Posted 29 июля 2014,, 20:00

Published 29 июля 2014,, 20:00

Modified 8 марта, 04:09

Updated 8 марта, 04:09

Знакомые незнакомцы

Знакомые незнакомцы

29 июля 2014, 20:00
Михайловский театр представил очередную интерпретацию хрестоматийной оперы Чайковского «Евгений Онегин». Если прошлогодний, обремененный несколькими «Золотыми масками» спектакль поставил Андрий Жолдак, то нынешнее прочтение – Василия Бархатова, художественного руководителя михайловской оперы – по нынешнему официальному

На изобретения Бархатов оказался все так же горазд, однако постановка в целом получилась весьма спокойной и в какой-то мере консервативной. Что не делает ее «нафталиновой». Мягкая цветовая гамма и строгая графика в оформлении сценического пространства (художник-постановщик Зиновий Марголин) дают спектаклю дополнительные объемы, создают ощущение «разомкнутости». В предлагаемой «зрительной» конструкции свободно и музыке, и действию, и чувству. Татьяна, Ленский, Онегин, Гремин – знакомые незнакомцы. Хотя их образы и опираются на привычную основу – они другие. И история их человеческих взаимоотношений – иная. Но дело не в перенесении сюжетной линии во вневременные реалии, скорее, в изрядной доле обобщения. Режиссер словно говорит: «так было, так есть, так будет» и старательно отделяет внутренние переживания героев от их плоти. Ведь плоть – бренна, а чувства – бессмертны. А это значит, что смена эпох, одежд и собственно людей – не столь важна, и поневоле вспоминается бунинское: «Их было много нежных и любивших, / И девушек, и юношей, и жен». Поэтому, будучи не пушкинскими по формальным признакам, персонажи Бархатова являются ими по сути.

Главным двигателем (и виновником) разворачивающихся на подмостках драматических событий постановщик делает «толпу» – агрессивное, напористое людское скопище, рядящееся то в крестьян, то в собравшихся на Татьянины именины гостей. Эти персонажи из массовки будто бы парализуют волю героев и толкают их на роковые поступки, порой буквально. Так, во время замененной на кулачный бой в присутствии многочисленных свидетелей дуэли Ленский падает на землю отнюдь не от выстрела, а от удара, причем кем именно нанесен этот удар – не вполне ясно. Как и общий посыл фатальной предопределенности, завязанной исключительно на «впускании в себя толпы», декларируемый режиссером в изданном к премьере буклете. Но данная «неувязка», пожалуй, не столь и важна, потому что естественной «жизни» героев она не вредит.

И Татьяна (Асмик Григорян) мечется в знаменитой сцене письма без единого фальшивого жеста, и Онегин (Владислав Сулимский) – не просто раздавлен, выплескивая финальную фразу: «О, жалкий жребий мой!», но растоптан и припечатан, если и не навсегда, то надолго. Асмик Григорян справляется со сложной в вокальном отношении партией почти безупречно, лишь изредка ее богатое красками сопрано звучит жестковато, но это тот самый случай, когда певица, принося в жертву совершенство вокализации, дает волю эмоции и чувству. И для «идентификации», родства с пушкинской героиней ей не нужна ни смятая постель, ни малиновый берет, которого Бархатов ее и лишает (в сцене фуршета, заменившего бал, Татьяна предстает с непокрытой головой), достаточно абсолютной веры в происходящее. Ее Григорян и демонстрирует.

Дмитрий Корчак партию Ленского поет так, что и встань он как столб, публика простила бы ему все за ласкающую слух красоту тембра, тонкость нюансировки и мягчайший лиризм. Но Корчак не упивается собственным голосом, а формирует образ не вполне привычный, но крайне любопытный и убедительный. Не менее убедительны и прекрасно сыгранный, и спетый эстонским басом Айном Ангером, насмешливый, лощеный Гремин; и чересчур экзальтированная Ольга в исполнении Ирины Шишковой. И эта «россыпь» актерских удач добавляет режиссерской концепции подлинности, возможно, даже большей, чем заключена в ней самой.

"