Андрей Караулов об Александре Градском: “Голос” дал ему все, но в итоге забрал жизнь

«…Однажды я видел, как Саша плакал. Это было только однажды. И он не плакал, он рыдал, навзрыд, по-бабьи, и не стеснялся своих рыданий. А что случилось? Личное горе: умер Тихон Николаевич Хренников, с которым Саша, разумеется, был знаком. Никогда не дружил домами... Но - Хренников был великим.

Один из немногих великих, чей уход для Градского был, в какой-то мере, уходом самого себя. Как своя собственная смерть.

Он не мог без великих. Без великих ему было плохо. Ему было плохо без Евгения Светланова, без Тихона Хренникова. Я не уверен, что он знал Свиридова лично, но ему было плохо без Свиридова. Потому что это был его мир. Это был мир подлинного.

У него был безупречный интеллектуальный слух, я бы так сказал.

Он сразу видел подлинное. Издевался над нами, когда я пытался петь, и мой маленький сын Васька тоже чего-то такое пытался петь.

А он говорил, в этой идиотской семье, вашей, поёт только один человек – мама. Моя мама.

…Саша создавал вокруг себя мир подлинного.

Его невозможно было обмануть, провести. Я о музыкальном слухе. Поэтому его ребятишки из «Голоса»...

А «Голос» это тот проект, который дал ему всё, но в итоге забрал у него жизнь. Потому что на последний «Голос»… Он не мог обидеть Костю Эрнста, он поехал в Останкино на кровати.

Он уже не ходил, не хотел ходить, потому что болела нога. И хотя операция на ноге была сделана замечательно, всё равно он так и не встал на ноги. И он поехал на кровати.

У него после ковида, когда он выкарабкался достаточно легко, хотя и болел тяжело, но вышел легко, уставший, но легко.

Ему очень понравилась кровать, которая у него была в «Лапино», с поднимающейся с пинкой, вот он такую себе купил. И на ней поехал в Останкино, 18 ноября, сниматься в финальном «Голосе», где ему стало плохо. А давление было уже 60 на 40, даже такое. Это всё после ковида, потому что он не ходил, и потому что пока болел ковидом, не похудел, хотя была надежда, что случится невозможное и он сбросит несколько... Он не мог похудеть, не получалось.

Потому что самое главное это было сибаритство. Самое главное было то, что он хотел жить так, как он хочет, не считаясь даже со здравым смыслом.

Написана же «Мастер и Маргарита». Он двадцать с лишним лет сочинял своего «Мастера». Он по нотам клеил эту оперу. Это никакая не рок-опера. Настоящее выдающееся музыкальное произведение, совершенно неизвестное стране. Саша писал его двадцать пять лет, это было делом его жизни.

У него даже артист Файт, после смерти своей, пел в «Мастере и Маргарите». Ему в основном поручали играть фашистов или каких-нибудь нехороших людей в сказках. Но дикция была такая, что Градский брал из плёнок старых фильмов какие-то его звуки и накладывал их на музыку, и получалось, что Файт у него чуть ли не поёт.

А Людмила Ивановна Касаткина в Мастере. А Владимир Иванович Зельдин в его «Мастере», где Саша поёт сам, где его музыка, где всё его... И ни одной постановки на сцене.

Хотя у него были деньги. Он мог, наверное, махнуть какие-то свои гонорары и во Дворце съездов.. Я ему предлагал, не раз.

Но дальше была другая беда: ушёл зритель, ушёл тот зритель, ради которого он хотел бы ставить, петь… Которому бы он хотел служить. Зритель, который был достоин его, уходил, просто уходил.

И когда наконец открылся театр… Как он благодарил Лужкова за это здание. Это было у меня дома, уже Лужков был в отставке, в Новый год какой-то Юрий Михайлович. Он встал и сказал, я бы, наверное, не жил уже, но вот театр, который вы мне создали… Сердце его говорило.

Всё это ушло. Ушли друзья, ушёл Лужков, ушёл зритель.

И уже не хотелось ему, даже для себя, переслушивать «Мастера».

Время изменилось. Градский был в другом времени. А в этом времени он был полумёртвым Градским. Градским, который вдруг мог сказать да всё уже, я приплыл, всё, ничего больше, ничего не буду делать, не хочу делать, оставайтесь, ну вас всех.

Он видел, какие отношения между Мариной и его маленькими и любимыми - и старшими детьми.

Он как знал, что когда он будет в коме, рядом не будет никого.

Потому что есть сейф, который надо открыть раньше, чем кто-то успеет к нему. А в сейфе, может, что-то и есть, и наверняка что-то есть, и пусть достанется мне. Он знал, что так будет.

У него минимум три дня был инсульт.

Была сиделка, была подруга Саши. Родные все были где-то за городом. У всех своя жизнь, свои дела.

Но он и не хотел, чтобы ему мешали умереть. Жить он не хотел.

Уже когда речь стала путаться, и когда давление 60 на 40, и когда ему совсем плохо стало в Останкино, он не позволял вызвать врачей.

Только когда в беспамятство впал. Сиделка, которую его прежняя жена нашла, вызвала скорую, тут же его. Естественно, забрали.

Он простился со всеми, перенеся ковид. И оформил свои отношения с женой наконец-то, чего не было прежде.

Он считал, что он всем всём сделал и с него хватит. Хватит, и всё. Приплыли.

Была ещё одна причина в этом… Всё это как несостоявшееся, а может, и состоявшееся самоубийство. «Не пускайте врачей», «дайте мне побыть одному»...

…Градский всю жизнь жил только собой. Ему всю жизнь был интересен, прежде всего, он сам. Таким был Даниил Гранин, который в конце жизни говорил: «Мне интересен я».

Саше всю жизнь был интересен он сам. Всё остальное потом.

Он, музыка, та глубина невероятная, бездонная, в которую он погружается и в которой ему хорошо. Его стихия – глубина музыки, глубина проникновения в музыку. Его стихия.

…Ему нравилось, когда ему говорили, что он гений. Он, наверное, правда, был гений. Только не только в опере, в музыке, в «Мастере и Маргарите», а просто во всём. он ни на кого не был похож.

И он никому не был нужен… Он был нужен всем, и телефон звонил, и ордена давали, и в день юбилея Эрнст мог сказать: «Я всегда рядом». Это было совершенно искренно.

Но умирать он уехал в полном беспамятстве. В полном беспамятстве он сжимал руку своей подруги, просто поклонницы, которая оказалась в этот день рядом, в тот момент, когда за ним приехали врачи.

И он в маске, ничего не соображая, просто так сжимал её руку… Ему нужна была чья-то рука. Ну хоть чья-то…

Всё это страшно. Это один из самых страшных уходов, какие были на моих глазах.

У нас после 70-ти люди в стране вообще по-другому живут все. И умирают в основном тяжело, не как Гёте, окружённый родственниками, славой…».

Целиком выпуск Андрея Караулова можно посмотреть здесь.