Музыкант Андрей Давидян

– Андрей, что вас связывает с армией?

– Годы жизни (смеется). В первый раз я попал в армию по призыву, в 18 лет. Отслужил два года. Вернулся и уже после университета поехал в армию другого государства, Алжирской народной демократической республики. И там, считай, три года проработал в войсках переводчиком с арабского языка.

– И как вам нынешнее шоу?

– Ну, на «Первый в армии» я не впервые. В прошлом году мы ездили в Севастополь. Мне было очень интересно, как сейчас дело обстоит в войсках. Тут, конечно, великолепные части, все прекрасно и образцово. Но что реально в армии – кто знает? Вот я часто бываю в Подмосковье – там размеренная жизнь в гарнизоне, плюс марш-броски иногда. Но надо смотреть в глубинке. Реформа армии, я надеюсь, идет. Потому что у нас у всех просто нет выбора.

– Вы начали заниматься рок-музыкой еще на заре рока в СССР. Какая тогда атмосфера была?

– Во-первых, музыка 60-х, 70-х и даже 80-х годов создала все, что мы теперь имеем. И корни ее в 50-х даже. Рок-н-ролл. Великобритания – его мама. Америка – немножко другая специфика. У них это – культура: собираются парни в своем квартале и играют так, что звездам стыдно. Ничего не умирает! Все живет. Я с оптимизмом смотрю в будущее музыки. Всем, кто начинает играть рок-н-ролл, советую слушать маститых людей и классику, потому что они придумывали все не просто так. Это жизнью было продиктовано, той же войной во Вьетнаме...

– Как у The Doors…

– Да как у всех: The Doors, Jefferson Airplane, Creedence. Это было настоящее. И главное – идея. Идея обретет музыку. В роке же нет ничего сверхъестественного, просто мысль нужна.

– Какое было отношение к самодеятельным рок-музыкантам в СССР?

– Да никакого не было особенного отношения. Все слушали музыку, ходили на запрещенные концерты, где милиция могла просто рубильник выключить и всех «свинтить». Но все тянулись к этой среде. У нас тогда были замечательные музыканты. Вы их знаете. Один даже в наставники «Голоса» затесался (смеется).

– Да, Александр Градский, у которого была легендарная группа «Скоморохи».

– Именно: «Скоморохи», «Рубиновая атака», «Високосное лето». Много было. Я участвовал в группе «Добровольное общество», а моя группа – «Виктория». Мы помоложе. Играли уже в 1970-х такую интересную фанковую музыку.

– Записи остались?

– Да. Пианист наш Саша Воронов умер, но наследие осталось. Мы ездили на фестивали. В Тбилиси первый советский рок-фестиваль прошел в 1980-м, а мы уже с 1976-го с концертами ездили. Это была такая клубная молодежная тусовка. МГУ, Физтех, Черноголовка, Долгопрудный, первые фестивали. Там Саша Градский был, я помню. Замоскворечье, конечно. Хорошая волна. Но это все 70-е.

– В 80-е всех решили построить?

– Тогда власти подумали: остановить это невозможно, поэтому надо это организовать. Появились всякие филармонии. Поначалу всех стали прижимать. Вызывали куда-то: ребята, вы хотите играть, вы уже сейчас зарабатываете деньги музыкой – вот и становитесь профессионалами, увольняйтесь с официальных работ. А про деньги до того, кстати, вообще никто и не думал. Музыкой мы «зарабатывали» копейки какие-то.

– И как вы легализовали свое музицирование?

– Я сам был отчасти в группе «СВ» («Снова вместе»), где Вадик Голутвин, Леша Романов, Черенков Саша... Костяк был: хорошие музыканты крепенькие. Паша Смеян тоже. Потом собралась наша группа «Виктория»: я, тот же Паша Смеян, Саша Смеян, Юра Титов. Потом «Виктория» ушла в театр Ленком и стала «Рок-ателье». Это Крис Кельми там все организовал и говорит: ну, пойдемте все. И я хотел пойти, но мне надо было закончить институт.

– Закончили и занялись гражданской профессией?

– Да, но музыку не бросал. Так или иначе с кем-то сотрудничал. В 1985 году я просто ушел в оркестр имени Утесова, который собрал Максим Исаакович Дунаевский. Там были Паша Смеян, Ира Понаровская... За два года мы объездили всю страну. Сейчас в Интернете можно найти наши «Новогодние огоньки» в Останкино, 1986–1987 год. Ну вот так все завертелось, я понял, что это мое место, и подумал, что лучше не обманывать себя. Тем более что я из музыкальной семьи, музыку с детства слушаю.

– Так, как вы поете, у нас так петь не учили. Откуда этот «афро»-вокал?

– Я обожаю Рэя Чарлза. Вот его я считаю своим учителем. Я пою Барри Уайта, по мере сил (смеется). Пою его потому, что это – школа.

– Со второго сезона в «Голосе» началось нашествие профессионалов. Новый сезон – не исключение. А откуда у вас появилась эта неочевидная тогда идея принять участие в шоу?

– У меня не было такой идеи. Я первый «Голос»-то не смотрел. Редко включал, только когда время было – мне нравилось. Ну да, объективная картина того, что происходит, что-то в этом есть. А было так. Мы с группой выступали в одном московском клубе, на концерт пришел телепродюсер, впоследствии наш хороший товарищ. Он говорит моему директору Юре: пусть Андрей придет на программу, ничего не страшно, ничего делать не надо, только зайти. Я говорю: да, почему нет. Я, правда, в отпуск уезжал на машине в Крым. Пришлось вернуться. Меня перенесли на последний день, а всё, что было дальше, есть в Интернете (смеется).

– Вам, опытному профессионалу, не странно было оказаться среди любителей?

– А при чем здесь «любители» и «профессионалы»? Но нет, не странно: каждый был на своем месте. Сначала какой-то мандраж был у ребят, но через один тур все подружились, болели друг за друга, никакого соперничества.

– После шоу что качественно изменилось?

– Жизнь. В том плане, что просто больше людей меня узнало. Вот с тех пор мы с группой ездим по гастролям.

– Как вы собираетесь развивать группу?

– Пока надо «отбиваться», концерты давать. Как только будет застойный момент – записать музыку. Идеи-то есть! Стилистические, саунд – очень хорошие, на мой взгляд.

– К какому стилю вас сейчас клонит?

– Мне нравится музыка с хорошей ритм-секцией, понятными низкими частотами. Где есть блюз и рок-н-ролл. Есть такой человек – Стив Уинвуд...

– Который с Эриком Клэптоном играл в Blind Faith.

– Конечно. И Эрик Клэптон тоже из этого направления, которое мне нравится, – то есть это не рок-н-ролл, блюзом тоже сложно назвать, но что-то свое. И причем разнообразное. Плюс соул, конечно.