Posted 30 марта 2019,, 06:26

Published 30 марта 2019,, 06:26

Modified 7 марта, 16:11

Updated 7 марта, 16:11

Игорь Иртеньев: "С козлами я спорить не буду!"

Игорь Иртеньев: "С козлами я спорить не буду!"

30 марта 2019, 06:26
Антология современной поэзии, которую составляет в "НИ" Сергей Алиханов, была бы трагически и кощунственно неполной без самого известного и самого "социального" стихотворца России - Игоря Иртеньева.

Сергей Алиханов

Игорь Иртеньев родился в 1947 году в Москве. Окончил «Российский государственный институт сценических искусств» и Высшие театральные курсы. Автор стихотворных сборников: «Повестка дня», «Попытка к тексту», «Вертикальный срез», «Елка в Кремле», «Империя добра», «Три Петра и два Ивана», «Вдоль по жизни», «Дифракция», «Пират дядя Петя», «Для пользы дела», «Ряд допущений», «Избранное», «Утром в газете…», «Точка ру», «Марксистский переулок», «Безбашенный игумен», «Повестка дна», «Жанр кризиса», один из авторов антологии «Сатиры и Юмора России XX века».

Творчество Игоря Иртеньева отмечено премиями: «Золотой Остап», «Золотой телёнок», «Литературной Газеты – «Клуба 12 стульев», журналов «Огонек», «Октябрь», Союза журналистов России, «Золотое перо».

Участник теле и радиопрограмм: «Монтаж», «Итого», «Бесплатный сыр», «Плавленый сырок». Работал ведущим программы на телеканале «Культура».

Расцвет творчества, успеха и признания Игоря Иртеньева - поэта-правдоруба - пришлись еще на совковое бытование, когда официальную сюжетную линию «секретарской поэзии», да и саму жизнь, формировали майские, и ноябрьские «партийные призывы». Ирония стихов Иртеньева была направлена против догматов беспросветной унылости. Меж тем, всему на свете прививались «дички» дидактического характера – «Фитиль», «Комсомольский патруль», наконец «Прожектор перестройки». Означенные и обнародованные недостатки якобы исправлялись, а затем методически становились сутью «воспитания подрастающего поколения».

В ту далекую дофейсбучную эпоху поэты, чтобы, наперекор всему, ощущать себя свободными, ночами читали новые стихи. Этому традиционному времяпрепровождению в свою очередь было посвящено немало строк: «Он звонил мне всегда вполовину...», «Ты создаешь несносный шум...» и прочее. Поэты всегда читали друг другу только собственные стихи. И было только одно единственное исключение: ранним утром, хохоча в трубки, мы читали вслух - по свежему номеру какой-нибудь газетки - новые стихи Игоря Иртеньева!

В его стихах слова и выражения не используются в качестве тропа. Слова почти всегда значат то, что значат, вовсе не в переносном, а в самом что ни на есть буквальном смысле. Иронический эффект возникает благодаря диссонансу между свободным стихом поэта, и смысловым фоном состоявшегося, полностью воплощенного в социум варианта истории нашего общества. Поэту вовсе не нужно усиливать образность поэтического языка, да это и невозможно сделать - стихи, как и все мы, безо всяких ухищрений, были и есть «сильны как никогда».

Никакой заяц не бежит так трусливо, никакая лиса так хитро не выманивает халяву, как нелепо летит горьковский предвестник бури:

Над морем реет буревестник,

Объятый страстью роковой,

Похоже, у него воскресник,

Поскольку нынче выходной.

.............................................

Смешны, поверь, твои потуги,

И жалок твой нелепый вид,

Который год уже в округе

Погода тихая стоит.

Все так и есть! Никакого подтекста и экивоков! Саркастический постмодернизм, в данном случае отображающий исключительно реальность!

Смысл стихов Игоря Иртеньев незачем, да и некуда переносить. И сокровенный смысл этот- в качестве искусства, а вовсе не китча! - на высочайшем художественном уровне, удачно и намертво вошел в плоть и кровь явлений, событий и характеров. Пресловутый подспудный смысл - на интонационном уровне! - вплоть до кухонной лексики стал даже свойством предметов:

Куда безмозглый вихрь событий

Влечет тебя, безвольный росс?

Лишь в зыбкой области наитий

Лежит ответ на тот вопрос.

...................................................

И тверди нет, чтоб опереться

И час последний недалек.

…Но это — если присмотреться.

А так-то в целом нормалек.

О своем друге пишет художник Андрей Бильжо: «Стихи Иртеньева лишены всякого пафоса. Пафос – враг поэта. В начале стихотворения, как правило, Иртеньев играет с пафосом, а в последних строчках крошит его острыми ножницами. Иртеньев-поэт, иронизируя над сентиментальностью, трогателен и беззащитен. В стихах Иртеньева-поэта на злобу дня всегда тесно в рамках этого дня. Стихи о большем, чем об этой злобе. Да и злобы вообще нет. Есть сарказм. Ирония».

Журналист Юрий Рост делится: «Вы повнимательнее читайте. Жить легче не станет, но вы ощутите, что есть добрая и умная душа, которой не все равно, что происходит вокруг. Он постоянно вытряхивает из себя смешную и серьезную жизнь, как Золушка, перебирая события и ощущения. Черненькие – в одну сторону, беленькие – в другую, потом смешивает все, как велит его уникальный дар, – и на зубах не хрустит. Ну да, горчат тексты, иной раз сердцебиение вызывают, страх, смех. Что поделать. Редкий и дорогой талант у Иртеньева, очень дорогой. Потому еще, что добрый, неопасный для обитателей».

Один из самых востребованных сейчас поэтов: он выступает вместе со своей женой Аллой Боссарт - тоже замечательным поэтом - и проводит поэтические вечера по всему русскому эмигрантскому миру.

Недавно, на вручении премий нового журнала «Этажи», мне посчастливилось сделать видео - Игорь Иртеньев читает стихи:

Премии журнала «Этажи» - слайд шоу –

До этой же встречи мне довелось видеть его почти четверть века назад в «Новой газете», когда, кого-то разыскивая, я открыл не ту дверь, и услышал как на междусобойчике, празднуя конец суровой эпохи, сотрудники, а среди них Игорь Иртеньев, в полный голос распевали «Марш Артиллеристов».

Тогда это веселье вовсе не казалось преждевременным. Сейчас же безо всяких лишних слов всем фигурантам давно понятно, что дела уже находятся в производстве, и, благодаря непрерывной прослушке, набирают нескончаемые обороты. И стихи поэта Игоря Иртеньева, словно тикающие счетчики, ставят каждого из нас в известность:

* * *

В те ухнувшие в Лету времена,

Когда мобилен был я и неистов,

Всех космонавтов помнил имена,

И хоккеистов всех, и шахматистов.

Толкни бы кто меня во мгле ночной,

Как на духу бы выдал, не запнулся –

Гагарин, братья Холики, Корчной –

И на другой бы бок перевернулся.

Их фотки из журналов вырезал,

Любил всех по отдельности и списком,

Но долго жить тот мир нам приказал,

Навек накрывшись черным обелиском.

И кто теперь тот космос бороздит,

Кто в чьи ворота шайбу загоняет,

Кто над доской там, скрючившись, сидит,

Один лишь Бог, и тот нетвердо, знает.

Все поросло забвения травой,

Прибилось пылью, лишь один Гагарин

Стоит передо мною как живой –

Румян, удал, смекалист, легендарен.

Какую б я не выбрал из дорог,

К каким бы новым не шагал победам

За мной его развязанный шнурок,

Как тот сурок, тащиться будет следом.

БАЛЛАДА О ЗДОРОВОМ РЕЖИМЕ

Свободы идеей святой одержим,

Трудов не жалея и сил,

Я стрелы метал в ненавистный режим,

Но ветер их вдаль относил.

Но, словно отважный герой Чингачгук,

Я снова, в который уж раз,

Натягивал туго свой репчатый лук

И левый прищуривал глаз.

И ворон кружил в небесах надо мной,

Почуяв поживу свою,

И конь подо мною плясал вороной,

Не раз выручавший в бою.

Но снова со мной приключалась беда

Все та же, хотя и одна,

И снова летела стрела не туда,

Куда, по идее, должна.

Мой конь притомился, и я постарел,

И ворон от голода сдох,

И, сколько на ветер тех пущено стрел,

Один только ведает бог.

И сколько напрасно наломано дров,

Им счет на вагоны идет,

А что же режим? Он румян и здоров

И нового лучника ждет.

* **

Ночь на пятки наступает,

Лечь бы спать – да с ног долой,

Что ж мне сердце колупает

Заржавелою иглой?

В чем тоски моей причина?

В чем погрешности мои?

Обаятельный мужчина,

Постоянный член семьи.

Чист душою, нравом кроток,

Денег выше головы,

Плюс участок десять соток

В часе лету от Москвы.

Жить да жить, несясь сквозь годы

На каком-нибудь коне,

Но гражданские свободы

Не дают покоя мне.

Оттого-то до рассвета

Не смыкаю карих глаз,

И не зря меня за это

Ненавидит средний класс.

***

Начну по порядку – я жив и здоров,

Что в сумме не так уж и мало,

А если мой облик излишне суров,

Что сделаешь – жизнь обломала.

В нелегких условиях трудной борьбы

Прошли мои лучшие годы –

Невзгоды, лишенья, удары судьбы,

Лишенья и снова невзгоды.

Порою, в глазах становилось темно,

Порой застилали их слезы,

Короче, не жизнь, а сплошное го…-

Виньетка сорокинской прозы.

Как Пушкин из ссылки однажды писал

В письме, адресованном теще:

«Другой бы давно уж все нафиг послал,

Нашел бы занятье попроще».

Другой бы – возможно,

Но я не другой, хотя и не Байрон при этом,

Который, не будь он с хромою ногой,

Не стал бы известным поэтом.

А я им являюсь и этим горжусь,

Иначе – зачем и рожаться?

А я на ногах своих крепко держусь,

И дальше намерен держаться.

Чтоб ими свершать предначертанный путь,

Еще они ходят покуда,

А если кому он не нравится – пусть,

С козлами я спорить не буду.

***

Движение воздушных масс

В отдельно взятый миг

Нас поражает всякий раз

И ставит нас в тупик.

Но можно палец послюнить

И вверх его поднять,

Чтоб цель движенья объяснить

И смысл его понять.

Странный гость

А. Кучаеву

Как-то утром за обедом

засиделся я с соседом,

Что живет со мною рядом

на другом конце страны,

Был сырой осенний вечер

зимней скукою отмечен,

Но вплетались краски лета

в синь зеленой белизны.

Не в преддверье ли весны?

Помню, темой разговора

были тезы Кьеркегора

И влияние кагора

на движение светил.

Нить беседы прихотливо

извивалась и на диво

Обстановка климатила

и сосед был очень мил —

Он практически не пил.

Словом, было все прекрасно,

но, однако, не напрасно

Я от тяжести неясной

все отделаться не мог.

Тишину моей гостиной

вдруг нарушил очень длинный

И достаточно противный

электрический звонок.

Кто вступил на мой порог?

Кто же этот гость нежданный,

что с настойчивостью странной

В этот вечер столь туманный

нарушает мой покой?

Это кто возник из ночи

и на кнопку давит очень?

Неужели на мерзавца

нет управы никакой?

А милиция на кой?!

Звон меж тем раздался снова.

— Что за наглость, право слово?! —

И нахмурив бровь сурово,

повернул я ключ в замке.

Предо мною на пороге

неулыбчивый и строгий

Вырос странник одинокий

в старомодном сюртуке

С черной птицей на руке.

Позабытые страницы

мне напомнил облик птицы,

Утлой памяти границы

вдруг раздвинулись на миг,

Вспомнил я: все это было —

«…мрак, декабрь, ненастье выло…»

И как будто из могилы

доносился хриплый крик,

Вызывавший нервный тик.

Уловив мое смятенье,

он шагнул вперед из тени:

— Извините, вы Иртеньев?

У меня к вам разговор:

Мой кисет, увы, непрочен,

а табак дождем подмочен,

Что вы курите, короче?

Я ответил: — «Беломор».

— Боже мой, какой позор, —

Прошептал он с возмущеньем

и, обдав меня презреньем,

Устремился по ступеням

темной лестницы во двор.

Хлопнув дверью что есть мочи,

из подъезда вышел прочь он

И исчез. Но с этой ночи

не курю я «Беломор».

Никогда. О, nevermore!

* * *

Есть точка в космосе с названьем кратким «ru»,

В которой я завис давно и прочно.

Боюсь, что в этой точке и помру.

Боюсь, что весь. Хотя не знаю точно.

* * *

Что-то не вставляет Мураками,

И не прет от группы «Ленинград»,

Так вот и помрем мы дураками,

Тыкаясь по жизни наугад.

Друг мой милый и бесценный даже,

Может, будя лапками сучить,

В этом историческом пейзаже

Без бинокля нас не различить.

Интеллектуальные калеки,

Смолоду небыстрые умом,

Мы с тобою в том застряли веке,

И в глазу у этого бельмом.

Тут иная младость зажигает

И, рискуя дом спалить дотла,

От стола беззлобно нас шугает,

Не для нас накрытого стола.

* * *

Все бы мне сидеть да стишки кропать,

Нет бы мне пойти огород вскопать,

Подковать коня, обогреть жену,

Ой-да честь воздать зелену вину.

Что за, братцы, я за такой урод,

Коий год бегу земляных работ,

На коне жена без меня давно,

И на вкус говно зелено вино.

За лэп-топом я напролет сижу,

В монитор гляжу, злой табак сажу,

Мне никто не мил, ни один не люб,

Был лихой казак, стал сидячий труп.

То не тонус мой от годов ослаб,

То хандры моей наступил этап,

А хандру-печаль разогнать бы чтоб

И всего-то дел – запалить лэп-топ.

На «Горбушке» я тот лэп-топ купил,

Семь потов, покуда их цену сбил,

Шапку в грязь бросал, злы кричал слова,

Чем спалить такой, удавлюсь сперва.

Пусть идет оно, как идет оно,

Ну их – конь с женой, зелено вино.

Огород копать – червяка удел,

А стишки кропать мне Господь велел.

* * *

Мне с населеньем в дружном хоре,

Боюсь, не слиться никогда,

С младых ногтей чужое горе

Меня, вот именно что да.

Не так чтобы совсем уж прямо,

Чтоб раскаляться добела,

Но за соседней стенкой драма,

Всегда хоть малость, но скребла.

Прижавшись чутким ухом к стенке,

Фантазмы отгоняя сна,

Я драмы той ловил оттенки,

Вникал в ее полутона.

Какое варево варилось

На том невидимом огне,

Что там заветное творилось,

Доныне неизвестно мне.

Случайно вырванная фраза,

Внезапный скрип, чуть слышный вздох...

И все же катарсис два раза

Я испытал, простит мне Бог.

* * *

Кто там мчится на помощи скорой

Загорелый, в веселых носках,

Уж не он ли, тот самый, который

Под трамвай залетел впопыхах?

Ну какого рожна или фига,

Или хрена – не в терминах суть -

Пересекся с твоим, торопыга,

Железяки бессмысленной путь?

Объясни мне простыми словами,

Пусть последними будут они,

Много ль общего было меж вами,

Но с ответом, прошу, не тяни.

Понимаю, тебе тут несладко,

Не такой уж я идиот,

Только жизни и смерти загадка

Мне покоя давно не дает.

Ты к разгадке значительно ближе

Подобрался сегодня, чем я,

Не печалься – откидывать лыжи

Завтра очередь выйдет моя.

Перед этой таинственной тайной

В разной степени все мы равны,

Жаль, талон не пробитый трамвайный

Не имеет обратной цены.

* * *

Мне не забыть то чудное мгновенье,

Хотя немало лет прошло с тех пор,

Как я услышал ангельское пенье,

С визитом посетивши папский двор.

Меня водил под ручку, словно ровню

(«Ну что, любезный… Как вам Ватикан?»),

Какой-то Пий. Я номера не помню,

Но помню, что забавный старикан.

Он показал свою библиотеку,

Оранжерею и бильярдный зал,

Казалось бы, чужому человеку,

А все как есть хозяйство показал.

Потом спросил какого-то аббата

(Их там вертелась целая толпа):

«А может, показать ему кастрата?»

«Конечно, – тот воскликнул, – mon papa!»

Есть здесь один по кличке Фаринелли,

Обычный с виду вроде бы скопец,

Но тут слушок разнесся по капелле,

Что он еще к тому же и певец.

Он раньше у султана был в гареме,

Но, видимо, султану надоел,

И тот его нам одолжил на время,

А этот вдруг с тоски, видать, запел».

Пий удивился: «Что вы, неужели?

А я-то думал, он гермафродит,

Но если это так на самом деле,

Пусть свой талант немедля подтвердит».

Через минуту привели кастрата,

Росточком мне по пояс аккурат.

Ну что могу сказать я вам, ребята:

Кастрат и в Ватикане, он кастрат.

Будь он хоть Иванов, хоть Фаринелли,

В нем половой отсутствует запал.

Но он запел – и тут все охренели,

А папа чуть с балкона не упал.

Восторгам бурным не было предела,

Аплодисментам не было конца,

Всех за живое, видимо, задело

Искусство зарубежного певца.

И, вдруг ко мне оборотясь с поклоном,

Он произнес, не поднимая глаз:

«Гостеприимства следуя законам,

Хотел бы спеть я что-нибудь для вас.

Что гость предпочитает из России?

Есть из «Мадам отрывок Баттерфляй»,

Хотите, можно что-то из Россини».

«Нет, – говорю, – Газманова валяй!»

«Ну что ж, извольте, если вам угодно,

Мне с детства песня русская мила,

Особенно когда она народна. Итак:

«Москва. Звонят колокола!»

…И подхватили песню кардиналы,

Дрозды в саду, ромашки на лугу,

Мне что-то это все напоминало,

Но что, припомнить точно не могу.

Возможно, что грозу в начале мая,

Хотя, возможно, и девятый вал.

Как это называется, не знаю,

Я лично бы катарсисом назвал.

…Уж нет в живых великого кастрата,

Но в память тех давно минувших дней

Я весь их род люблю любовью брата

И даже, может быть, еще сильней.

* * *

Минздрав, Минфин, Минтруд, Минэконом,

Минтоп, Минторг, Минкульт, Минюст, Минатом…

О, сколько их в Отечестве родном –

Богатом, тороватом, вороватом.

И всяк на свой манер необходим,

И всякий сектор в меру управляем,

А мы, мы что – живем себе, едим,

Пьем, курим, производим, потребляем.

Без нас они обходятся вполне,

И мы без них горюем не особо,

И оттого-то, думаю, в стране

Гораздо лучше все, чем быть могло бы.

* * *

Яви, Господь, милосердье,

Жалость ко мне прояви,

Ты ж видишь мое усердье

На ветхом ложе любви.

Призвал к населения росту

Мой президент меня,

Думаешь, это просто

Так вот день изо дня?

И не гляди так сурово,

Я лишнего не хочу,

Пошли мне, Господь, второго,

А я уж тебе откачу.

* * *

Чем жить, как лох, на тощую зарплату,

На рынке покупая барахло,

Махну-ка я на остров Вануату,

Где сытно, чисто, сухо и тепло.

Туземцы там любому гостю рады,

Будь он хоть самым распоследним чмо,

Там ВВП удваивать не надо,

Оно и так удвоится само.

Там нет ни электричества, ни газа,

И радио с утра не голосит,

Случайно кем-то брошенная фраза

Порой неделю в воздухе висит.

На Вануату нет проблем с квартирой,

Там навсегда с жильем решен вопрос –

Лежи себе под пальмой, медитируй,

Покуда не пришиб тебя кокос.

– Зачем, поэт, ты чуждый берег славишь?! –

Вдруг грянул голос неизвестно чей.

– Ужели ты родной свой край оставишь

На эту свору псов и палачей?!

Ну, ладно, хрен бы с ними, с палачами,

Не так уж и страдаешь ты от них,

Но кто там будет долгими ночами

Читать облитый горечью твой стих?

И ясно стало, что на райский остров

Не суждено ступить при жизни мне.

Ведь только здесь необходим я остро

И плюс к тому востребован вполне.

* * *

Куда безмозглый вихрь событий

Влечет тебя, безвольный росс?

Лишь в зыбкой области наитий

Лежит ответ на тот вопрос.

Конечный пункт не именую,

Вселенским ужасом объят,

Но зрю сквозь толщу временную,

Как прахи с косами стоят,

Как вскачь по каменистым тропам,

Неся народам глад и мор,

Четыре всадника галопом

Несутся к нам во весь опор.

И тверди нет, чтоб опереться

И час последний недалек.

…Но это — если присмотреться.

А так-то в целом нормалек.

* * *

На улице Желябова

В былые времена

Была-жила, жила-была

Красавица одна.

Во всякий час надушена,

Насурьмлена всегда,

Чем сильно грела души нам

В бесцветные года.

Богиня белотелая,

Прекрасна как заря,

Таких уже не делают

Давно у нас, а зря.

Процесс изготовления

Не сложен, говорят,

Да видно населению

Прискучил сей обряд.

Я в плане дистрибуции

Проблем не вижу тут,

Да их же в той же Турции

С руками оторвут.

И дело-то нехитрое —

Всей мебели — кровать,

Да время все не выкроют,

Им только б водку жрать.

…На улице Желябова

Красавица жила,

Была-жила, жила-была,

А тут вдруг померла.

Красавицы надушенной

На свете больше нет,

Но на Большой Конюшенной

В окне не гаснет свет.

* * *

Собрав в кулак терпение,

Еще я жду хорошего.

Еще не все камения

Ко мне в окошко брошены.

Еще не все фекалии

Мне вылиты на голову,

Еще сулят реалии

Немало мне веселого.

Все повернется к лучшему

На девяносто градусов,

И со счастливым случаем

Обнимемся мы радостно.

И пусть весь мир провалится

С концами в преисподнюю

Не мне о том печалиться

Под елкой новогоднею.

* * *

Как отмечал неоднократно

По разным поводам и без —

Умчалась юность безвозвратно —

Неоценимый дар небес.

Не по наследству, не по праву,

Не в изнурительной борьбе —

Она досталась на халяву

Сама буквально по себе.

Вчера была — сегодня нету,

Раз — исчезла в никуда,

Ее за чистую монету

Не принимал я никогда,

И где она теперь пасется,

В каких неведомых лугах,

Молва об том не разнесется

В демократических кругах.

"