Posted 29 апреля 2004,, 20:00

Published 29 апреля 2004,, 20:00

Modified 8 марта, 02:24

Updated 8 марта, 02:24

Владимир Этуш

Владимир Этуш

29 апреля 2004, 20:00
Народный артист СССР Владимир Этуш в представлении не нуждается. На всем постсоветском пространстве вряд ли отыщется человек, который бы не знал «товарища Саахова» из легендарной «Кавказской пленницы». Тем не менее, сыграв в кино и на сцене более ста ролей, отслужив в Театре имени Вахтангова 60 лет и продолжая в нем иг

– Владимир Абрамович, вы уже не раз – и в своих интервью, и в своей книге «И я там был» – рассказывали о причине путаницы с возрастом. Давайте еще раз напомним нашим читателям, от какого все-таки года ведет свое летоисчисление великий Этуш, чтобы они знали, с какой годовщиной вас поздравлять.

– Не великий, а самый что ни на есть обыкновенный Владимир Этуш родился 6 мая 1922 года. Но в паспорте дата рождения – 23-й год. Тогда мальчикам родители, оформляя документы, нередко один год «списывали», чтобы к армии парень мог окрепнуть и пойти на службу более зрелым. Но я и так вырос не хилым, поэтому сэкономленным годом пользоваться не стал. Перед школой мне через суд вернули реальный возраст, и учился я уже как уроженец 22-го года. А во время войны, вернувшись после ранения с фронта, стал оформлять гражданские документы, но сумел отыскать лишь метрику с 23-м годом. Вот по ней мне и выдали паспорт. Так что считайте, как удобнее. Лично мне больше нравится – с 23-го, потому что 81 год во всех случаях звучит приятнее, чем 82. Хотя, считай не считай – а они все мои, и каждый по-своему дорог.

– Вам дороги даже фронтовые годы, в которых славой еще и не пахло, а пахло, скорее, лишь порохом, горем, потом и смертью?

– Фронтовые особо дороги, потому что я тогда, несмотря на юный возраст, знал, за что воюю. У меня, как у студента театрального училища, была бронь, и привлекали нас лишь на рытье окопов вокруг Москвы. Но однажды я не выдержал, увидел во время спектакля «Фельдмаршал Кутузов», в котором мы тоже принимали участие, что в зале сидят всего 13 зрителей, и понял, что стране не до театра. Утром пошел и попросился добровольцем на фронт. Меня направили на курсы военных переводчиков, а дальше – Кавказ, Ростов…

– В одном из своих интервью вы рассказывали, что не видели в пленных немцах только заклятых врагов. Это звучит довольно странно, если вспомнить, какую всенародную ненависть вызывали немецко-фашистские захватчики и как популярен тогда был официальный призыв «убей немца».

– Но ведь речь идет не о поле боя, а о пленных, в допросах которых мне приходилось участвовать. И я действительно хорошо помню, как однажды после долгого допроса отправился спать и вдруг увидел, что в соседнем помещении спят вперемежку несколько человек – пленные немцы и наши – их охрана. Спят рядом, как после долгой работы, которую делали вместе. Уставшие труженики войны, одетые по воле судьбы в разную форму, говорящие на разных языках, но одинаково чувствующие и одинаково мечтающие жить.

– Да, мне это понятно. В качестве военного репортера мне приходилось подобное видеть на многих нынешних межнациональных войнах, когда людей, еще вчера мирно живших рядом, политики поднимали друг против друга и провоцировали на бессмысленное убийство. А потом, уже убитые, эти невольные солдаты лежали рядом, под крышей одного морга, и уже перед лицом смерти снова были просто бывшими соседями, которым больше нечего делить. И которые больше никому не нужны, даже тем самым политикам.

– Правильно. Вот и я тогда словно знак свыше почувствовал. Вдруг пронзительно понял, что нет на земле никаких русских, немцев, евреев, голландцев… Есть просто люди, которые воюют, которые терпят, которые боятся и которых заставили стрелять друг в друга. Хотя такой потребности у большинства из них нет. Я понял, что если увижу в этом спящем человеке в чужой гимнастерке не человека, а немца, то стану нацистом.

– Напрашивается парадоксальный вывод о том, что война отучила вас от ненависти к врагу?

– Не думаю, что в этом есть парадокс, но война действительно научила меня доброте. Вы правильно заметили, что перед лицом смерти мы все равны, и делить нам нечего.

– Но до сих пор делим. Даже Кавказ, на котором вы воевали, опять остается фронтовым, и оттуда по всей стране уже десять лет летят похоронки.

– Да, к сожалению, это так. Мне некоторое время назад в Кремле вручали орден «За заслуги перед Отечеством». Там же получали награды и молодые офицеры. Один из них, отмеченный Звездой Героя России, подошел ко мне, чтобы поздравить. Я его спрашиваю – за что такая высокая награда? А он отвечает – за взятие Грозного. Ну вот, говорю, какие пришли времена – я свой первый орден заслужил, обороняя Грозный, а вы теперь награждены за то, что его взяли. Он только молча кивнул, и мне кажется, что мы поняли друг друга.

– Времена действительно другие. Вы на фронте избегали ненависти к человеку в чужой форме и с чужим языком, боясь стать нацистом. А сегодня молодые нацисты открыто маршируют по улицам, убивая людей по национальному признаку. Сегодня в Госдуму проходят на националистических лозунгах. А «лицо кавказской национальности» стало ярлыком для миллионов людей, виновных лишь в том, что они не славяне. Сегодня слово «чеченец» звучит как приговор, вынуждающий человека невольно оправдываться и доказывать, что он такой же, как все.

– Это ужасно. Это действительно ужасно, когда целые народы на протяжении многих лет страдают из-за чьей-то бездарной, безнравственной политической воли. Я, фронтовик, знал уже тогда, в 44-м, как их выселяли. Вывезли весь народ, дав на сборы три часа. Кого-то убили сразу, кто-то умер по дороге, не выдержав мук. А через годы я, будучи в Средней Азии, вдруг увидел одного чеченца-дворника – нищего, полуголодного, ужасно истрепанного, но в папахе. Он ее носил так, словно это самый дорогой костюм. Я его тогда неожиданно понял, почувствовал. Это для окружающих он просто не расставался с шапкой. А на самом деле он хранил верность национальным традициям. Он сохранял не папаху, а саму традицию.

– Почему же тогда, даже десятилетия спустя, власти так и не научились уважать традиции? Почему и сегодня они предпочитают язык силы и страха, навязывая свою волю? Диктуя свои правила. Разделяя по национальностям и снова превращая папаху в символ протеста?

– Не знаю. Я многого теперь не знаю и не понимаю. Ну как, скажите, понять, почему люди живут все хуже и хуже, хотя нефти в стране добывается все больше и отечественные миллиардеры уже не скрывают своих богатств? Как понять, почему шахтеры вынуждены объявлять голодовку из-за того, что им месяцами не платят заработанные деньги? Заработанные! Как понять, почему товарищи в штатском опять набирают вес, а в душах людей снова поселяется страх?

– Вам это чувство знакомо еще со школьной поры, когда ваш отец был репрессирован, а директор вашей школы грозился, что сдаст вас в НКВД?

– Да. Я тогда на уроке литературы как-то неудачно описал образ Обломова. Получилось почему-то по-бухарински, которого к тому времени уже репрессировали. Меня тут же вызвали к директору, и он стал запугивать тем, что сдаст в НКВД. Но я испугался не за себя, а за маму. Сразу подумал, что она такого не переживет. Однако обошлось. Не сдали. А вскоре и отца выпустили.

– Национальный вопрос, наверное, тоже детские годы не скрашивал?

– Особо не досаждал, хотя приятного было мало, когда ребята во дворе обзывали «жидом». Было, конечно, обидно, что тебе постоянно напоминают – ты не такой, как все, ты почему-то хуже. Хуже по рождению, а не по тому, как ведешь себя и как живешь. Не скажу, чтобы всю жизнь мне этим досаждали, однако и полностью забывать не позволяли. Время от времени находились доброхоты, напоминающие мне в той или иной форме о пятой графе в паспорте. Напоминают временами и теперь. Остается лишь утешать себя, что чеченцем быть еще хуже.

– Получается, что ролью товарища Саахова в «Кавказской пленнице» вы свою участь еще более осложнили, превратившись дополнительно и в «лицо кавказской национальности». Проблем после этого добавилось?

– Что вы? Что вы?.. Ровно наоборот. Меня поначалу родные запугивали – ты, говорили, не ходи на рынок, где кавказцы торгуют, а то они с тобой за твою роль там разделаются. Но я однажды все же забылся и как-то оказался на Черемушкинском рынке. Что там началось! Меня со всех сторон окружили, стали наперебой угощать. То есть приняли как родного. Хотя, как я понял, азербайджанцы считали, что Саахов – это армянин, армяне считали, что он азербайджанец, грузины тоже принимали явно не за своего… И всем было приятно. Особенно мне.

– Чеченцами, насколько я знаю, вас тоже судьба не обделила?

– Да, войной на Кавказе и встречами в Средней Азии это не ограничилось. Много позже, уже в училище, мы набрали курс ребят из Чечни. И среди них были очень способные студенты. Впрочем, у нас был такой же курс из Молдавии, Ингушетии, Армении…

А затем я подружился с семьей Бажаевых. Десять лет назад Зия, погибший позднее в авиакатастрофе вместе с Артемом Боровиком, сам неожиданно предложил нашему училищу финансовую помощь. Тогда это было довольно необычно. Он ничего не просил взамен, никогда этого не афишировал. Просто стал помогать, причем довольно существенно. И делал это многие годы – до самой гибели. А после гибели помогать нам стал его младший брат Муса. Уже через фонд имени Зии.

– Трагические события в «Норд-Осте» вас тоже по-своему объединили, но уже в рамках благотворительного Фонда поддержки жертв терактов. Он действительно кому-то помог, этот фонд, или все ограничилось эмоциональным порывом?

– Я был потрясен этой трагедией, и когда мне братья Бажаевы предложили возглавить Фонд помощи жертвам, то я согласился не раздумывая. В правление фонда вошли весьма уважаемые люди – Виктор Лошак, Сергей Ястржембский, Георгий Полтавченко… И нам удалось оказать вполне реальную помощь, и прежде всего детям, пострадавшим от этой беды.

– Как вам удается находить время на такое количество дел – и театр, и Фонд, и училище? А кроме того, наверное, и здоровьем надо заниматься, и как-то еще отдыхать?

– Нахожу. Мало того – полагаю, что мог бы сделать значительно больше. И сыграть тоже. Артист должен работать. Когда он не работает, он чувствует себя без штанов. Вот так и я себя теперь чувствую. В театре нашем «Дядюшкин сон», в котором я играл, теперь не идет, потому что моя партнерша по спектаклю Аронова рожает, а вместо нее никого вводить не стали. В кино тоже не зовут. В училище после 16 лет ректорства я стал художественным руководителем, но функции мои до сих пор не прописаны, поэтому об особой загрузке и тут говорить не приходится.

– Неужели после стольких лет на сцене и в кино вы продолжаете испытывать голод по новым ролям?

– Конечно. Я всегда его испытывал. Всю жизнь. Отчасти успокаивало лишь то, что понимал – с такой же невостребованностью живут почти все артисты. Даже самые знаменитые. Поэтому и продолжаю самостоятельно искать себе и пьесу, и режиссера, и роль.

– А за работой своих учеников следите? Ведь среди них такие яркие имена – Максакова, Збруев, Смехов, Высоковский…

– Слежу, лишь когда приглашают посмотреть. Но люблю их по-прежнему, как и в те годы, когда они были всего лишь студентами.

– На премьерах в других театрах бываете?

– Довольно редко. Современный театр меня интересует мало, он слишком формализован и бездушен. Недавно ходил посмотреть работу одной молодой режиссерши, которой хотел предложить поставить пьесу с моим участием. Но, каюсь, до конца спектакля досидеть не смог. Это, с моей точки зрения, был просто кошмар, а никак не театр. Такое зрелище, может, кому-то и нравится, но у него нет ничего общего со школой русского театра, который главным образом занимается сердцем и душой.

– Почему же вы ищете режиссера на стороне, когда за вами не просто школа, а целая академия русского театра, носящая имя Вахтангова? Или и в этом театре тоже не все в порядке?

– К сожалению. К глубочайшему моему сожалению. Вахтанговский театр как единый коллектив, как единое целое уже давно рассыпался. Его сейчас практически нет. В свое время я смеялся над бесконечными собраниями, которые проводили то секретарь парткома, то профсоюз, то комсомольская организация. Теперь ни тех организаций нет, ни собраний. Ни коллективных обсуждений наших проблем. Все живут в каком-то разброде. Сами по себе. И выживают как могут.

То, что сегодня ставит Мирзоев, может, кому-то и нравится. Свой зритель у него есть. Но все это действо не имеет ничего общего с вахтанговской школой и с искусством в классическом понимании этого слова.

Или возьмите «Ревизора» в постановке литовского режиссера Туминаса. Ни к театру Вахтангова, ни к Гоголю этот спектакль не имеет никакого отношения. Наши классики были реалистами, они жизнь передавали в деталях, в одухотворенных образах. Я не знаю, что важнее было у Гоголя – группа чиновников, совершенно разнообразная, с определенными характерами и классами, или образ городничего? Ведь это колоссальное произведение, о котором даже царь говорил: «Тут попало всем, но больше всего мне». Там действительно Русь видна. А у Туминаса – все холодно, безлико и зло.

– Но, может быть, в этом тоже есть своего рода развитие театра? Может быть, Мирзоев, Туминас, Чусова – это уже режиссура нового, XXI века. А ваши оценки – они из прошлого и поэтому излишне строги. И, может быть, не очень объективны?

– Конечно, можно и так думать. Только ведь я не о форме говорю, а о содержании. Любая классическая пьеса может быть поставлена по-разному. И тот же «Гамлет» может оставаться абсолютно актуальным в XXI веке. Но если в нем будут видеть страдание души, а не мелькание клинков.

– Эта ваша точка зрения в театре известна, вы ее не скрываете?

– Нет. Говорил. И не раз.

– И что? Вашу точку зрения кто-то разделяет?

– Все.

– Но тогда почему ничего не меняется?

– Потому что театр влачит свою жизнь, а каждый актер – свою.

– Вы сейчас говорите как профессионал, знающий «кухню». А массового зрителя, может быть, все очень даже устраивает?

– Ну, это смотря какой зритель. Умный зритель прекрасно чувствует, где заканчивается настоящее искусство и где начинается «злоба дня».

– Что же вам все-таки мешает хотя бы попытаться изменить ход вещей, если вы недовольны происходящим и знаете, как должно быть? При вашем-то авторитете и опыте?

– А почему вы решили, что я не пытаюсь? У меня есть идея, которую я сейчас активно пробиваю, – создать большой культурный центр, в котором будут располагаться кинотеатр, тренажерные залы, театральная студия, школа актерской игры… Я намерен ее возглавить, собрать талантливых педагогов, перспективных ребят.

– Но для этого потребуется немало сил. В том числе и чисто физических. Вы как-то поддерживаете свою форму?

– Конечно. У меня в доме стоит беговая дорожка, на которой я каждый день занимаюсь. Много гуляю. Слежу за правильным питанием. Вернее, не я слежу, а моя жена.

– О Лене, которая младше вас на 42 года, в последнее время написано довольно много. Ваши отношения тоже своего рода романтическая пьеса. Многолетняя поклонница из тихого подмосковного городка, долгие годы не пропускавшая ни одного вашего спектакля, она все же сумела обратить на себя ваше внимание. И когда вы потеряли любимую жену, с которой прожили целую жизнь – 48 лет, Лена решилась посвятить себя вам. Она спасла вас от одиночества, окружила заботой. И вы снова живете в любви. Вам снова повезло на чудесную женщину, как везло в этой жизни не раз. А это ведь так важно для творческого человека.

– А что вы в данном случае понимаете под словом «любовь»?

– Ну это, наверное, прежде всего посвящение себя тому, кто рядом, и неустанная мечта о нем.

– Может быть, не совсем так, но я действительно окружен и ее вниманием, и заботой, и любовью. Я постоянно ощущаю, что меня любят – несмотря на разницу лет, которой не чувствуется, и это придает и сил, и творческой энергии. И жажды новых ролей.

– Кроме редких походов в театр вы куда-нибудь вместе выходите?

– Конечно. Мою больницу посещаем. Но чаще – пиццерию. Я там пристрастился к пицце «Четыре сыра».

– Вы по-прежнему сами управляете автомобилем. Не тяжело?

– Я почти всю жизнь за рулем. Начинал еще с «Москвича», который на спичках выиграл у Ульянова. Нам тогда на театр выделили одну машину. Пришлось ее разыгрывать. Я и вытащил свою удачу. Потом были «Волги» и, наконец, «Тойота», в которой несколько лет назад серьезно разбился. Машину на списание, у самого была ключица сломана. Но ничего, на ноги встал, и теперь вот – езжу на «Мицубиси». Лена, правда, тоже пошла на курсы, чтобы меня временами страховать, если загуляю в пиццерии.

– Во время «загулов» шляпу не теряете? Или предварительно фирменно напоминаете Лене: «Шляпу сними».

– Я ту самую шляпу из «Кавказской пленницы» продал на благотворительном аукционе. Так что снимать больше нечего. Недавно даже президент, вручая мне награду, вдруг неожиданно наклоняется ко мне и тихонько говорит: «А шляпу-то продал?». Пришлось и ему признаться – да, продал.

– В День Победы вы традиционно поднимете рюмку за этот святой праздник и за своих друзей, с которыми воевали. Что бы вы могли пожелать нашим ветеранам, которым посчастливилось дожить до этих дней?

– Вот именно, посчастливилось. Вопреки всему. Я хочу пожелать им здоровья. Хочу, чтобы они не переставали чувствовать себя защитниками Отечества. И чтобы Отечество вспоминало о них не только в День Победы.

– От имени редакции «Новых Известий», от читателей газеты примите и наши поздравления с наступающим Днем Победы! И с вашей 82-й годовщиной. Или – с 81-й!



Справка «НИ»

Владимир ЭТУШ родился 6 мая 1923 года в Москве. Прошел Великую Отечественную войну. Награжден орденами Красной Звезды, Отечественной войны, «За заслуги перед Отечеством» 1-й и 2-й степени, несколькими медалями. В 1944 году был тяжело ранен и после госпиталя демобилизовался. В 1945 году окончил театральное училище имени Щукина. С этого же года и по сей день является актером Театра имени Евгения Вахтангова. Уже в 1945 году стал преподавателем, а с 1987 года – ректором театрального училища имени Щукина, профессор с 1976 года. Всесоюзную славу и любовь зрителей Этушу принесли его роли в кино. Дебютировал в 1953 году в роли Сеида-Али в фильме «Адмирал Ушаков». Среди лучших работ Владимира Этуша – Мартини («Овод», 1955 г.), Мамедов («Время летних отпусков», 1961 г.), Калоев («Председатель», 1964 г.), Саахов («Кавказская пленница», 1967 г.), Трактирщик («Старая, старая сказка», 1970 г.), инженер Брунс («Двенадцать стульев», 1971 г.), Пьетро («Тень», 1972 г.), Карабас-Барабас («Приключения Буратино», 1975 г.), Бабадул («Дюма на Кавказе», 1980 г.). Комедийный дар Владимира Этуша в полной мере выразился в фильмах «Иван Васильевич меняет профессию» (1973 г.), «Неисправимый лгун» (1974 г.), «По улицам комод водили» (1979 г.) и множестве других. В 1971 году Владимиру Этушу было присвоено звание «Народный артист РСФСР», а в 1984 – «Народный артист СССР»., лауреат премии «Кумир» (2000 г., в номинации «За высокое служение искусству»). Лауреат Государственной премии России за 2002 г.

"