Posted 30 марта 2008,, 20:00

Published 30 марта 2008,, 20:00

Modified 8 марта, 08:00

Updated 8 марта, 08:00

Снег в лицо

Снег в лицо

30 марта 2008, 20:00
Чеховские «Три сестры» объявляются премьерой уже в третий раз. Не меняя принципиально решение спектакля, Галина Волчек экспериментирует с разными составами исполнителей. В 1982 году центром спектакля была Маша – Марина Неелова. В новой версии-2008 главной приманкой стал ввод на роль Маши молодой примы «Современника» Чу

Среди прочих достоинств своей Анны Карениной Лев Толстой отметил ее умение так перелицовывать старые платья, что они становились совершенно неузнаваемыми. Прекрасная женщина нашего театра Галина Волчек уже третий раз перелицовывает свою постановку «Трех сестер», хотя назвать переделанный спектакль «неузнаваемым» довольно трудно.

Нетронутой осталась сценография: тот же поворотный круг, кружащийся в патетических местах со скоростью центрифуги. На месте и нависший над авансценой мост (не мост, а просто символ какой-то!). Если внизу преимущественно светит солнце, дамы носят белые платья, то на мосту все время дует ветер и иногда сыплет снег. Стоят несчастные три женщины-сестры, обнявшись, а снег в лицо. И самый недогадливый зритель наглядно убеждается: как тяжело сестрам.

Не изменились и костюмы героев от Славы Зайцева. Даже в период запоя на Чебутыкине (Игорь Кваша) белоснежная рубашка, а пришедшие с пожара офицеры наглажены и накрахмалены, как из прачечной. Чулпан Хаматова выходит в черной блузке и прическе а ля-Неелова. И упорно думается, что эта Маша надела не свой костюм. Рисунок роли, слаженный на другую актрису, как платье, пошитое на другую фигуру, – морщит, обвисает, мешает исполнительнице.

Спектакль с Машей – Нееловой и Вершининым – Гафтом был выстроен вокруг взаимоотношений незаурядного, ироничного офицера и безоглядно влюбленной в него женщины. В новой версии отношения Маши с Вершининым (Владислав Ветров) потеряли и в силе, и в серьезности. Игравшая в предыдущей редакции Ирину, Чулпан Хаматова привнесла в Машу ощущение, что настоящее начнется когда-то в прекрасном будущем. А пока в отсутствие того, настоящего, юная пылкая женщина увлеклась от тоски будничным, слегка потасканным офицером (в Вершинине – Ветрове весьма ощутим ранее игранный Соленый).

Не только Вершинин-Ветров, но все персонажи «Трех сестер» в новой постановке как-то выцвели, измельчали, потускнели. Сидя на спектакле «Современника», начинаешь понимать Людмилу Петрушевскую, решительно отказывающую героиням Чехова в какой-либо симпатии. Ирина (ее играет студентка-четверокурсница Виктория Романенко) ходит по сцене с каким-то надутым лицом, как будто ей все время что-то недодают и где-то обсчитали. С надутым лицом она слушает Тузенбаха, который говорит ей о любви, сердито объясняет, что ее, мол, душа – дорогой рояль, ключ потерян и не приставайте больше! Наташа (Марина Александрова) чуть

что – переходит на хамский крик рыбной торговки и передвигается по дому Прозоровых, вызывающе покачивая бедрами, как будто вышла на панель за клиентами.

Пожалуй, единственная по-настоящему удачная замена – Сергей Юшкевич (ранее играл Вершинина), теперь – Кулыгина.

Но удача или неудача того или другого ввода никак не объясняет настойчивость, с которой сам театр объявляет эти «Три сестры» премьерой. В предуведомлении объясняется, что Галина Волчек вторично возобновляет «Три сестры», поскольку «именно эта пьеса, по мнению режиссера, способна максимально полно и точно сформулировать сегодняшнюю тревогу, зыбкость происходящего со всеми нами».

Возможно, странные рокировки исполнителей внутри спектакля как-то связаны с зыбкостью переживаемые театром и нами всеми времена. Легко представить себе какого-нибудь лишенного программки зрителя всех трех вариантов, который окончательно сойдет с ума, пытаясь понять, почему Вершинин теперь служит учителем латыни, а Тузенбах женится на Наташе. Но разве мало примеров, когда вчерашний герой выходит злодеем, а вчерашний злодей примеряет костюм Деда Мороза? В наше смутное время можно легко объявить вводы новых исполнителей «смелым и чрезвычайно сложным экспериментом». И уж точно только в очень смутное время можно надеяться, что очередная перелицовка спектакля двадцатипятилетней давности окажется новым словом.

"