Режиссер Сергей Снежкин:

– Сыгранную Светланой Крючковой бабушку как-то даже неудобно писать с маленькой буквы. У вас получилась не бабушка, а Бабушка. Или даже так: БАБУШКА. С одной стороны, фольклорная Баба-яга, с другой – олицетворение общественной Системы. Эдакая Софья Власьевна, как именовали Советскую власть ее запуганные подданные.

– Это слишком прямо сказано, хотя по сути верно. Когда Брежнев, взгромоздясь на трибуну, объявил о рождении новой исторической общности – советского народа, над этим все смеялись, но он сказал чистую правду. За полвека возник целый народ со своей культурой, со своей мифологией, со своим языком. Народ, созданный Системой. И я снимал кино про людей, которые были ее жертвами и вместе с тем героями. Бабушка – жертва, потому что советская власть превратила ее в руину.

– По-моему, при любой системе такие выродки появляются в результате генетических мутаций, а не внешних воздействий.

– Не спорю, но те формы поведения, которым они следуют, определяются Системой. В том, как именно героиня фильма отзывается об окружающих, прячет деньги и как обращается с близкими, видна не какая-то, а конкретная советская эпоха. Злобной и сумасшедшей ее сделали исторические обстоятельства. Если хотите, так закалялась сталь, принимая уродливые, но крепкие очертания. Моя бабка пережила три войны – Первую мировую, Гражданскую и Отечественную. Она была семижильная, на ней пахать было можно. Я помню ее отношение к еде, к вещам. Они носились до тех пор, пока полностью не снашивались, не распадались.

– А моя, прожившая первую зиму ленинградской блокады, и спустя четверть века все еще собирала со стола хлебные крошки и отправляла в рот…

– История нашей страны с 1917 года преисполнена ужаса и величия. В этом зерно понимания этого народа и этой истории. Все сплетено в один трос. И поэтому было безумно интересно создавать персонажей, которые все это воплощают. И с актерами, которые играют не ситуации, а саму историю. Каждый персонаж – результат действия определенных сил. Исторической пахоты. Как дочка Бабушки со своим любовником – несостоявшийся художник и несостоявшаяся актриса. Никто, ничто, и звать никак. Бесплодная почва, оставшаяся после крушения Системы. Ушла матушка, которая ежемесячно выдавала каждому по сто или сколько-то там рублей, – и все для них кончилось. Некого стало сосать, некого стало ругать.

– Как это некого? Они до сих пор ругают Горбачева и Ельцина...

– Ах да, конечно (смеется). Сейчас им по 60–70 лет, и они – главный тормоз преобразований.

– Кроме Бабушки в фильме есть еще один крупный персонаж – Дед, сыгранный Алексеем Петренко. Как и все советские деятели той поры, он чем-то напоминает Брежнева. Кто он для вас?

– Когда снимал сериал про Брежнева – кстати, изуродованный Первым каналом, который вырезал две серии, – я снимал про то, что с каждым шагом вверх по лестнице человек что-то теряет – любовь, друзей, детей, веру. А когда достигает вершины, на ней ничего нет – только арктический холод. И вот он стоит на вершине и думает – а на хрена это было нужно? Любовь ушла, здоровье разрушено, дети спились. А что есть? Съезды, пленумы, интриги. И скелеты в шкафу. Оглянитесь вокруг – и сейчас таких полно. Поскребите любого успешного, гламурного, медийного – сплошные несчастья. Не завидуйте им – ни нынешним, ни особенно тогдашним командирам российского искусства. Жил когда-то очень неплохой скульптор Аникушин, но, задружившись с советской властью, сел на это дело (щелкает себя по горлу) и зажил, не приходя в сознание. Что приобретаешь, за то сразу же должен платить. А система расчетов у Софьи Власьевны действовала железно. Как говорил замечательный художник Марксен Гаухман-Свердлов, с которым мне повезло работать, «с-советскую в-власть н-не н-на…ешь». Этот его завет я усвоил. С властью нельзя дружить. С ней можно сосуществовать. Это особенно касается творческих людей. Творец, который дружит с властью, ничего стоящего уже не сделает.

– Любовь и ненависть – антиподы, но иногда они так сближаются, что становятся неотличимыми. Вы и об этом снимали?

– Когда я работал с Крючковой, то говорил ей, что мальчик для бабки – это ее место в Очереди. Той самой Очереди, в которую всех поставила Софья Власьевна. Когда стояли за всем – за колбасой, за квартирой, за машиной, за путевкой в санаторий. И за это место в Очереди люди бились, как за Родину. Убить могли. И убивали. Это место бабка заняла, вытоптала и никому не отдаст. Очередь можно ненавидеть – стоишь долго, достоишься ли – неизвестно, но свое место в Очереди ты обожаешь.

– Бывалый режиссер Иван Пырьев говорил тогда еще не бывалому режиссеру Наумову: в очереди стоят все, но разница в том, что один стоит близко к прилавку, а другой далеко. Вы очень политизированный режиссер.

– Я сторонник Гашека, который в Чехии организовал партию «Прогресс в рамках законности». В «Похождениях бравого солдата Швейка» у него есть трактирщик Паливец. И когда полицейский агент провокационно спросил, как он относится к тому, что произошло в Сараево, Паливец ответил: «А мне нас… Я в политику не вмешиваюсь». Вот и я такой (смеется).

– Со времен «ЧП районного масштаба» ваше отношение к советскому прошлому изменилось?

– Сейчас мне все кажется более трагедийным и более сложным, чем казалось тогда. Сейчас я пишу сценарий про убийство Михоэлса. Высокохудожественный (смеется). А вы почему смеетесь? Всю эту пустоглазую молодежь, которая приходит ко мне в ленфильмовское объединение, я учу: «Ставьте перед собой непреодолимые препятствия и недосягаемые цели. Только тогда у вас будет шанс сделать нечто, а не ничто. Не делайте того, что делают все вокруг, иначе, как говорится в анекдоте, досношаетесь до мышей. Будете пожизненно хреначить сериалы. Вот и вся ваша поганая судьба»... Я это к чему?