Ролан Пети

– После постановки балетов «Пиковая дама» и «Собор Парижской Богоматери» в Большом театре вы чувствуете себя как дома. Что будет представлять собой ваш новый спектакль?

– Это не балет в привычном понимании. Скорее разговор балетмейстера со своей публикой. Конечно, я не могу рассказать за один вечер всю свою жизнь, вспомнить обо всех людях, с которыми мне довелось работать. Но в жизни любого человека есть встречи, которые невозможно забыть. О них я и хочу рассказать Москве, а, заодно показать фрагменты из моих балетов, которые родились благодаря этим встречам.

– О ком пойдет речь?

– Ну, к примеру, я не смогу не сказать о Фреде Астере. Вовсе не потому, что он был известной персоной. Мало кто до сих пор знает, что именно он очень многое привнес в современный балет.

– Вы не шутите? Ведь Фред Астер – король степа. Все, что он делал, противоречило балетной традиции.

– Он был первым танцовщиком, который изобрел скольжение. Эти движения просто перевернули представления о танце. Многие хореографы, в том числе и я, у него учились. У моих балетов в Америке уже был большой успех, когда Астер пригласил меня поработать с ним. Я приехал в Нью-Йорк и через пять дней взорвался: «Я не понимаю, зачем я вам нужен. Ведь это вы меня всему учите, а не я вас». «Нет, – сказал он, – вы молоды. У вас жаркая молодая кровь. И ваш взгляд сейчас мне просто необходим». Бывало, когда он показывал очередное па и спрашивал: «Как в этом месте сделать лучше: так, так или вот эдак?» – я разводил руками и говорил: «Все, что вы показываете, здорово!»

– А как вы познакомились с Пикассо?

– Мне было 17 лет. Я просто постучал к нему в дверь. Он спросил: «Что хочешь?». Я сказал, что танцую в Гранд-опера и хочу поставить балет по его «Гернике». Это сейчас я понимаю, что был сумасшедшим. Но он меня не выгнал, сказал: «Ладно, будут тебе костюмы». Разумеется, никаких денег на постановку у меня не было – он набросал мне эскизы, не взяв ни копейки. Так мы и познакомились. Потом я заходил к нему с просьбой выбрать какую-нибудь его картину для занавеса другого балета. Он махнул рукой – выбирай. «Мне все нравятся», – говорю. Тогда он прищурился и недолго думая снял одну из картин и отдал мне. Я взял шедевр Пикассо под мышку и пошел в театр. После того как занавес был готов – пришел и вернул обратно. Гораздо позже мы с его дочерью пытались найти то полотно, но безуспешно – у меня не хватило бы денег его выкупить. Кстати, в письмах дочь Пикассо писала мне, как они с отцом ходили на мои спектакли и ее отец говорил: «Смотри, дочка, вот это действительно хороший вкус».

– А как произошла встреча с Жаном Кокто?

– Это произошло, когда мне было лет 12. Меня позвали как юного танцовщика на французское радио, чтобы рассказать о нашей жизни в театре Гранд-опера. В студии сидели известный певец Шарль Трене и... Жан Кокто. Я обрадовался и попросил автограф. Он говорит: «Тащи книгу, подпишу». Я пулей вылетел на улицу и купил книжку «Опиум» в магазине. Меня обуял ужас, когда я вернулся домой и раскрыл этот альбом, чтобы поглядеть на автограф! Я ведь не знал, что он полон порнографических картинок, рисунков голых мужчин с гигантскими фаллосами. Мне было 12 лет... Но потом мы действительно познакомились. И когда я стал ставить спектакли в Гранд-опера, он мне делал иллюстрации, писал предисловия к спектаклям...

– Вы работали практически со всеми великими балеринами века.

– Это правда. Я ставил балет для Марго Фонтейн. Думаю, это самая замечательная женщина, личность, которую я встречал. Разумеется, после моей любимой супруги Зизи Жармер... Мне жаль, что она из-за болезни не смогла приехать в Москву, хотя очень хотела... Фонтейн была настоящей английской леди. Умная, щедрая, красивая, с замечательным чувством юмора... Она очень много мне дала. Марко и Нуриев были лучшей парой Европы.

– Кстати, а как вы познакомились с Нуриевым? Он не раз писал, что многим в карьере обязан именно вам.

– Это было очень забавно. Лет тридцать назад меня пригласили приехать на какой-то коммунистический праздник в Вене. Там на улицах играли марши, люди ходили на демонстрации, размахивали флагами, пели песни. Я сказал: «С политикой у меня нет ничего общего, и я не собираюсь выступать ни за коммунистов, ни против». Вместо меня тогда поехала труппа Парижской оперы. Через год меня снова пригласили. Я сказал: «Ладно, но никаких конференций, никаких появлений на людях. Приезжаю, показываю спектакль и уезжаю». После спектакля там ко мне в ложу вломился парень лет двадцати и на каком-то странном языке – наполовину английском, наполовину французском – сказал: «О, как мне все это понравилось, я бы хотел с вами поработать». Я сухо кивнул головой и сказал: «До свидания». Но когда он выходил из ложи, то произнес: «Еще увидимся». Это был Нуриев. Через несколько лет он перепрыгнул советский «железный занавес» и стал танцевать с Марго Фонтейн. И вот как-то мне позвонила Марго и попросила поставить что-нибудь для нее и Нуриева. Но, когда дело дошло до работы, моя хореография Нуриеву не понравилась...

– Почему?

– Ну, знаете, для меня это не было сюрпризом. Даже когда я недавно ставил в Большом театре «Пиковую даму», артисты бунтовали, они скрипели зубами и говорили: «То, что вы показываете, мы танцевать не будем – нас этому в школе не учили». «Ну, говорю, дорогие мои. Я здесь хореограф, а вы танцовщики. Поэтому, будьте добры, исполняйте то, что вас просят». Один из артистов – великолепный, кстати, танцовщик лет 28–30 – зашел тогда ко мне в гримерку, развалился в кресле и сказал: «Если честно, ваши балеты меня не интересуют! И работать с вами я не хочу!». Я распахнул дверь и сказал: «Вы свободны! Идите на все четыре стороны!». Он ушел. Позднее я встретил его в коридоре, он сказал: «Спасибо. Пока вы готовили балет, я заработал кучу денег в ночном клубе». Но он такой был один, на моей стороне все-таки были Цискаридзе и другие артисты, да и после успеха «Пиковой дамы» труппа поверила мне окончательно и в следующий раз встретила аплодисментами.

– А как же вы поладили с Нуриевым? Ведь он в конце концов все-таки танцевал ваши балеты!

– У меня действительно было много встреч в жизни. Но настоящих друзей было совсем немного. Наверное, самым дорогим танцовщиком для меня навсегда останется Рудольф Нуриев. Он порой мог вести себя как последняя сволочь, но у него было настоящее горячее доброе сердце, и я это знал. Я любил его, и он любил меня, несмотря на то что мы сражались с ним в репетиционном зале... А вот, к примеру, с Барышниковым было совсем наоборот. Он гениальный танцовщик! Он выполнял все, о чем бы я его ни просил, безукоризненно, но внешне всегда оставался холоден. Поэтому, когда этим летом, выходя из маленького кафе неподалеку от Гранд-опера, он вдруг увидел меня впервые после долгих лет, подошел, обнял и сказал: «Я тебя люблю» – я был в шоке. Это было откровением для меня. Я раньше всегда считал его человеком очень закрытым.

Справка «НИ»

Ролан ПЕТИ родился в 1924 году во Франции. Учился балету в балетной школе при Парижской опере. В 1945 году создал собственную труппу «Балет Елисейских Полей», в 1948 году – труппу «Балет Парижа», в 1972-м – «Балет Марселя», руководителем которого был вплоть до недавнего времени. Ролан Пети поставил более пятидесяти балетов, среди которых «Юноша и смерть», «Кармен», «Коппелия», «Герника», «Шахерезада», «Фантастическая симфония», «Призрак оперы». Он работал с самыми знаменитыми танцовщиками и балеринами столетия: Рудольфом Нуриевым, Марго Фонтейн, Натальей Макаровой, Майей Плисецкой, Владимиром Васильевым, Михаилом Барышниковым. В 1998 году, поставив свою версию «Лебединого озера» Чайковского, Пети решил переехать в Женеву и стать продюсером фильмов о балете. В России Пети ставил «Собор Парижской Богоматери» (Кировский театр, Большой театр), «Сирано де Бержерака» и «Пиковую даму» (Большой театр). Балеты Ролана Пети идут на сценах Парижской оперы, театра Ла Скала, Национального балета Канады, Ковент-Гардена и других сценах мира.