Мой любимый монстр

Иглинг поставил «Красавицу и чудовище» в 1986 году в театре «Ковент-Гарден». Это был консервативный балет: образцом автору служила классическая балетная лексика ХХ века. Плюс сюжетные и визуальные заимствования из одноименного фильма, снятого Жаном Кокто больше полувека назад. Внешность Чудовища из фильма просто скопирована, а «готические» (в смысле литературной «готики») декорации сделаны по «киномотивам». В английской постановке превалировал авторский настрой на «темное фэнтези». Но когда глава «Кремлевского балета» Андрей Петров предложил Иглингу поставить спектакль в России, то попросил автора, во-первых, сделать одноактный спектакль двухактным, а во-вторых, учесть, что на спектакли в Кремль будут в основном ходить мамы с детками. Постановщик согласился и сочинил дополнительные эпизоды, большей частью умилительного характера – например, «разъясняющие» пантомимные сцены с отцом героини и дивертисмент танцующих зверей.

Но обо всем по порядку. После открытия занавеса мы видим заносчивого принца, оттолкнувшего нищего волшебника, отчего у аристократа кардинально – и в худшую сторону – меняется внешность. В сцене у ветхого домика Красавица (симпатично танцующая Александра Тимофеева) утешает обнищавшего отца, на которого, размахивая закладными, наседают кредиторы. Партитуру балета написал знаменитый «электронщик» Вангелис. Его величественная, но очень доступная музыка, похожая на саунд-трек к голливудскому блокбастеру, с повторяющимися пассажами и стилизацией под разные эпохи, так патетична и громка, что бытовая ситуация на ее фоне выглядит мелкой. Дальше по сюжету отец попадает в замок Чудовища, но сперва идет упомянутый звериный дивертисмент, который наш путешественник смотрит, прикорнув за кустом. Тут долго (слишком долго) брыкаются медведица и пара медвежат (согнувшийся артист в «двойном» костюме). На руках двух партнеров летает большая белая птица, по слухам, голубь. Носятся черные летучие мыши, размахивая серебряными крыльями. Грациозно бродят лани (оформитель придумал остроумный ход: на руки танцовщиц надеты «копытца», и девушки периодически бродят на четырех конечностях). Но это, включая даже серых волков с волчицей-предводительницей, зверюшки добрые, как в мультиках Диснея. А Чудовище – всклокоченный, обросший шерстью монстр в богатом старинном костюме, с торчащими из пасти клыками – оно злое. Как шпыняет несчастного отца, всего лишь сорвавшего розу для дочери! А замок чудища (сценограф – британец Ян Пьенковски)? Сплошная темень, иной раз почти ничего и не видно. Это результат наивности оформителей, решивших, что наиболее удобный (и дешевый) способ создать ощущение «ужастика» на сцене – поменьше ее освещать. В отдельных вспышках света мелькают красные слуги с подсвечниками в руках, зловеще клубится дым. Когда в замке появится Красавица, Чудовище исполнит с ней дуэт, в котором одной рукой будет держать девушку, а другой – золотую маску, прикрывающую неприглядную морду. Михаил Евгенов в роли заколдованного принца проявил отменную профессиональную сноровку: трудно не ошибиться в дуэтном танце, если одна рука партнера занята. Танцем шутов-арлекинов, которые ловко прыгают на разный лад, хозяин пытается развлечь Красавицу, но ей все равно грустно. Даже па-де-де оживших Луны и Солнца (при том, что над сценой висели бутафорские подобия тех же светил) не смогло развеселить девицу, которая по-прежнему видит в ухажере Квазимодо.

Иглинг невнятно передает важный момент – как героиня постепенно меняет отношение к герою, познав его внутреннее благородство (гордец давно исправился под грузом наказания). Только что Красавица с отвращением отворачивалась от урода – и вдруг уже ластится к нему. И гладит по страшной роже. В хореографии дуэтов есть интересные находки, прежде всего в поддержках и обводках. Для нашего балета непривычна и пластическая «плотность»: ни одного такта музыки хореографом, кажется, не пропущено. Зато Иглинг отдыхает в иные моменты, отдав режиссерскую работу над созданием колорита в замке на откуп рабочим сцены: под музыку, свободную от действия, они то и дело поднимают и опускают малый сценический занавес. Постановщик решил, что с таким приемом история покажется более загадочной. Тем более что возможные театральные спецэффекты, направленные на создание «атмосферы», в балете практически отсутствуют. Кроме дыма, конечно.

В финале колдовство расколдовывается, мрак исчезает, на небе загорается радуга новой жизни. Ребятишки в зале вспоминают сказку про аленький цветочек (российский вариант «Красавицы и Чудовища»). Наверно, зрители, не достигшие школьного возраста, довольны. Если Кокто, создавая насквозь эстетский фильм, предупреждал зрителей, что для его кино нужна «детская простота», какая непосредственность требуется этому балету? Видимо, младенческая.