Сергей Алиханов: "Не страшись какой-то кары, и не жди ничьих наград".

Потомок знатного рода Сергей Алиханов родился в 1947 году в Тбилиси. Свой поэтический стаж начинал в конце 60-х годов прошлого века как переводчик грузинских поэтов и автор собственных стихотворных сборников - "Голубиный шум", "Долгая осень", "Лен лежит", "Блаженство бега", "Где свет мелькал на сквозняке", "Мимолетный сентябрь". Член Союза Писателей России, Алиханов еще и автор слов всенародно любимых песен "Лунная дорожка", "На высоком берегу" - музыка - Юрий Антонов, "Что тебе подарить" - муз. Роман Майоров, "Мой ласковый и нежный зверь" - муз. Евгений Дога и многих других.

"Песни Года" на слова Сергея Алиханова: "Буду я любить тебя всегда" муз. Игоря Крутого , "Воздушные замки" - Валерий Леонтьев, "Ты должна рядом быть" - Дима Билан. Песня "Ожившая кукла" на музыку Владимира Шаинского заняла 1 место конкурса в "Сопоте" в 1985 году. Выпущено более 40 миллионов пластинок, кассет и альбомов с песнями на слова Сергея Алиханова.

Сергей Иванович - автор романов и повестей "Гон", "Оленька. Живчик и туз", "Клубничное время" "Фигуральные бобы", "Свистишь-престиж" ...

Вот что ведущие российские поэты говорят о творчестве Сергея Алиханова:

"Поэзия Сергея Алиханова архаична и новационна одновременно. Он не забавляется формальными экспериментами, не бросает смысла и содержания в жертву метафоре или интеллектуальному коллажу.

То новое, что он вносит в поэзию, — это ощущение особой ностальгической атмосферы, свойственной людям, чье существование происходит среди дорогих им развалин.

Особенно замечательным кажется мне стихотворение о "сталинском" ресторане на горе Ахун возле Сочи, где почти с обонятельной и осязательной остротой воспроизведены детали угасшего имперского кутежа, его герои и изверги, которые могли в любую минуту поменяться местами.

Что касается традиционной "скованности" ("Но я законное звено, мне это счастие дано" Ходасевич) поэзии Алиханова с золотой цепью русской поэзии, то оно самоочевидно. Он учился у Ходасевича, Кузьмина, Мандельштама — и очень важно, что он всматривался в более близкие зеркала — Слуцкого, Межирова и особенно, конечно, в магическое зеркало Иосифа Бродского.

Существенно при этом то, что он не стал эпигоном, сильная натура человеческая и поэтическая вынесла наверх собственную интонацию", - Евгений Рейн

"Мы часто забываем, что Слово — не мертвый знак, не ритуальный звук, не мелкая монета, которой мы оплачиваем счета своих нужд — социальных, бытовых и эмоциональных. Слово — живой образ, сквозь который нам сияет царство абсолютных ценностей, царство Свободы. Да и само понятие у нас обмирщилось и понесло на себе гнет социальной зависимости. Мы — увы! — словесно нездоровы. В нас слишком много хаотических темных омутов и застойных вод, не очищенных от мутной ряски усилиями Слова, Культуры, и поэтому бередящих наше подсознание, которое нет-нет да и выйдет на поверхность в формах уродливых и мертвых.

"Это варварство нас заливает, как дождь" — сказал об этом Сергей Алиханов — поэт внятный, но не рассудочный, сложный, но не сконструированный, глубокий, но не надуманный, вольно дышащий, но не спекулирующий на нынешней конъюнктуре вседозволенного вольнодумства.

Живородящее слово его таланта несет нам весть об истинной свободе творчества и свидетельствует о том, что как трагедия родилась из духа музыки, так и поэзия все еще помнит ту древнюю магию заговоров и песен, из которых она вышла", - Олеся Николаева

"У Сергея Алиханова за стихами не меньше, чем в стихах. Его мысли не существуют отдельно (для слова, для рифмы), они идут из жизни, проходят сквозь промежуток стиха и дальше идут в жизнь. Так корни деревьев на обрыве реки обнажаются, провисают в воздухе и снова уходят в почву. Беспрерывность мысли, беспрерывность чувства.

Много лет мы бродили с Алихановым по берегам северных рек, смотрели в костер и слушали, как шумит северное небо, полное холода, мрака и бледных сияний. Нас породнила не корысть и не взаимная выгода, наоборот — безлюдье и затерянность в бесконечности. Север честнее многолюдной земли, там одинокий — взаправду одинок... Зато ты остаешься наедине с самим собой, ты, как в детстве, радуешься на дне рюкзака пакету дешевых конфет, радуешься солнцу после унылых дождей, радуешься — загорелось мокрое дерево в костре, радуешься звуку далекой моторной лодки и кричишь: "Человек! Человек!".

Вот, сутулясь под огромным мешком, идет берегом реки поэт Сергей Алиханов и тащит на веревке груженую байдарку. Под солнцем блестят мокрые камни, ревет большой порог, крутит воронки с хлопьями пены...

Вот с охапкой хвороста по серым песчаным отмелям Припяти опять идет Сергей Алиханов, а над ним пронзительно кричат и мечутся болотные чибисы. Под зеленым дубом горит наш последний осенний костер, а мы не знаем, что последний. Мы не знаем, что впереди чернобыльский год... чернобыльские века... Мы смеемся и, разливая в стаканы прощальное вино, Алиханов читает нам стихи о своей очередной незнакомке, на которой он обязательно (так он уверяет) женится! Я люблю его за это. Он никого не обманывает, потому что он поэт и великодушно предоставляет другим право обманывать его. Нет, он не наивен, его холодный проницательный ум вдруг просыпается и находит неожиданные точные слова. Его стихи похожи на стихи инопланетянина, попавшего на Землю, Алиханов смотрит на мир с какой-то особенной точки. Он все умеет — водить машину и моторную лодку, быстро развести под дождем костер, ощипать и разделать глухаря, засолить лосося, согреть остатками костра землю, чтобы не спать на сырой, но главное — он умеет видеть то, чего не видят другие", - Игорь Шкляревский ("Московский Комсомолец").

"Когда я познакомился с ним, я заметил его грузинский акцент и в то же время чисто русскую классическую интонацию его стихов, в которых, однако, выражается его собственный характер. Мне нравится в Алиханове то, что он отдает все силы самой тяжелой борьбе — борьбе с самим собой, чтобы добраться до слова — синонима чувства", - Евгений Евтушенко ("Комсомольская правда")

"Интонации стихов Сергея Алиханова отмечены печатью изящества и формальной культуры. Это — не удивительно, потому что талант Алиханова обрел свои очертания в Тбилиси, в городе, где каждому поэту помогают две великие поэтические стихии — русская и грузинская. Алиханов умеет быть ироничным не только к миру, но и к себе, — свойство, которое редко встречается у лириков. У него в стихах есть резкость взгляда на жизнь, смелость речевых оборотов, естественность изложения", - Станислав Куняев ("Дом под чинарами").

"Имя Сергея Алиханова на слуху, но в гораздо большей степени на слуху песни на его слова — "На высоком берегу, на крутом", "Лунная дорожка", "Ожившая кукла", "Красный закат" и многие другие.

Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать. Чему-чему, а ожиданию нас эпоха научила крепко. Сергей Алиханов долго ждал своих книг. Ждал их и я. И то, что мы их наконец дождались, свидетельствует, что жизнь поэта проходит не зря, что её нельзя затушевать, нивелировать. Рукописи в самом деле не горят, они только дожидаются, иногда очень долго, своего часа", - Юрий Антонов.

Единственная кино-съемка матери поэта Александры Сергеевны Алихановой. Полностью теле-фильм можно найти здесь.

Ниже - избранные редакцией стихи Сергея Алиханова.

* * *

Люблю Москву я вдоль путей трамвайных,

Москву ларьков, заборов, тупичков,

Церквушек замкнутых и скверов беспечальных,

И домиков пришибленных, случайных

И тихих, затаившихся дворов.

В такси по городу роскошно я шныряю.

Но вот в трамвай какой-нибудь сажусь,

И переулки первооткрываю;

Я благодарен сонному трамваю:

Смотрю в окно - гляжу, не нагляжусь.

Я, может быть, последний посетитель

Сих скудных мест. Все сроют, все снесут,

И молодой придет градостроитель,

Потом придет просторных комнат житель.

Ну, а пока трамваи здесь идут.

"День поэзии" 1972.

ЯЗЫК ЗЕМЛИ

В предгорье, средь безветренного лета,

Иссяк ручей, иссушенный жарой.

Слоится почва, солнцем перегрета

И трещины змеятся в желтый зной.

Но там в горах зажавши горловину,

С крутых карнизов рушится ледник

Вода уже заполнила лощину,

И озеро в смертельную стремнину

Вдруг может превратиться через миг.

Пусть на жгутах спеленатого света

Качает скалы в мареве густом -

Безвольный зной ни к засухе примета -

Помчится сель, как грязная комета,

Все слизывая жадным языком.

АРКА

Угрюма каменная пойма,

Но весел дикий смех ручья -

Он скалами едва не пойман,

Но, извиваясь, как змея,

Юля и прыгая меж скал,

Ручей лазейку отыскал.

Моста изогнутая арка

Из темных, плоских кирпичей.

Когда здесь в полдень очень жарко

Люблю я посидеть под ней.

Здесь никогда не прозвучит.

Ни скрип колес, ни стук копыт

Сперва крута, потом полога,

Из города сюда идет,

И здесь кончается дорога,

И бесполезен древний свод.

Есть лишь один из берегов -

Другой ушел на сто шагов.

Что это? - След каменоломни,

Иль берег паводки свели,

Иль божий знак - живи и помни

И шум воды, и зной земли.

Журнал «Новый мир» 1999.

* * *

Верхневолжьем, среди перелесков, полей

Я на родину матери ехал моей.

Я плотины и памятники миновал,

И места по рассказам ее узнавал.

Вот и Кимры, где ярмарка прежде была,

Торговала, гуляла, пила да сплыла.

А тогда день-деньской продавали на ней

Тес и мед, осетров, лошадей, соболей.

Здесь опять в воскресенье собрался народ,

Ах, глаза б не глядели - что он продает!..

По Горицам пройду. Здесь три раза на дню

Узнаю я по дугам надбровным родню.

А Мартынцево близко. Бегут зеленя.

Вон, под вязами! Сердце обгонит меня...

* * *

Отвык работать или просто бросил,

А может быть, навеки замолчал.

Но непременно приходила осень,

И наносила клейкости ремесел

Какой-то вред, не видимый очам.

Он был поэтом только иногда.

Как иногда болотная вода

Бывает облаком на синем небосводе.

Зимой, весной осеннейший поэт,

Он вдруг терял прозрение и свет,

И изменял и смыслу и свободе.

Он верил в то, что день придет великий,

И в нем несовершенное умрет.

И что в природе мудрой и двуликой

Всем умереть дано, чтоб стать элитой

И вновь взлететь на синий небосвод.

Он к пустоте был исподволь готов,

И с наступленьем первых холодов

Он умирал душою ежегодно.

Но как летели по ветру леса,

В нем новые рождались голоса.

Он мало жил, но жил он превосходно.

«День поэзии" 1972

* * *

В Италии, оставленной на произвол судьбы,

Вдруг подняли восстание голодные рабы.

Отсюда крикнуть я хочу: - Спартак, иди на Рим!

Не верит он, что по плечу ему сразиться с ним.

Идет погоня по пятам, а мне известно тут,

Что он сейчас узнает там - пираты предадут.

Но главное то самое, в чем корень всей тщеты -

Свободы нету за морем, - она лишь там, где ты.

Через века ему кричу - не слышит он никак:

Тебе лишь это по плечу - иди на Рим, Спартак!

Антология журнала "Юность".

ГАНДБОЛИСТКА

Меж тем как слонялся я в залах пустых,

Потрепанными развлекаясь мячами,

Меж тем как я бил беспорядочно их

Ногами, ракетками, лбом и плечами,

Меж тем как, услужливый спарринг-партнер

То антрепренеров, то главных поэтов,

Я был прозорлив и умел и хитер,

Дотягивая до решающих сетов,

Меж тем как морщины спортивного лба

Кривились в потугах пустых вероломства,

Я все размышлял: чем воздаст мне судьба

За очередное такое знакомство,

Меж тем как кончались и дни и дела

И я на ночлег отправлялся неблизкий,

Упорно работа прекрасная шла -

Броски отрабатывали гандболистки.

Где грубых защитниц тугой полукруг,

Где краткость свистков и сирены протяжность,

Полет я заметил нервических рук,

И томность финтов, и движений вальяжность.

Чураясь полощущих сетки голов.

Вне связей командных, вне злости и спайки,

Была она словно погибших балов

Беспомощный призрак в расписанной майке.

Затянутая вентилятором в цех,

Так мечется бабочка между станками

И, не замечая смертельных помех,

Летает, и бьется, и машет крылами...

* * *

У дороги на Ржев,

среди рек, лесов,

На сыром картофельном поле

На ведре сидит Эдуард Стрельцов -

Эпоха в футболе.

Выбирает и выгребает он

Из грязи непролазной клубни,

А в Москве ревет большой стадион,

Отражаясь в хрустальном кубке.

Вся страна следила за пасом твоим,

Бедолага Эдик.

Ты прошел по всем полям мировым

От победы к победе.

Но нашел ты поле своё.

У него вид не броский,

Слышь? -

Отсидел ты в Новомосковске,

На ведре теперь посидишь.

А в Бразилии выезжает Пеле

Из дворца на своем лимузине.

На водку хватает тебе, на хлеб,

Сапоги твои на резине.

Беккенбауэр, вы негодяй! -

Вы торгуете собственным именем.

А у нас поля чуть-чуть погодя

Поутру покроются инеем

Называли тебя величайшим гением

Сэр Рамсей, Бобби Мур.

Не обделил тебя бог и смирением.

Кончай перекур!

Антология русской поэзии ХХ века

* * *

Не гони свою беспечность,

Бойся рвенья своего.

Есть движение и вечность -

Больше нету ничего.

Не страшись какой-то кары,

И не жди ничьих наград.

Прогони свои кошмары,

Будь спокоен, тих и рад.

Сотни тысяч лет промчаться,

Словно ветер над Землей,

Будет в небе изменятся

Ковш Медведицы Большой.

* * *

Там, за неподвижной заводью зеленой,

В сизой дымке времени светится вода.

Там струя стремится к цели отдаленной.

Ряска стала в заводи, не плывет туда.

А над кромкой берега изогнулись ивы,

Солнечные блики по стволам плывут.

Я пришел печальный, а уйду счастливый.

Жаль, что так недолго постоял я тут.

* * *

О вечности не спорят, не поют,

А молча думают, когда посмотрят в небо.

И звезды лишь на несколько минут

Поманят и, быть может, отвлекут

И от любви насущной, и от хлеба.

А космонавты, звездные поля

Просматривая у экранов мутных,

Посмотрят против хода корабля, -

О вечности напомнит им Земля

И отвлечет от звезд сиюминутных.

Журнал "Москва" 1979 г.

***

В глазах, в душе повсюду белизна -

В краю снегов пишу поэму снега.

Снег, белый снег воспой, и можешь смело

Надеется на...

Впрочем, ни на что, кроме следов,

Теряющихся вскоре,

И вовсе не заметных на просторе

Снегов.

* * *

В раскатистом шуме большого порога

У самой реки мы пожили немного,

Стремился на север поток.

Хотя и березы вокруг шелестели,

И сосны порою под ветром скрипели,

Мы слышали только порог.

Опять меж домов я слоняюсь угрюмо.

Как будто и не было этого шума,

И голос простора угас.

Вдали самолет прошумит ненароком.

А там, у далекой реки, под порогом

Как-будто и не было нас...

У реки Мегра

СЕВЕРНЫЙ СОНЕТ

Здесь берег изогнулся, как подкова.

Деревня на высоком берегу.

Нет, не увижу я нигде такого.

За то, что видел - я навек в долгу.

Здесь больше полугода все в снегу.

Зима долга, морозна и сурова.

Дороги все уходят здесь в тайгу,

И все они ведут в деревню снова.

А летом и спокойна и добра,

Как небеса, зовет в себя природа.

И длятся дни с утра и до утра.

Живут в деревне в основном три рода -

Нечаевых, Крапивиных, Белых,

И кажется - Земля стоит на них.

В МЕТРО

Вновь порываем мы с туннелем

И мчим на мост.

Все тот же вид.

Октябрь здесь спутаешь с апрелем -

Гараж, завод, труба дымит.

Идет короткая минута.

Сейчас в туннель нырнем опять.

И в это время почему-то

Я никогда не мог читать.

Брошюру, свежую газету

Я просто так в руках держал.

И все смотрел на землю эту,

Смотрел и взглядом провожал.

"День поэзии" - 1982.

ПТИЦЫ

И когда я газетку беспомощно смял –

Лжи и фальши страницы -

На завистливом взгляде себя я поймал -

Как парят эти птицы!

Где б я был, если б мог выбирать, где мне быть -

В государстве негодном,

Или там - где уже все равно где парить,

Бесконечно свободным.

Журнал «Новый мир» 1999 г.

* * *

Ты сам свой высший суд.

А. С. Пушкин

Вновь сам свои стихи ты судишь беспристрастно

И видишь, что они написаны прекрасно!

Но все же никогда не забывай о том,

Что судишь ты себя не пушкинским судом.

Хотя в душе твоей восторг и торжество -

Твой суд не превзошел таланта твоего.

ДЯДЯ КОЛЯ

Он, старожил и уроженец края,

Не уезжал надолго никуда,

Но так и не прижился здесь, считая:

Жизнь прожита - не велика беда.

Отсталость, как ведется, изживалась,

И благодать дошла до этих мест.

И лишь ему по-прежнему казалось,

Что он несет извечный русский крест.

Он, правнук тех чиновников кавказских,

Голубоглазый, сухонький, живой,

Сомнениям своим не дал огласки,

Их так и не решив с самим собой.

Но толковал всегда о чем-то здравом,

Не пользовался внеочередным,

Бесплатным и еще каким-то правом.

Гордился я своим знакомством с ним.

Пенсионера не было счастливей!

И в Доме офицеров окружном

Из года в год он числился в активе,

О стенку безразличья бился лбом,

Кассиршам учинял головомойки.

А для вальяжных офицерских жен

Курировал кружки шитья и кройки

И выписал для них аккордеон.

Неугомонным был он заводилой!

Пожатье легкой, жилистой руки

Вас заряжало бодростью и силой –

Хотелось записаться в те кружки...

А время для него тянулось долго.

Был вдовым он, соседей не любил.

Но крут замес терпения и долга,

И он не коротал свой век, а жил.

В многоязычном, суетном районе,

Где целый день судачат стар и мал,

Где вьются сплетни на резном балконе,

Он только лишь по-русски понимал.

Еще я помню - в месяц листопада

Мы на проспекте встретились ночном

В разгаре репетиции парада.

Шли танки и скрывались за углом.

Они в простор проспекта уходили,

А мы с восторгом преданным своим

На месте оставались и следили,

Вдыхая дизелей тяжелый дым.

А напоследок, уж впадая в детство,

Он все твердил, что ждут преграды нас.

И умер он, оставив мне в наследство

Стол, на котором я пишу сейчас.

"День поззии" -1986.

***

Завсегдатай задворок, заворачивая за углы,

Я во всех городах находил переулки такие,

Где запах олифы и визг циркулярной пилы,

Где товарные склады и ремесленные мастерские.

И со сторожем я заводил разговор не пустой —

Хотелось мне исподволь жизни открыть подоплеку.

А сторож молчал: он смотрел на огонь зимой,

А летом — на реку, протекающую неподалеку.

Я сшивал впечатлений разноцветные лоскутки,

Радовался, что душа накопит простора.

А потом оказалось — можно лишь посидеть у реки,

И нельзя передать ни журчания, ни разговора.

Барнаул, "День поэзии - 1982" год

***

Мимолетен сентябрь в Туруханском краю,

Осень длится едва ли неделю,

И покамест дойдешь от причала к жилью,

Дождь сменяется мокрой метелью.

Приведет к магазину дощатый настил,

И по грязи доберусь и до почты.

Каждый домик всем видом своим повторил

И рельеф, и неровности почвы.

Никогда не сказать на страницах письма

Этот ветер, что чувствуешь грудью.

Деревянные, низкие эти дома,

Обращенные к небу, к безлюдью...

Журнал "Юность" 1984 г.

ПОМОР

В море - в страхе труд,

на реке - в страстях,

Помогать зовут, путаться в снастях.

Подошел помор, дернул бечеву.

Долгий разговор начал ввечеру.

"Эх, пошла пора, стало не с руки."

И сквозь дым костра, смотрит вдоль реки.

"Сделал все, что смог, стал я слаб и стар."

Слушает порог, разгребает жар.

"Было столько дел, да прошли они".

Против ветра сел, с дымной стороны.

фотографии -

https://alikhanov.livejournal.com/2299660.html

«Поэтическая Россия" - стихи и переводы на якутский язык.

ЛЁН ЛЕЖИТ

Солнце согреет, ветер остудит.

Тучи со всех сторон.

Лен полежит - и трудов с ним убудет, -

Росы истреплют лен.

Лен здесь по-прежнему в силе и в славе.

И рушником зимой

Вытрусь - увижу:

лежит по отаве

Лен золотой!

* * *

Живу в стране не агитпоездах,

Всегда в пути, вернее, на путях.

Я комсомолом поднят спозаранку,

И по райцентру или полустанку

Спешу в больницу, в школу и в ДК.

Вы вспомните меня наверняка!

ГОД ПОСТРОЙКИ - 1936-ой

В развалинах Ахунский ресторан –

С колонн пооблетали капители,

Травою проросли ступени, ниши

Мох выстилает, гипсовые вазы

Все в трещинах, белеют в запустенье.

Империя не прожила и века,

Но вот уже руины появились.

Здесь сталинские соколы кутили,

И первые герои пятилеток,

Поднявшись из забоев на Ахун,

Читали здесь пространные меню

И подзывали вежливым кивком

Официантов в черных длинных фраках.

И воплощалась розовая мысль

О будущем прекрасном.

Сам мыслитель

Свой отпуск проводил неподалеку,

В домишке скромном на Холодной речке,

Оцепленной полком НКВД.

Не мог увидеть он и в страшном сне

Вот этих мерзких маленьких столовок

И жиром заплывающих буфетчиц,

Победно продающих хачапури,

В которых нету сыра.

А Би Джис

Звучит, потом вступает Челентано -

Вот что перевернуть его в гробу

Могло бы, если только повернуть

Что-либо было можно в этом мире.

* * *

Судьбу благословляю всякий раз,

Что я столбы не ставлю на морозе,

И мерзлый грунт я долблю сейчас,

А размышляю о стихах и прозе.

Опять за переводы сел с утра,

Чтоб оградившись странною зарплатой,

Мне не пришлось бы разводить костра,

Чтоб слой земли подался под лопатой.

1985 г. БАМ, Северо-Муйский перевал.

* * *

Мой троюродный брат говорит невпопад,

От стеснительности улыбаясь.

Я молчу, но я тоже теряюсь,

Нашей встрече единственной рад.

Да, в какой-то денег непогожий

Разбросало нас по свету из-под Твери.

Я глаза опущу, ты меня осмотри.

Нет, совсем мы с тобой не похожи.

Знаю, кто-то ведет

Всем нам, юродным, счет.

Отработав и выйдя на пенсию,

Он уже насчитал человек восемьсот

В Феодосии, в Томске и в Пензе.

Да, могла быть могучею наша семья,

Многолюдными были б Горицы.

Я порой прилетаю в родные края,

Правда, реже раз в десять, чем птицы.

Брат, женись, заводи ты сынов, дочерей.

Говорят, через многие лета

Обнаружится польза в смешенье кровей.

Что ж, надеяться будем на это.

Томск

УЛИЦА ВЕРЫ ВОЛОШИНОЙ

И снова спрашиваю мать –

Как вы пробились воевать?

Мать говорит: «Пришли вдвоем,

Забраковал нас военком.

Я тут же принялась реветь,

Но военком сказал: «- Не сметь!

Умеешь мотоцикл водить –

Повестки будешь развозить».

Я с каскою на голове

Помчалась по пустой Москве.

А Вера, уж такое дело,

На третьем курсе заболела,

Но скрыли мы - не знал никто –

Она не сдала ГТО!

Сказалась не больной - голодной,

Врачи ее признали годной.

Перед глазами, как живая,

Она мне машет из трамвая

И по ветру летит коса...

Так в подмосковные леса,

В тыл фрицам, под огонь засады,

Послали девушек отряды.

В плен Веру раненную взяли

Под Крюково.

Ее пытали,

Сломить подругу не смогли –

Её повесили враги».

ВОЛЬНАЯ ИСПАНИЯ

( Горная вершина на Кавказе)

Нет, не флаги белые* - ореол названия

Вижу над горой.

«Вольная Испания», вольная Испания -

Мы опять с тобой!

Зубы и признания на допросах выбили,

Но года летят.

Пропадая без вести, вовсе мы не выбыли

Из интербригад!

Мы пройдем по площади вслед за пионерами,

В сердце горн звучит.

Вся страна в волнении - что за Пиренеями,

Как дела, Мадрид?

Как дела на западе, как дела на севере,

На востоке как?

И бойцы в расщелине вновь вздохнут о клевере

Между двух атак.

* «Белые флаги» - снежные сдувы со склонов горы.

ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫЙ НАРЯД

Тот, что слева, прищурясь, глядит в океан —

Что там чайки ныряют в волнах?

Тот, что справа, на сопки глядит сквозь туман.

Пальцы твердо лежат на курках.

А по центру с овчаркой спешит старшина,

Ничего не заметил пока.

Но шумит, набегая на берег, волна,

И, рыча, рвется пес с поводка.

И недаром собака тревожит его —

Лишь врага здесь учуять могла,

Ведь на запад на тысячи верст никого,

И на север лишь тундра и мгла.

И ни звука, ни промелька не упустив,

Вновь вернутся в означенный срок.

А на мокрый песок наступает прилив

И смывает следы от сапог.

1990 г. Владивосток

***

Прощай, родимый дом, прощай, моя квартира.

Здесь длилась жизнь семьи, и вот она прошла.

Чтоб удержаться здесь нам рода не хватило,

Нас много меньше тех, которым несть числа.

Нам столько нанесли кровавого урона,

Отняли у семьи, не передав стране.

И вот нас меньше их, которым нет закона,

Вернее, сам закон на ихней стороне.

И письма, и счета, и пачку облигаций

Из ящиков стола все вытрясли в мешки.

А среди них конверт, где реабилитаций

С синюшным гербом лжи ненужные листки.

И вновь вся наша жизнь вдруг превратилась в небыль.

Все речи этих лет как длинный приговор.

И в беженецкий скарб вдруг превратилась мебель,

Когда ее за час вдруг вынесли во двор.

Дубовая кровать, резная спинка стула,

К которым так привык еще мой детский взгляд,

Что с ними делать мне здесь посреди разгула,

Который вновь кружит, ломая все подряд.

Но я построю дом, дождусь цветенья сада.

Меня не разделить с моей больной страной.

Ведь я и есть теперь последняя преграда,

И хаос у меня клубится за спиной.

Тбилиси 1990 год.

Стихотворение, отмеченное "Золотым пером Руси"

***

Где дом стоял - там нету ничего.

Но строить стены не начну сначала,

Хоть землю жаль, и деда моего,

Зарытого у Беломорканала.

По воле было, стало по судьбе.

След заметен великой круговертью.

И дом бы рухнул сам бы по себе,

И дед бы умер собственною смертью.

Что было внове, стало вдруг старо.

Когда же оклемались недобитки,

И стали жить да наживать добро,

И внуки оказались не в убытке.

Когда мы прикатили по лугам,

Старухи в деревеньки встрепенулись:

«Гляди-ка, раскулаченные к нам

На «Жигулях» вернулись...»

***

Мне снилась Москва. Я спешил на вокзал,

Скользил и на наледи я расшибался,

Вздыхал, но от выхлопов я задыхался,

И от отморозков в подъезд заползал.

Мне снилась Москва, - открывал я капот,

И днище осматривал в поисках мины.

Я шел с монтировкою за поворот,

И очередь била из темной машины.

Мне снилась Москва и я другу звонил,

И он мне немедля на помощь являлся.

Он был мне врагом, блефовал и смеялся,

И он за убийство мое заплатил.

Как только упал я, он вещи украл.

Но стоило мне заявить о пропаже -

Проламывал стену спецназ в камуфляже,

И бил, сапогами мне ребра ломал.

И я убегал и средь грязных углов,

Под пиво, рвал воблу и лапал соседку.

Квартиру свою проиграл я в рулетку.

Рулоны бумаги катил со складов.

Составы грузил, а когда перекур,

Я пил кока-колу с рисованной майки.

И вновь сто гринов я давал попрошайке,

Поскольку и не было мельче купюр.

Мне снилась Москва, и несли образа.

Нанизывал ангелов штык обелиска.

Из ящика пьяный муляж Василиска

Всей снайперской кистью мне тыкал в глаза.

Журнал "Знамя"

* * *

И всё корю себя, и всё гляжу назад.

Вертится на губах то прозвище, то имя.

Подруги и друзья, о как я виноват,

Тем, что любил одних, валандался с другими.

Но что я погубил присутствием своим,

Отсутствие моё теперь уж не исправит.

Ведь молодость прошла, мы проигрались в дым.

Забвенье, нищета нам силы не прибавит.

И как ни сожалей о пагубе страстей,

Мы все разделены пространством, буйством лета,

Узорами стрекоз, и тяжестью камней,

И чистотой воды, и донной сеткой света.

Журнал "Знамя"

МАТЬ

Читала, радовалась, пела,

Росла и крепла со страной.

С живой Волошиной сидела

За школьной партой за одной.

Ты все парады начинала,

Вручала Сталину цветы.

И ты всегда собой венчала

Из физкультурников торты.

Такая преданность и сила

Была в твоём лице простом,

Что даже Мухина слепила

С тебя колхозницу с серпом.

На танцы бегала в пилотке,

Платочек синий был мечтой.

И танцевали патриотки

Лишь под оркестр духовой...

Когда до пятачка с картошкой

Родная сузилась земля,

На мотоцикле под бомбёжкой

Пакеты мчала из Кремля.

И за Кавказом оказалась.

Когда закончились бои,

Держава твёрдо опиралась

На плечи гордые твои...

И вот опять в большой разрухе,

Всем помогала, как могла.

Но у России для старухи

Не оказалось ни краюхи,

Ни даже тёплого угла.

И ощущая виноватой

Себя, сама не зная в чем,

Под флаг

Под звёздно-полосатый

Ты добралась почти ползком.

Забыв года чересполосиц,

Вновь молодою стала мать,

И в океан авианосец

Тебя уходит защищать.

Журнал "Знамя"

***

Листая том, разглажу лист измятый,

Читаю диссертацию отца.

Он изучал метание гранаты -

Бросок, полет до самого конца.

Открыл он - траектория важна,

Чтоб поразить мишени круг центральный.

49-й год.

Прошла война,

Но тема оставалась актуальной.

Энтузиазм строителей крепчал.

И всем на вахту вставшим миллионам

Товарищ Сталин чутко прививал

Большое уважение к ученым.

У бедности советской на краю,

Бросая вверх учебные гранаты,

Отец мой защитил свою семью,

Добившись удвоения зарплаты.

Он дать сумел нам в детские года

Снег Бакуриани, звездный воздух Крыма.

Все, что потом уже невосполнимо,

Дал вовремя, а значит, навсегда.

Журнал "Новый мир"

ПОСЛЕ ПРАЗДНИКОВ

Сквозь рамы — стёкол нет на тёмном этаже —

Я ёлку кинул вниз с клочками серой ваты.

Пора и самому пускаться за зарплатой,

Но заниматься чем? — всё сделано уже.

Осели звуки труб и ледяная пыль,

В маршруте долговом двумерные цистерны,

И БАМа посреди вбит золотой костыль.

И подвиг завершён и путь неимоверный.

Из адовых пустот и полостей земли,

Несчитано руды, и газа, и урана,

В кредитной карты код умело занесли,

И взяли в самолет в кармашке чемодана.

Журнал "Знамя"

ЭПОХА ОТКРЫТИЙ

Руины под липами, воздух и чист и смертелен –

Дубы на холме в озаренье незримых лучей.

Там «светят» решетки, развалины ржавых котелен

И грай оглашенный - сбиваются стаи грачей...

Когда ту эпоху еще не затмили потери,

Два физика ездили из дому на «Москвиче»,

Спешили на холм – сотворение темных мистерий

Они обсуждали дорогой в мажорном ключе.

Все так хорошо, так удачно сумело сложиться -

И атом ручнел, и реакторы шли на поток…

Но только не знали, и знать не могли сослуживцы,

Что точные формулы боком выходят потом.

А мысли рождались, и делалось общее дело,

И тайна за тайной крушились пытливым умом.

Но чтобы вода в радиаторе не закипела,

Хозяин высаживал друга пред самым холмом,

И ехал один.

А сосед поднимался пешком

Сюда, где усталость теперь воплощается божья,

Где долгая осень восходит наверх от подножья,

И слабая жухнет трава, не справляясь с песком...

«Новый журнал»

***

В мельканье лиц непостижимом,

Сойдя с дорог, ведущих в Рим,

Борцы бесстрашные с режимом

Исчезли сразу вслед за ним.

Так правотой они светились,

Что гусениц взнесенный вал,

Когда они под танк ложились,

Над их телами застывал.

А шлемофон гудел не слабо,

Чтобы давить не тормозя.

Интеллигенция, как баба,

Себе купила порося.

Попятилась, прошла эпоха

И лагерей, и трудодней.

А тут и с сердцем стало плохо,

И поспешили вслед за ней...

Журнал "Новый мир"

* * *

Когда душа ранима и чиста –

Монастыря не угнетают своды,

И все же лишь подобие свободы

Дает ярмо молитвы и поста.

И как пройти сквозь тесные врата,

Как убежать от собственной природы? –

Чтоб вынести затворничества годы

Быть надобно невестою Христа.

Сквозь дымоход - от слишком тесных врат

Ползешь вперед, а приползешь назад -

На пыльные бульвары, тусоваться

Среди богемной нечисти Москвы…

А в пустынях ни силы, ни молвы –

Ни замысла родить, ни самозванца.

***

Она еще живет, выходит на дорогу

По всей глухой версте заросшею травой.

Вернулась в отчий дом, и напоследок к Богу.

Нет больше стариков по всей Руси святой.

От всех земных трудов осталась ей прополка,

От голода ее спасает огород.

Молитвами без слов седая комсомолка

Не просит ничего и никого не ждет.

Журнал "Наш современник"

УТРО ВЕКА

Мой век - огнями за холмом,

И вновь не просиять.

Что понимаешь лишь умом

Душой нельзя принять.

И щемит сердце каждый год,

Знакомый, как ладонь.

Меня уже не обожжет

Всех войн его огонь.

Мой век нас лишь уничтожал,

Гнал в топки, на убой.

Но лучше всех его я знал,

И потому он мой.

Меня оставил одного,

На благо ли на зло.

Хотя всего-то ничего –

Сменилось лишь число.

И наступает утра рань,

И в предрассветной мгле

Не вижу я – куда ни глянь –

Что будет на земле.

"Литературная газета"

***

Пока я вспоминал Тифлис,

Где дед, отец хлебнули лиха,

Росою птицы напились,

Уже созрела облепиха.

Клевать, клевать! - шумят, зовут,

Взлетают сойки из-под кочек.

Неспешно в памяти идут

Года, - смотрю в проемы строчек.

Узнал, и вспомнил, и забыл -

Кромешный год пришелся на год,

Утешусь вспархиваньем крыл,

К созвездьям ярких желтых ягод…

* * *

Как лучше для детей,

Вот так должны мы жить,

И никаких страстей

Уже не может быть.

Все лучшее – для них,

Все худшее – для нас.

Но все-таки взгляни

Хотя б в последний раз.

Ведь отлюбили мы

Чтоб родились они –

Потомков тьмы и тьмы

Затопчут наши дни,

В которых я и ты

Пытались без конца

Запомнить все черты

Любимого лица.

Нельзя не целовать

И целовать нельзя,

И не вернуться вспять,

Над вечностью скользя…

"Литературная газета"

***

Всезнайка век со скул воротит зев:

Нам разрешили жизнь вместить в припев -

И ради денег, и чтоб стать сюжетом,

И чтоб тебе дорожкой звуковой

Дойти до всех экранов, стать звездой,

И только запретили петь при этом.

***

Снова время свернулось, как кокон,

И повисло над стылой водой, -

Как в пространстве морозном, жестоком,

Сохраниться, остаться собой?

Перелетной судьбою высокой

Не успел улететь синевой, -

Прячься в стужу под жухлой осокой,

Под слежавшейся, палой листвой.

Пережить невозможно морозы,

Можно только переумереть -

По весне и шмели, и стрекозы

Появились и сразу лететь!..

***

Мне туда где находок, разлук и потерь

Числа мчатся вперед и назад,

Где лишь кабели видно в окно или в дверь,

Как в туннеле змеятся, висят,

Мне сюда - вот опять продвигаюсь я здесь,

Среди тысяч и тысяч людей.

В середину пассажиропотока не лезь –

С краю ты проберешься скорей.

Снова скрип тормозов, пролетев перегон,

Жму на створки - быстрее открыть!

Мне туда - я бегу из вагона в вагон,

Чтоб поближе мне к выходу быть.

Здесь с речной быстриной вовсе схожести нет,

Оглянись со ступеньки своей:

Все еще не протиснулся сквозь турникет

Тот, с кем выбежал ты из дверей.

* * *

Книги, как упадка знаки,

В надвигающемся мраке

Ходасевич продает –

Холод, голод, красный гнет.

Входят нищие, зеваки,

Чтоб погреться у прилавка.

К пайке малая прибавка

Получается от книг.

Мысль Державина постиг,

И ложится к главке главка.

А в Париже выйдет книга –

Сгусток воли, вестник сдвига.

Там и застит свет не так

Надвигающийся мрак –

Вдруг Европа не барыга.

Но взойдет не то, что сеешь.

И в рассеянье рассеясь,

Сам не видел перемен

И поэтому блажен

Спит в Бьян-Куре Ходасевич.

Современная русская поэзия

Электронная библиотека.

БРАТЬЯ БЕРЕНСЫ

И верою и правдой комиссарам

Евгений служит, но теряет флот.

Брат Михаил эскадры уведет,

Чтобы войну решить одним ударом,

На Балтику вернувшись через год.

Но у Туниса не прожить задаром –

И вот по царским, по долгам, по старым

Француз за уголь предъявляет счет.

И русский флот уходит за долги –

Друзья-французы хуже, чем враги.

Родные братья, ссориться не смейте,

А сохраняйте флот и корабли! –

Их силуэты у чужой земли

Растаяли на Бизертинском рейде

Стихи на замену старого электросчетчика

Старый счетчик крутился, гудя по утрам,

На пороге больших перемен, -

Кипятильник шипел, покидая стакан,

И сушил твои волосы фен.

Он считал киловатты тех бдений ночных

В коммунальной моей тесноте.

На любви экономили мы на двоих,

И нам было светло в темноте.

Самой лучшей из харьковких электробритв

Я наощупь водил по щекам.

И осталось за свет, что в годах тех горит,

Доплатить по последним счетам.

***

Вдоль улицы, где те же водостоки,

Фасады, камни - в тот же век жестокий.

В горах кипит имперская работа.

В ночь - кавалерия, а по утрам - пехота.

Мой дед им поставляет сбрую, седла,

Зажиточно живет, но не оседло.

И бунтари в гостях у гимназиста,

Ума им нахвататься - очень быстро.

Взгляд в прошлое вернулся, полный сглаза -

И все корпим над картами Кавказа..

Чугун ворот просел, засов ослаб -

В засадах времени не разобрался штаб.

***

Идет ХХ век,

И я иду в кино,

Потом на велотрек

На улице Камо.

Стрелял и отнимал,

Сжимая револьвер, -

И счастье приближал

Революционер.

Пройду Верийский спуск,

И мост через Куру.

Запомню наизусть,

Ни строчки не сотру.

И через двадцать лет

Возникнет смысл иной,

И засияет свет,

Рождаемый строкой.

Пока ж кружится лист,

Шин шелестящий звук,

И велосипедист

Дает за кругом круг.

Он давит вниз педаль,

Она взлетает вверх,

И приближает даль,

Готовит смену вех...

СОВЕТ №2

Двигай, дергайся, вали, но не часто,

лучше покатайся на велосипеде -

ты - лишний и внутри, и снаружи,

и завтра, и днесь,

и для них, и для нас.

Не надо перемещаться, -

потому что там, куда ты едешь,

ты так же не нужен,

как и здесь,

где ты валандаешься сейчас.

Поборись с икотой,

доприми полбанки,

и пусть сходят на нет -

и ВАЗ, и Тойота,

и процентщики, и банки,

и "BP" и "Роснефть".

***

Подняв, как крест, победный красный стяг -

В агитпоход - пусть все еще девятый,

Я направлялся в приполярный мрак,

Сияньем комсомолии объятый.

А время нам давалось от щедрот,

Чуть-чуть польсти его Преосвященству, -

Под посвист ветра, как под свист щеглов,

Необорима тяга к совершенству,

Глашатай смысла, я не замолкал -

В десятый раз вернем мы Крест Господен! -

Вперед! На берег! На лесоповал! -

Где работягам голос мой угоден...

***

Не осталось ничего -

Даже фотки - только имя.

Лишь коленями твоими,