешней избирательной кампании от всех предыдущих. Неплохо это, хотя бы потому, что крупный бизнес больше не рассматривает КПРФ, как партию, которая может призвать народ на баррикады, к восстановлению прежних коммунистических порядков. Для них это такой же политический игрок, как и все остальные, более того, вполне привлекательный объект для политического инвестирования, с которым можно работать. Я считаю, что в перспективе это будет способствовать консолидации политической системы в целом. Во-вторых, может быть, не сегодня, а на следующих выборах это разовьет большую конкуренцию. Когда лоббисты крупных корпораций есть среди всех партий, это означает, что в глазах этих крупных корпораций в чем-то эти партии равны. А значит, в чем-то между ними должна быть реальная конкуренция. Есть шанс, что в будущем мы избежим ситуации, в которой победителя выборов пытаются назначить заранее.

– Какие факторы, на ваш взгляд, сегодня наиболее важны для того, чтобы попасть в новую Думу?

– Что касается партий, то это, безусловно, их раскрученность и узнаваемость. Конечно, узнаваемые партии обладают очень серьезной форой только потому, что они давно в политике. На фоне нынешней пятерки ветеранов очень сложно появиться новым партиям. Что касается депутатов-одномандатников, то для них также важен элемент привыкаемости. Как правило, большинство депутатов, которые переизбираются, имеют гораздо более благоприятные перспективы, чем их соперники-новички. Сейчас нереволюционная эпоха. Россия спит, она устала от десятилетия бурных реформ и решила отдохнуть. В условиях релаксации общество не будет голосовать за революционеров, которые будут призывать к изменениям и за новые лица вообще. Потому что новые лица – это всегда некий риск. Встроенность в элитные сети – еще один фактор, определяющий перспективу кандидатов в депутаты. Ясно, что политик, находящийся вне партий, кандидатом в депутаты сегодня быть не может. Он должен быть связан либо с какими-то крупными корпорациями, либо с местной администрацией, либо даже с криминальным миром. То есть он должен быть встроен в существующие социальные сети. Элита обязательно должна оценить полезность человека и убедиться, что из него будет толк.

– Поддерживаете ли вы опасения относительно того, что в состав новой Думы может войти большое число представителей криминальных сообществ?

– Мне кажется это сильным преувеличением. Конечно, какие-то криминальные люди попадаются. Но изменился временной контекст. У нас телевидение несколько отстает от жизни, навязывая нам постоянно образы людей с бычьими шеями. В середине 90-х, может быть, так и было. Сейчас в моде респект. Не модно сейчас носить татуировки: «Не забуду мать родную». Это, конечно, еще имеет место быть, но в красивой упаковке, в лояльных формах, в умении говорить не на уголовном сленге с характерной жестикуляцией… Все-таки Дума – это публичный институт власти. Можно, к примеру, по-разному относиться к организации «Единая Россия», но там поставлен очень серьезный фильтр на предмет проверок криминального прошлого. Впрочем, это не исключает тесной связи властных представителей с криминалом. Такое может быть и очень даже широко.

– А как, по вашим оценкам, складываются межпартийные отношения в свете предстоящих выборов?

– Что касается отношений между «Единой Россией» и КПРФ, по крайней мере на публичном уровне, то здесь попахивает пронафталиненной кампанией. «Единая Россия» пытается выстраивать свою кампанию на примитивном антикоммунизме. В 1993 году, на мой взгляд, это было вполне реально. Тогда еще довольно остро чувствовалось дыхание коммунистического прошлого. В 1996 году во время президентской избирательной кампании было ощущение, что коммунизм может вернуться. Сейчас понятно, что этого не произойдет ни при каких условиях. Потому попытка обострить конфликт, которого на самом деле нет, является борьбой с ветряными мельницами. И вряд ли такая борьба может повысить интерес избирателя к выборам. Особенно, если учесть, что у коммунистов в списках значится один миллиардер и шестнадцать миллионеров. Надо радоваться, люди добрые, партия разложилась, а разложившаяся партия никакого коммунизма не сделает! На мой взгляд, довольно странная картина возникнет в националистической части партийного спектра, которую занимает Жириновский, привыкший к своему монополизму. Я чувствую, что именно в эту часть тянет Сергея Глазьева. Там же, судя по всему, окажутся и «народники» Геннадия Райкова. Как они друг у друга будут перетягивать электорат, не совсем понятно. У кого-то больше генералов в блоке, зато у Райкова есть референт-патриарх, что позволит апеллировать к церковности, к православию…Жириновский неподражаем с точки зрения беспардонной демагогии и апеллирования к самым низменным инстинктам. Я думаю, что здесь нас ожидает очень острая «полемика», поливания грязью и обвинения друг друга в предательстве национальных интересов. Впрочем, это вряд ли существенно повлияет на результаты выборов. Сейчас общественные настроения таковы, что люди не хотят жить ни лучше, ни хуже, они просто не хотят жить иначе. Нельзя на жизни одного поколения устраивать две или три революции. Мы это проходили в начале XX века, и это очень плохо кончилось.