Художник Кирилл Миллер

– Что произошло с гражданской активностью творческих людей за последние 20 лет?

– Раньше в людях была какая-то надежда, что все может установиться к лучшему. Была романтика и надежда, что все не так страшно, поэтому был смысл бороться за идеалы. Много их было, тех, кто боролся. Даже трудно перечислить имена, потому что они как-то вспыхивали в разные моменты, потом исчезали. Но в последние двадцать лет в среде художников и музыкантов с борьбой за права человека стало совсем плохо. Мы давно не вылезаем на «боевые позиции».

– А ведь перестройку, по легенде, сделали питерские рок-музыканты, чем до сих пор гордятся?

– Рокеры наши прославились, конечно, своей непримиримостью, но ведь это было задолго до перестройки. Они несли дух свободы еще совсем в советские времена. Почему-то считается, что они сделали перестройку, но на самом деле они звучали «до того». Когда перестройка началась, они замолкли. Не знаю, почему.

– Их «задвинули»?

– Нет, не в том дело, что «задвинули». Им показалось, что у них уже все есть. Им дали то, что они хотели.

– Разбогатели и расхотелось бороться?

– Нет, не все же разбогатели. Дело в том, что дальше они запутались. Произошло много чего сложного в жизни страны, и кумиры поколений, я думаю, запутались. Те идеалы, за которые они выступали, – условно говоря, свобода – реализованы, а глубже разбираться в политике и зарождении гражданственности им стало трудно. Ведь у них было поверхностное движение: дайте нам свободу! Ну дали. А дальше что? А дальше, как выяснилось, со свободой оказалось связано много тонкостей, обязанностей, хлопот.

– Надо уметь свободой распоряжаться?

– И надо понять, что свобода, а что несвобода. Потому что в рамках полученной свободы произошло много всякого ужаса.

– Например?

– Так ведь начался разгул криминала! Получив свободу, народ, в том числе творческая интеллигенция, понял, что счастья им это не принесло. И настал период межевания на «своих» и «чужих», «приличных» и «бандюков», «успешных» и «неудачников», который длится до сих пор. Правда, уже во многих умах созрела ясность.

– Почему же растерялась такая зрелая, взрослая и умная среда художников и музыкантов?

– Когда мы поняли, что к полученной свободе еще требуется много чего, а с тем устройством общества, которое вдруг получилось, надо еще долго работать, совершенствовать его, переделывать, и в то же время надо в нем жить… В общем, счастье, которое казалось таким близким, оказалось далеко не счастьем, а наоборот.

– Вас когда-нибудь «крышевали»?

– «Крышевать» приходят, когда деньги крутятся. А у нас вымогатели начала 1990-х годов могли мало что получить. Но для порядка мелкие дежурные бандиты приходили даже к «митькам». И были неприятные истории, с этим связанные. Пришел однажды пьяный человек с пистолетом, который представился, что он из отдела по борьбе с организованной преступностью, махал руками, требовал встречи с «крышей». А она, «крыша», сидит у нас в гостях в соседней комнате и не признается, иначе всех надо тут же забирать. И мы не можем их выдать, чтобы всех нас тут же не перестреляли. Да, приходилось нам самим в эти игры играть.

– Большие они – «отступные»?

– Нет, не большие, но были. Дело в том, что, получив в стране экономическую и политическую свободу, мы получили заодно большой бардак и беспорядок. Мое личное открытие таково: наша русская специфика воровать и грабить при свободе бурно расцветает. С этой спецификой сложнее всего справляться. Вот поэтому очень быстро народ захотел всякие свободы скрутить, только чтобы власти справились с беспределом!

– Апатию населения вы объясняете тем, что все испугались криминала?

– Конечно! Никто не ожидал, что криминал так разойдется. И что он захватит все сферы. И что он просто начнет мешать работать! Потому что при советской власти этого не было, и мы просто не понимали, не представляли себе, о чем может пойти речь. Разгул криминала стал тем самым «чертиком из ларца», который спутал сознание и представления об устройстве мира многих деятелей культуры. Все читанные в юношестве детективы о бандитизме 1920-х и 1930-х годов, о борьбе с ним, казались слишком далеким и экзотичным прошлым. Есть такая тенденция – все плохое забывается. Мало ли что было в прошлом, и по каким причинам. Никто не мог предположить, что все то же самое, с невероятной скоростью, разовьется в нашей собственной жизни! Естественно, когда темные люди все под себя стали подминать и даже стали доминировать в стране, это ввело бывшую советскую интеллигенцию в большое смятение. Я помню, как настал момент – а он и до сих пор не закончился, – когда умному человеку и сказать-то было нечего. Потому что он до конца не поверил в то, что бандитизм – это реальность, причем обосновавшаяся в твоем доме навсегда. Непонятно, что предпринимать.

– Как всегда, приспособиться?

– Приспособиться-то можно. Но все же сознание отказывается смириться с тотальностью бандитизма. Как быть? Когда и жить при нем нельзя, и побороть его никто не может и не хочет? Творческой интеллигенции трудно это понять. Вот почему многие на двадцать лет примолкли, и с гражданской активностью у нас до сих пор никак. Непонятно, на чьей стороне выступать. Надо быть серьезным глубоким политиком для того, чтобы понять, как все у нас устроено. Раньше было просто: мы знали, что нужно было только снять коммунистов и привести демократов. И казалось, что все уладится. Оказалось, все не так. Сейчас трудно говорить и о демократах, и о коммунистах, потому что все эти политики и их партии неоднозначны. Если снова начать выступать за свободу, то свобода эта будет дана также и бандитам. А зачем это нам? Если же выступать за жесткость, наведение порядка «твердой рукой», – то это же получится борьба против той самой свободы, которой мы так добивались! Это предавать себя! И все-таки уже сегодня перспективы развития страны становятся уже более ясными.

– А что именно прояснилось для людей творческого цеха?

– Что власть денег и дикий капитализм, который пришел в Россию, это не государственный и не социальный капитализм, – тот, который на Западе. Что мы до сих пор живем вовсе не так, как живет Запад. Нам же никто не рассказывает, как оно там устроено на самом деле. Мы и раньше, как выяснилось, видели только внешние проявления или вульгарные формы «забугорного» мира, поэтому так плохо представляли его реалии. И все же сегодня нам стало понятно, что культ денег выполняет в обществе настолько разлагающую функцию, что далее только гибель. Хотя что такое деньги? Это грязная бумага!

– В Петербурге родилась рок-песня со словами: «Город, проснись и сопротивляйся!». Андеграунд сбрасывает оцепенение?

– Да, наконец-таки! Честно сказать, я уже два года хожу на всяческие «сопротивлятельные» митинги, но, кроме Миши Борзыкина, придумавшего потрясающую песню «Газпромбайтер», никого из бывших и ныне здравствующих рокеров там не видел. Что весьма удивляло: где вы, люди, сделавшие перестройку? Вы же народу нужны! Но вот, пришло время, когда песни протеста запели многие, они звучат все громче. Шевчук, Борзыкин, Новицкий – люди понимают, что все равно развития нет, и если жизнь не тряханешь как следует, ничего хорошего не произойдет. Ждать больше нечего.

– Каков градус протестного настроя в вашей среде?

– Пока дружного настроя нет. Если будет задана форма, то, конечно, появится и настрой. Дело в том, что нет пока нужной среды. Вот, к примеру, пишется песня, но ее же надо где-то спеть.

– Так пойте!

– А как это делать?! Как? Нет формы, потому что все захвачено врагом! Потому что везде надо заплатить, а это дорого.

– А на митингах?

– На участие в митингах тоже надо получать разрешения. Дело в том, что почти не осталось ни одной массовой свободной формы творчества, свободы волеизъявления новых групп. Не на всяком митинге можно спеть – и не оказаться в кутузке. Спеть друзьям на улице? Какой от этого толк? А как широко распространить протестную песню, спектакль? На радиостанцию или на телевидение не возьмут. Формы распространения творчества завязаны на деньги. Об этом мы раньше не знали и не думали, добиваясь свободы. Никто этого не ожидал. Мы думали, что свобода – это просто открытые и доступные радиостанции и каналы. Кстати, в советские времена так и было. Мы, я помню, на телеканалах могли сделать гораздо больше, чем делается сейчас. Были интересные люди, режиссеры, которые «пробивали» наше творчество на экраны через все запретные шлюзы.

– Что из «пробитого» вспоминаете с особой ностальгией?

– Да на слуху до сих пор наше и питерское «Пятое колесо», и «Прожектор перестройки», и всякие музыкальные прорывы. Моя любимая группа «НОМ» (Неформальное объединение молодежи) лучшие клипы тогда снимала и показывала в те времена на экране. И я тогда продюсировал, и Вова Веселкин (музыкант, бывший шоумен группы АУКЦЫОН. – «НИ»). Огромное количество интересных эфиров мы провели с ним двадцать лет назад. Невзирая на препоны. Среди журналистов и редакторов раньше были люди, переживающие за развитие культуры, они нас проталкивали при любой возможности.

– Ваши «прорывы» запрещенного неформального искусства «раскачивали лодку» – устои общества?

– Для нас важно было получить свободу проявления творчества.

– Свободы и сейчас много. К примеру, когда разрешили устроить издевательскую выставку альтернативных проектов, навеянных небоскребом «Охта-центра», в пиар-службе «Газпрома» ваши рисунки даже одобрили.

– Да никто так просто нам ничего не разрешал. Мы сделали выставку с большим трудом, в маленьком частном клубе. После чего у них в клубе были большие неприятности. Мы просто ни у кого разрешения не спрашивали. А если спрашивать, то непонятно, что просить? Это как поинтересоваться, можно ли нам дышать? Я не знаю, как такое разрешение испрашивать. Это было наше нормальное гражданское выражение несогласия. Но для него нужна конкретная почва – помещение, куда смогли бы зрители прийти. Поскольку сейчас остается все меньше и меньше таких территорий, где можно реализовывать свою позицию, то говорить об активном художественном протесте очень трудно. Где его проявлять?

– На кухнях?

– Там люди сейчас уже не собираются. Время кухонь прошло. Всем некогда, всем плохо, все выживают, у всех проблемы. Уже не посидишь, как раньше, ночами и днями, потому что надо деньги зарабатывать, куда-то бежать. Жизнь требует на выживание столько сил, каких у большинства из нас уже нет. Тут не до творчества. И когда люди в изнеможении, творческие процессы парализованы. Мысль одна – прокормить семью.

– Тем не менее сегодня власти Петербурга, кажется, активно помогают неформалам. Городской комитет по культуре даже провел под своим патронатом фестиваль в честь 20-летия знаменитой андеграундной площадки на Пушкинской, 10.

– Центр Пушкинская, 10, тоже стал чиновничьей конторой. Там больше дежурная жизнь. Власти для вида их поддерживают – держат под контролем, чтобы не расползлось.

– Но ведь внутри этого центра сохраняется разгул свободомыслия?

– Нет, дух свободы там уже не может возникнуть по определению. Потому что, если человеку понемножку из рук даешь прикорм, то у него возникает самоконтроль. Человек начинает за собой присматривать, чтобы у него эти блага не отобрали. Приходишь к ним с идеей побороться, а они говорят: слушайте, не надо, вы лучше где-нибудь в другом месте. Мол, вам протестовать, а нам разгребать неприятности? И поэтому любые состоявшие коллективы не могут стать домом для свободного движения.

– Могут «несогласные» из среды творческой интеллигенции спеть-сыграть что-либо в качестве уличных музыкантов?

– Улица нам тоже не подходит. Потому что любое выступление на улице может пойти под статью о несанкционированном митинге или несанкционированном хулиганстве, это не вопрос. Если милиционеру не понравится то, что ты поешь, он тут же напишет в протоколе, что ты переходил дорогу в неположенном месте и сквернословил. То есть ты все время под огнем и никому не докажешь, что не матерился и не оказывал сопротивления представителям властей. Сколько угодно уже было таких судов, ребят отправляли в кутузку ни за что. Это очень действует на свободу творчества и понятно, что ее нет. Если бы мы раньше знали, что такое получится, жили бы себе до сих пор в советской действительности. И все было бы хорошо и в культуре, и в науке, и во всем остальном.

– Есть еще Интернет, чем не средство для самовыражения на весь мир?

– А это другая, и весьма опасная крайность. Интернет и компьютер так захватывают людей, что им не нужны никакие митинги и акции протеста. Народ, живущий в виртуальном мире, на улицы не выходит. Компьютер забирает человека целиком, и он в Интернете бунтует внутри себя самого, он находит там для себя все – свободу, эмоции, самореализацию. Виртуальный контингент социально абсолютно пассивен и для властей безопасен.

– Таким образом, никакого глубокого волнения, кроме легкой ряби, в творческой среде нет?

– Весь ужас в том, что умные люди уже понимают, как страшно раскачивать лодку. Только начни! Бандиты, которые к сегодняшнему дню слегка замаскировались под нормальных граждан, появятся немедленно! Значит, начнется новый «беспредел». Мы научены горьким опытом и осознаем, что разрушение любой системы влечет за собой хаос. Народ как-то приспособился к тому, что сложилось, и боится перемен: как бы не стало хуже.

– Тем не менее в Петербурге участилось количество абсурдистских уличных театрализованных акций, посвящаемых действиям властей и строителей, разрушающих исторический облик Петербурга. Что это за явление?

– Это делается для того, чтобы народ хохотал, и для того, чтобы докричаться до журналистов и до властей. Чем нынче привлечешь внимание прессы, когда они за любой сюжет требуют денег? Только экзотичными выходками. Ведь за всеми городскими проблемами стоит коммерция и просто так говорить о них СМИ не будут. Надо сделать немножко кича, попсы, чтобы было интересно и журналистам, и народу. Думаю, что когда люди поймут, что они в полном тупике и терять больше нечего, театр кончится и начнется что-то серьезное. До музыкантов, написавшим песню «Город, проснись и сопротивляйся!», наконец-то дошло, что все задушено и терпеть больше невозможно. Для сознания интеллигентного человека, воспитанного на культурных ценностях, в былой хорошей традиции, окружающее бытие – дикость. Со спокойной совестью на это смотреть невозможно. Поэтому начинают выходить и протестовать. Не митинг, так хоть спектакль устроить! Ради собственной совести. Иной раз думаешь: «Да провались все, я – пас!» Но все-таки есть люди, которые могут пройти мимо, когда убивают женщину, а есть те, кто пройти мимо не позволит себе никогда. Так же и с защитой города и с требованием новых свобод – протестуют не ради эффекта, а ради того, чтобы себя уважать.

– Разве можно поверить в серьезность протеста, глядя на перформанс или прибежав на флеш-моб с сожжением чучела?

– А все только началось. Я жду, когда музыкантов станет больше. Минувшей осенью разослал материалы с нашего митинга в защиту исторического облика города многим-многим своим друзьям. Они мне ответили, что ничего хорошего не будет, ничему не верим. Мол, как бы ты ни бился, «у них там, наверху», все схвачено, а нами все проиграно! Что зло уже победило и нет сил бороться. Жаль, что у людей такая тотальная депрессия. Трудно что-то требовать от них, пребывающих в унынии. Но я верю, что активность будет нарастать. Художникам все равно не дают никаких благ, и они все равно начнут действовать. Лучший повод для того, чтобы разбудить гражданское сознание у художников и музыкантов, – это башня «Газпрома». Вот это тот момент, когда человек с совестью, человек непродажный, начинает сопротивляться. Чтобы себя уважать. Мы не лезем в политику, но тут уже все вместе – и политика, и сама жизнь. Когда добивают Питер, от которого уже и так мало что осталось, терпеть трудно. В этом власти перебрали, невыносимо перегнули палку. И все так зашкалило, что возмущение вышло за пределы. Вот и вся история сопротивления. Мы начали петь протестные песни. Я чувствую, что эта история – надолго. Все ясно осознали, что быстро снять этих зарвавшихся правителей без крови невозможно. Что все равно без силовой истории, которая породит силовые последствия, не обойдется. И от этого, конечно, полный ужас. Остается все же надежда на новые поколения, не отягощенные ностальгией по советскому опыту жизни. Им надо работать, развиваться, а их жизнь обречена. Так, может быть, их бунт укажет нам верный путь? Их-то мы теперь точно поддержим.