Актриса Светлана Крючкова

– Стихи Анны Ахматовой, Марины Цветаевой, Марии Петровых и других поэтов, которые вы читаете со сцены, часто трагичны, пронизаны болью, которую вам удается настолько тонко прочувствовать и передать эмоции залу…

– Это удается исключительно за счет собственных пережитых страданий и боли. Не может человек, не потерявший близкого человека, говорить о смерти. Конечно, есть фантазия, воображение, но, только пройдя уготованные жизнью тяжелые испытания, начинаешь понимать смысл этих стихов. Я четко знаю, о ком говорю, когда читаю стихи об ушедшем человеке. Я говорю о своем покойном муже, отце моего старшего сына. Такой личный момент присутствует обязательно. Без него никуда.

– Вы интересуетесь современным искусством, следите за тем, что сегодня происходит в культуре?

– Мне интересно то, что сделано профессионально и имеет глубокий смысл, вне зависимости от того, современно это или нет. Пловцу, который прекрасно плавает, совершенно неинтересно ходить по щиколотку в воде на пионерском пляже. Так же и мне. Я работала с такими мастерами, которые давали возможность погрузиться в невероятные глубины человеческой психологии. Вот это интересно. В Петербурге есть Большой театр кукол, в котором главный режиссер Руслан Кудашев (он создатель и художественный руководитель театра «Потудань» – по названию платоновского произведения «Река Потудань»). У них масса международных призов, но, как всегда, в России они никому не нужны. Я недавно была там на премьере спектакля «Покаяние и прощение» (по мотивам повестей Пушкина «Станционный смотритель» и «Метель»). Это безумно интересно! Со мной была девушка, которой недавно исполнилось 19 лет. Она музыкант по образованию, но обожает театр, часто ходит на разные постановки и собирается поступать в театральный. И она мне сказала: «Светлана Николаевна, это лучшее, что я видела в театре». Меня очень привлекает то, чем занимается режиссер Андрей Звягинцев. Я просто счастлива, что имела возможность с ним пообщаться. Он меня вызывал по поводу фильма «Елена». Но буквально через 10 минут мы с ним поняли, что я ему не подхожу, потому что ему была нужна такая серая мышка, которая тем не менее способна удавить. Он говорит: «Вы – космос! Мне не нужно столько всего, что в вас есть». Я сравниваю искусство и любовь. Когда мы находимся с любимым человеком, нам не нужен конечный результат через две минуты. Нам нужно всё, что между нами происходит, – каждое прикосновение, всё, что вы чувствуете, всё, что, как вам кажется, чувствует он.

– Есть ощущение, что точно так же вы чувствуете и поэзию…

– Я недавно начала читать со сцены стихотворение «Ты не становишься воспоминаньем…» Марии Петровых, но для меня оно всегда звучит по-новому. Каждый раз, когда читаю Ахматову, директор музея-квартиры Ахматовой в Петербурге говорит, что опять услышала совсем другое в ней. Нам обеим каждый раз открывается новая грань творчества Анны Андреевны.

– Вы следите за театральным процессом в целом?

– Я много езжу по российским городам, смотрю спектакли разных театров. И я обратила внимание, что сегодня все увлечены формой, чем-то хотят удивить, хотя все это уже было – в постановках Мейерхольда, Таирова… Например, на Бродвее потрясающая машинерия – это нужно видеть! Но ни один артист там не потряс меня. На Бродвее можно любого поменять на любого, а постановка как шла, так и будет идти. Знаете, Пастернак говорил: «Я отгораживаюсь от внешних впечатлений целыми периодами своей жизни». Я хочу, чтобы меня потрясало что-то внутри человека, а не форма. Опять же сейчас спектакли делают на скорую руку – хотят денег поскорее заработать. И в результате какая-то какофония получается. Актеры либо кричат свои монологи, либо бездушно проговаривают слова. Сандалят бедного Чехова или Островского, не дай бог. «Ну что вы делаете, ребята?» – хочется спросить их. Я читала эти произведения, и я хочу видеть, что происходит между актерами на сцене. Ведь в театре должна быть определенная последовательность, связь: не скажи я это – вы бы не сказали то. А если бы вы не сказали то, он не сделал бы то, что он сделал. Актеры должны уметь играть так, чтобы зритель не знал, что будет через секунду. А они выдают уже какой-то готовый результат. В последнее время я больше всего люблю музыку, потому что в ней есть абсолютность. Если написана нота ля, нельзя играть ре, потому что музыканту в этом месте видится так, хотя господин Бетховен написал по-другому. Не хочешь играть как есть – напиши свою музыку. При этом никто не посмеет сказать дирижеру: «А вы знаете, Иван Иванович, в этом месте я не так слышу!» А в театре это происходит постоянно: актер диктует режиссеру свое видение постановки. Но ведь режиссер строит спектакль, а не артист! В последнее время все чаще появляются авантюристы от театра, абсолютно не владеющие профессией. Их моноспектакли – просто безобразие, и почему залы полны, я не понимаю. Складывается ощущение, что над зрителем просто издеваются. «Я сижу на стуле. У меня, кстати, черный чай в стакане, хотя я обычно пью зеленый. Нога зачесалась». И это называется современной драматургией. Наступило время дилетантов! Профессией не владеют и объясняют это концепцией. «Я взял кирпич, положил на него дерьмо, и у меня получилась инсталляция». Да ты рисовать, дорогой мой, не умеешь! Сначала покажи, как ты гениально рисуешь, а уже потом клади дерьмо на кирпич!

– С чем это связано, на ваш взгляд?

– Произошла резкая смена ценностей. Все хотят денег. Эдвард Олби говорил: «Не дайте коммерции съесть русский театр, это единственный театр в мире настоящий». И все-таки «сожрали». Посмотрите, что показывают, лишь бы был полный зал. Государство должно поддерживать театр, поскольку он никогда не был самоокупаемым. Из людей пытаются сделать идиотов, к общей радости, – идиотами легче управлять. Думать не надо, вместо смеха какое-то ржание. Все шутки ниже пояса. А посмотрите, что показывают по телевизору в прайм-тайм. С 6 и до 11 вечера – мусор по всем каналам. Безобразнее и антипрофессиональнее нет ничего, чем показывают в это время, когда люди приходят домой с работы.

– А мультфильмы показывают в пять утра…

– Причем хорошие мультики. Очень хорошие фильмы ночью показывают. Я считаю, что это целенаправленная идеология государства. И у нас все под цензурой. Порнографию можно показывать, а высказывать мысль нельзя. Боже упаси высказать свое мнение – вылетишь с работы. Деньги встали во главу угла, но ничего хорошего из этого не получится. В смысле духовности сейчас огромный провал.

– Вы будете голосовать?

– Обязательно.

– Чтобы не было возможности проголосовать вместо вас?

– Да. Мы все: я, мои сын и муж обязательно пойдем на выборы. Хотя я прекрасно понимаю, что все равно выберут того, кого нужно власти. Но, по крайней мере, я выскажу свое мнение. Буду перед собой честна.

– За прошедший год произошел ряд рокировок и отставок в московских театрах, – Станиславского, Маяковского, на Таганке, – которые сопровождались бунтами, открытыми письмами и прочим…

– Хорошо, что артисты высказывают свое мнение таким образом. Почему нет? Артист имеет на это право, поскольку посвящает театру всю свою жизнь, – это самоотверженное служение. Режиссер и артист должны быть созвучны друг другу, должны доверять друг другу – в этом случае получаются шедевры. А там, где начинаются разборки, выяснения отношений, там заканчивается искусство. При этом никого не нужно поливать грязью – ни режиссера, ни артистов. У каждого своя правда.