Кража без взлома

Как правило, ценности из музеев интенсивнее всего исчезали по трем каналам. Первый – государственные продажи, состоявшиеся до Второй мировой войны. Именно так наплечник Боголюбского в 1934 году оказался в антикварной лавке Парижа. В этом случае, действительно, уходили шедевры – от яиц работы Фаберже из Кремля до Ван Эйка и Рембрандта из Эрмитажа. И хотя многие считают, что государственное разбазаривание в прошлом, на уровне законов оно еще возможно. Ведь «единый музейный фонд» предполагает, что представители власти могут взять, например, картину из одного музея и передать в другой, а то и вовсе повесить в офисе или на министерской даче. Было бы на то желание высших культурных чиновников. Заведующий лабораторией музейного проектирования Института культурологии Алексей Лебедев именно в этом видит недостаток закона о музейных фондах: «У нас в стране не существует такого понятия, как музейная коллекция. Поэтому она не охраняется». «Музейный фонд – это сумма всего того, что хранится в разных музеях России, – пояснил «НИ» эксперт. – В этом смысле в законе не сказано о том, что какой-то предмет из фонда не может находиться у частного лица». Как правило, злоупотребления властей с музейными вещами раскрываются после их смены: опыт арабских стран, где сейчас происходят скандалы вокруг музейных богатств во дворцах бывших лидеров, – тому подтверждение.

Второй путь – вероломные кражи. Яркий пример – вырезанная среди бела дня из своей рамы в 2001 году картина Жерома «Бассейн в гареме» (оценена в 1 млн. долларов), находившаяся в экспозиции Эрмитажа. Волна наглого воровства прокатилась по музеям в конце 1990-х годов (вологодский, таганрогские музеи, Академия художеств, Русский музей). У бандитских краж было два побудительных мотива: ажиотаж на антикварном рынке (в пору краха рубля картины ценились как капиталовложения) и устаревшие средства охраны. Пока приезжала милиция, грабители успевали не только скрыться, но и скрыть краденое. Впрочем, от внезапных нападений не застрахованы даже самые богатые европейские музеи – главное в этом случае не сам факт кражи, а насколько быстро она раскрывается. В России процент раскрытия и время, пока картина «всплывет», намного хуже западного. И связано это не только с плохим знанием бывшими милиционерами антикварного рынка, но и с ужасающим по мировым меркам информационным обеспечением по всем каналам арт-мира.

Наконец, третий и самый «верный» путь – кража из запасников. Как правило, в ней участвуют сотрудники музея (в том числе и охрана).

Самая громкая и скандальная – пропажа эмалей из Эрмитажа, когда был украден 221 предмет. И в этом случае обнаружить пропажу удается лишь тогда, когда происходит перепись фондов (а это, по статистике, раз в 30 лет) либо вещь всплывает на антикварном рынке. Алексей Лебедев для «НИ» прокомментировал типичный вариант: «Из фондов крадут то, что реально можно продать. А продать можно то, что не сфотографировано. Никто не утащит большое произведение живописи – ни один антиквар его не примет». «Существует, например, табакерка (золотая или серебряная) девятнадцатого века, – сказал Лебедев. – Таких табакерок было выпущено в свое время сто штук. Одна хранится в музее. Но если человек приносит ее антиквару, то как можно понять, что эта вещь досталась ему не от дедушки, а была украдена? Любая табакерка имеет свои дефекты износа, то есть какие-то царапины, сколы и прочее. Именно по этим дефектам можно отличить одну от другой. Но нужна фотография. И если фотографии нет, то начинаются проблемы».

Как правило, на такие не слишком ценные (в масштабах шедевров, конечно) вещи фотодокументации нет. Интересно отметить, что специальный отдел Интерпола, который занимается хищениями произведений искусства, не может поставить в международный розыск те предметы, у которых нет снимков…

Одна из главных проблем почти всех российских музеев – отсутствие учета на мировом уровне. Уже для того, чтобы снять почти 80 млн. предметов, хранящихся в музейном фонде, требуются огромные средства и отдельная программа. Сегодня же музейная инструкция не предусматривает даже компьютерную обработку данных.

Музейные хранилища России по-прежнему крайне закрыты и неизвестны даже специалистам. По статистике, для обозрения посетителей выставлено около 5% всего того, что хранится в музее. Последняя, случившаяся по указу президента, проверка 2006 года выявила пропажи более 24 тыс. предметов. Однако список вещей опубликован не был, точные данные не приводились. Поэтому немедленно со стороны заинтересованных лиц появились поправки и дополнения к статистике. Так, пресс-секретарь комитета Госдумы по культуре Мария Токмашева заявила, что в это число вошли и экспонаты, пропавшие во время Второй мировой войны. Сюда же якобы входят и «сталинские» продажи музейных предметов за рубеж.

Своеобразную точку вокруг споров поставил министр культуры Александр Авдеев во время выступления в Совете Федерации. Он заверил, что почти все экспонаты, числящиеся пропавшими, не имеют большой ценности. Для министра результаты проверки стали поводом напомнить о главных проблемах музеев. Прежде всего о «скученности»: о нехватке депозитариев и хранилищ говорится постоянно – после передачи множества музейных помещений церкви, фондам так и не выделены адекватные площади. Другая застарелая «сказка про белого бычка» – финансирование. Средняя зарплата музейного сотрудника не превышает 10 тыс. рублей. Понятно, что человек с такими доходами хранит миллионные ценности исключительно на энтузиазме и чувстве долга. Но иногда это чувство дает сбой.

Между тем выступление господина Авдеева породило новые вопросы у тех, кто знаком с ситуацией изнутри. Музейные форумы взорвались многочисленными рейтингами украденных ценностей – и там были далеко не дешевки. Не меньше претензий к слишком общим, не детализированным подсчетам. Почти в каждом региональном музее (от владимиро-суздальского до тагильского) недосчитались экспонатов.

Претензии, однако, не ограничились субъективными оценками – что «ценно» для министра, а что для музейного сообщества. Уже много лет говорят об отсутствии внятной музейной политики в стране. Ведь пока наши музеи больше напоминают склады (при том крайне низко оплачиваемые). Они, по большому счету, вообще не в состоянии распоряжаться своими запасами. Поэтому превращаются в захламленные антикварные лавки и о своих кучах залежалых вещей просто забывают. Возникает логичный вопрос: всегда ли музею нужен тот огромный скарб, который он хранит в запасниках? Почему не дать ему большую свободу? Например, для полноты коллекции какому-то музею нужно купить на аукционе важный предмет или картину. Отчего бы вместо того, чтобы долго выпрашивать деньги (которые все равно не дадут), не совершить (с ведома государства, конечно) какой-то обмен или продать «ненужное»?

Превращению музеев в бесхозные склады способствует их финансовый и интеллектуальный застой. Если, например, у регионального учреждения хватает денег только на починку крыши, странно говорить о выставочных планах. Так и получается, что большинство краеведческих музеев и областных галерей сохраняют еще советские экспозиции, а по составу сотрудников и мероприятиям они напоминают дома престарелых. В этом смысле помимо проверок на наличие хранящихся вещей неплохо бы устроить особую музейную аттестацию (на манер полиции), чтобы выяснить, какие из почти двух тысяч российских музеев скорее живы, чем мертвы.

САМЫЕ ГРОМКИЕ МУЗЕЙНЫЕ КРАЖИ