Директор Института социального анализа и прогнозирования Татьяна Малева

– Татьяна Михайловна, какая ситуация сложилась на рынке труда в настоящий момент?

– Модель российского рынка труда сформировалась за последние двадцать пять лет совершенно отчетливо, и она полностью отличается от классической, принятой в мире. В классической модели рынок труда на внешние катаклизмы и возмущения обычно реагирует сбросом занятости, то есть ростом безработицы при сохранении параметров заработной платы. Российский же рынок всегда поступал ровно противоположным образом – на все кризисы реагировал по выработанной еще в 90-е схеме сохранения высокой занятости и минимальной безработицы, но при этом активного манипулирования заработной платой. И текущий кризис не является исключением. Работодатель не сбрасывает численность работников, так как у него в запасе есть другие инструменты – неполное рабочее время, административные отпуска, задолженность по заработной плате. Плюс опция, которая была очень распространена в 2009 году, – сокращение невидимой, «конвертной» части заработной платы. А российский работник в свою очередь идет на такое социальное соглашение, потому что редко находится в ситуации большого выбора. И, самое главное, это устраивает и третьего субъекта на рынке труда – государство. Потому что, если будет обвальный рост безработицы, далеко не все сразу найдут себе место, а значит пойдут в очередь за пособием по безработице. А при существующей конфигурации государство, по крайней мере, экономит на этих пособиях.

– Какие последствия влечет за собой такая модель рынка труда?

– Мы хорошо знаем все ее плюсы и минусы. Мощный плюс, который устраивает всех еще с 90-х, заключается в том, что удается избежать социального взрыва. И, в первую очередь, спокоен политический ландшафт. А главный минус – мы получили в результате экономику с вялотекущими процессами – в том числе и на рынке труда. То есть такую экономику, в которой все имеют гарантию занятости и стимула бороться за рабочие места ни у кого просто нет. Заработная плата долгое время была относительно низкая, только последние годы несколько росла. А когда в стране низкая заработная плата, то это автоматически означает и низкую производительность труда, и отсутствие высоких пенсий и пособий.

– Сейчас много говорится о необходимости повышать производительность труда. Можно ли этого добиться через повышение зарплаты?

– Если просто так повышать заработную плату, никакого роста производительности не будет. И мы сравнительно недавно это наблюдали, когда повышали заработную плату в социальном секторе – в медицине, образовании. Но от того, что неприлично маленькую зарплату чуть-чуть повысили, качество услуг не выросло, так как был просто догоняющий рост заработной платы, а не стимулирующий. В реальном секторе повышение зарплаты тоже не играет особой роли, так как большинство производств оборудовано допотопными технологиями. В стране старые основные фонды, и большая проблема в том, что нет новых технологий.

– А как же быть с указом президента о создании 25 миллионов новых высокотехнологичных рабочих мест к 2020 году?

– Даже авторы этой идеи не могли толком объяснить – речь идет о новых рабочих местах или старых, которые вдруг стали высокооплачиваемыми. И если все-таки о новых, то где мы возьмем 25 миллионов образованных и обученных человек? И тут вступает в действие еще один важнейший фактор влияния на рынок труда – это демография. У нас демографическая яма, и мы уже вошли в стадию длительного, затяжного и глубокого падения численности экономически активного населения.

– Есть ли способы как-то умень-шить это падение?

– Сейчас с рынка труда уходят люди пенсионного возраста – многочисленное поколение 1950-х. А вступает на рынок трагически малочисленное поколение 90-х – никогда не было такого низкого коэффициента рождаемости, как в то десятилетие. Причем не было не только в нашей, но и в мировой истории. Причем эта яма – надолго. И вопрос не только в соотношении количества входящих и уходящих с рынка, но и в их структуре. Среди тех, кто уходит, еще относительно высока доля рабочих профессий, а вот те, кто приходит, – это в основном менеджеры, к тому же часто с не очень хорошим образованием.

– А нам требуются именно рабочие?

– Сейчас в экономике главная идея-фикс – это импортозамещение. Для рынка труда это означает необходимость избавиться от менеджеров и найти на их место работников, которые встанут к отечественному станку. А где мы таких найдем в молодом поколении, если мы их не воспитывали? Поэтому на рынке труда формируется уникальная ситуация – одновременно будут расти безработица и спрос на рабочие руки. Так что сейчас вопрос повышения пенсионного возраста становится уже не только вопросом регулирования пенсионной реформы, но и регулирования рынка труда в целом. Нам очень нужно задержать на рынке труда те поколения, которые еще могут работать, у которых есть трудовые навыки и кто может поддержать реальный экономический сектор.

– Как сейчас обстоит дело с безработицей в стране?

– Хотя до трети населения, по данным соцопросов, уже говорят о проблемах с работой – или уже ее потеряли, или переведены на неполную рабочую неделю, при этом официальные показатели безработицы нарастают очень вяло. Вопрос поиска работы будет зависеть от продолжительности этого кризиса. Мировая практика показывает, что между потерей старой работы и нахождением новой максимальный период – два года. После этого работник теряет социальные и трудовые навыки и становится экономически неактивным. Так что для России затягивание кризиса станет вдвойне трагичным – нам и так не хватает рабочих рук, а тут еще нависает угроза выпасть из трудового процесса для экономически активных слоев населения.

– Влечет ли такое развитие событий за собой риск роста социальной напряженности?

– Конечно. Но, скорее всего, вместо острого кризиса, который мог бы быть в случае резкого высвобождения трудовых ресурсов, мы получим растянутое во времени социальное напряжение и раздражение, которое будет постепенно накапливаться.

– И во что это может вылиться?

– Сложно прогнозировать. Например, в 90-х ничего такого ужасного не произошло. И хорошо, что не произошло, потому что это дало возможность провести реформы, которые потом дали эффект в 2000-х. Но тогда все ждали облегчения ситуации, и оно наступило. Сейчас же запас прочности закончился, цены на нефть упали, и непонятно, чего ждать дальше. Пока еще работает фактор правительственных обещаний, что кризис продлится два года. И население проявило долготерпение, согласилось подождать. Но при этом нам не сказали, что произойдет через два года. А чем дольше население будет ждать, тем отчетливее будет понимать, что просто пересидеть кризис не получится. А чем дольше будет сидеть, тем меньше шансов выйти на траекторию успешного развития.

– Что-то может разорвать этот порочный круг?

– Это даже не вопрос цены на нефть. В конце концов, если цены снова вырастут, то мы просто вернемся к тому, что было. Я исхожу из жестоких реалий. Речь в экспертном сообществе о рисках зацикливания на экспорте нефтегазовых продуктов шла еще с 2004 года. Прошло 10 лет, и мы пришли к тому, к чему не могли не прийти. У системы возникает инерция. Она умеет пополнять и распределять бюджет и резервные фонды, но не умеет инвестировать – просто не знает, куда и во что. Дорогая нефть приучила, что деньги могут сыпаться просто так, и поэтому в стране в глобальном смысле нет спроса на развитие. Как нет его и на рынке труда.