Боулинг для монахинь

В финале оперной премьеры публика буквально рыдала. Вполне взрослые женщины растирали тушь по щекам. Отцы семейств боялись посмотреть в глаза своим супругам и дочерям, опасаясь показаться сентиментальными. От «Геликона» и его главного режиссера Дмитрия Бертмана на этот раз ожидали всего чего угодно, но не подобной постановки.

Оперные фанаты давно привыкли, что самый маленький музыкальный театр страны, расположившийся лет десять назад в бывшем здании Дома медиков, любит эпатировать. Мировая классика на этой сцене не просто приобретает терпкий постмодернистский привкус, но заставляет взглянуть на историю искусств с совершенно иной стороны. «Геликон» раньше мог позволить себе посмеяться над имперским пафосом «Аиды», переодев египтян в фашистскую униформу и дав им в руки деревянных лошадок на палочках. «Геликон» мог позволить себе вывезти на свою сцену старенькую «Ладу» – «девятку», чтобы в нее поместить великую Кармен. А то и заставить графиню Розину (из «Севильского цирюльника») петь свою заглавную арию... сидя на унитазе. Подобные приемы давно норма практически для всех крупных мировых оперных площадок – от Чикагской оперы до парижской Гранд-опера. В чем можно было упрекнуть раньше российский «Геликон», так это в излишней прямолинейности трактовок. По крайней мере глубина и психологизм появился здесь совсем недавно – с постановками «Леди Макбет Мценского уезда» Дмитрия Шостаковича и «Лулу» Альбана Берга. Практически не известная в России опера Франсиса Пуленка, рассказывающая историю 16 монахинь-кармелиток, гильотинированных во времена Французской буржуазной революции, могла стать очередным постмодернистским кичем. Могла, но не стала.

Публика, войдя в зал «Геликона», была шокирована странными минималистскими декорациями Татьяны Тулубьевой и Игоря Нежного – над залом нависала огромная стена, обитая мятой жестью с бронзовым отливом. Неяркими оказались и костюмы – монахинь-католичек не стали разряжать в кокошники, ограничившись черно-белыми одеяниями. Ничто в новой постановке не мешало главному – музыке, великолепной музыке начала прошлого века. На каждый поворот сюжета, гармонический сдвиг певцы отзывались настолько естественно, что ощущение у публики, будто ты «в опере», в конце концов исчезло. Казалось, на сцене разыгрывается просто роскошная театральная пьеса, где актеры вместо того чтобы говорить, поют, а оркестр – лишь наглядное выражение эмоций героев.

Поскольку зал «Геликона» так мал, что сидящим в первом ряду то и дело приходится уклоняться от взмахов дирижерской палочки или взлета смычка, то иногда возникало ощущение, будто перед зрителями разворачивался необычный по правдоподобию кинофильм. Особенно удалась здесь драматическая сцена умирающей настоятельницы монастыря (Лариса Костюк), узнавшей в новой монахине свою дочь, и ее дуэт с дочерью (Наталья Загоринская).

Финал постановки, где девы-кармелитки идут на гильотину, был решен режиссером совершенно неожиданным образом. Каждая из шестнадцати обреченных по очереди исчезали за кулисами, в то время как солдаты на авансцене запускали шаром для боулинга в пирамиду кеглей в конце сцены. Шторка кегельбана, похожая по форме на гильотину, каждый раз с грохотом опускалась, при этом на сцену выкатывался очередной шар. Зрителям при этом всякий раз казалось, будто выкатывается не шар, а отрубленная голова монахини. Судя по всему, Дмитрий Бертман нашел новый способ эпатировать публику – не внешними спецэффектами, но психологической глубиной постановки.