Актер Дмитрий Харатьян

– В одном из интервью «Новым Известиям» вы рассказывали, что основной доход вам приносит кинематограф. После столь громких успехов вам не страшно было начинать в театре практически сначала?

– Очень страшно, но я специально подверг себя такому испытанию. В студенческую бытность мои шаги на театральном поприще не позволили до конца проникнуться существованием на сцене. Это были ощущения не взрослого сформировавшегося артиста, а студенческие, экспериментальные… И было непонятно – мое это или не мое. Можно сказать, это были только подступы к освоению профессии театрального артиста.

– То есть получается, что вы сразу стали киноартистом. Неужели при такой популярности никто не приглашал вас на сцену?

– В 1990-м и 1991-м годах я получил пять или шесть приглашений в театр. Но это был пик популярности «Гардемаринов», и как раз в это время начались в нашей стране изменения в сторону коммерциализации. И я считал, что меня приглашали в театр не столько потому, что подозревали, что я неплохой театральный артист, сколько потому, что хотели привлечь публику. Если вы помните, публика в тот период практически в театр не ходила. Ведь это был период какого-то безвременья… Но одно было очень серьезное предложение. От Юрия Мефодиевича Соломина, который был тогда министром культуры. Он пригласил меня к себе в кабинет и предложил в Малом театре сыграть роль Сирано. Этот спектакль («Сирано де Бержерак». – «НИ») к тому времени уже шел в театре лет 15, а Юрий Мефодиевич в связи с его новой нагрузкой и общественной деятельностью просто не мог много играть. Но этот спектакль он не хотел предавать забвению и пригласил меня. Я сначала колебался, а потом все-таки отказался. Несмотря на то, что это моя альма-матер (я ведь Щепкинское училище заканчивал) и что Соломин ко мне был очень расположен.

– А больше не возвращались к этой идее?

– Недавно, когда мы с ним встретились на одном вечере в зале Чайковского, он спросил: «Ну, скажи, что ты тогда сдрейфил, да?» Ну, можно и так сказать. Наверное, я сдрейфил. Я был просто не готов к такому серьезному предложению и не то что боялся не оправдать доверия, но как-то еще не совсем созрел для этого шага. Поразмыслив, я решил, что начинать свою театральную жизнь надо не с ввода в уже готовый спектакль, а постигая весь театральный процесс с чистого листа, не пытаясь вписаться в чужой рисунок роли, созданный другим актером.

– Давайте уточним: в середине девяностых вы все-таки появились в антрепризе. Может, решающим фактором стала оплата труда?

– Да нет же, просто с антрепризной ступени начать было интереснее. Ведь в антрепризе собираются вместе, чтоб получить удовольствие. Все четко понимают, что они хотят сделать и как. Репертуарный театр – это все-таки другая структура. Там много обязательств и нет той свободы, которая, безусловно, есть в антрепризе. Там ты не имеешь права выбирать, там выбирают тебя. И если ты уже находишься в стационарном театре, то должен подчиняться, как в армии или в любой другой организации, в которой ты служишь. И это уже серьезная зависимость. Антреприза – это свободное творческое волеизъявление. А поскольку я начинал с кинематографа и продолжаю им заниматься, то лично я чувствую себя «зараженным» этой свободой и вряд ли смог бы существовать в рамках репертуарного театра. Хотя я человек и артист вполне дисциплинированный, но там бы я вряд ли смог творчески расти.

– А вот интересно: в вашем репертуаре довольно много музыкальных спектаклей. Может, вам в драматическом театре не хватает музыки на сцене?

– Вполне возможно, ведь я в профессию пришел благодаря своей увлеченности музыкой. В своем первом фильме «Розыгрыш» я пел и играл на гитаре. А сейчас у меня уже третий или четвертый мюзикл. Спектакль «Ханума» – это скорее музыкальная комедия. А вот «Любовь и шпионаж» – это уже настоящий классический мюзикл, только не бродвейский, не американский, а наш, отечественный. И мне, конечно, интереснее в такой форме существовать, где нужно исполнять вокальные партии и танцевать. Это проект «инициировала» Лариса Долина. Мы, безусловно, были знакомы, но она раньше никогда не работала на «актерской» территории, а в нескольких фильмах, где снималась она, не снимался я…

– ... но вы чуть было не встретились на съемках фильма «Мы из джаза».

– Кстати, да! На «Мы из джаза», вы правы, мы могли бы пересечься. И я даже был сначала утвержден на роль, но судьба распорядилась иначе, и эту роль блестяще сыграл Игорь Скляр.

– А сейчас, когда вам все-таки довелось вместе работать, вы легко нашли общий язык?

– Лариса – потрясающая! Она самозабвенно предана своей профессии, и с ней очень комфортно работать. Очень ответственный человек. Несмотря на то, что сейчас она постигает совершенно новое для себя пространство, она мне помогает в каких-то вокальных моментах. Для меня это подарок и большое счастье быть с ней на одной сцене и еще удостоиться такой чести, чтобы петь с ней.

– Давайте посмотрим на вашу биографию с другой стороны: времена не выбирают, но если бы вдруг была возможность выбора, в какое время вы бы хотели жить: во времена гардемаринов или шестидесятников?

– Я бы выбрал жить в шестидесятые. Мне кажется, это было одно из самых свободных, самых счастливых наших времен. Вообще все, что связано с этим временем, удивительно. Хотя длилось оно не так долго. Это было очень по духу счастливое время для народа в целом. В эти годы Гагарин в космос полетел! Мне кажется, совершенно другие надежды были на будущее. И дело не в системе – социалистической или капиталистической, а в том, что человек вышел в космос, сделал первый шаг и ему показалось, что он познал тайны Вселенной… А на самом деле, как сказал один мудрец, чем больше узнаешь, тем меньше знаешь. А тогда-то казалось! Я представляю, как жили люди тогда: все мелкие и бытовые проблемы отошли на второй план. И не только в нашей стране, а вообще в мире после таких общечеловеческих свершений изменяется менталитет и есть ради чего жить. Казалось, что-то такое узнали, такую дверцу познания приоткрыли… Однажды я придумал для себя такую формулировку: оптимистичный фаталист и фатальный оптимист. И это по-прежнему так.

– На самом деле вы не фатальный оптимист, а фатальный романтик…

– Это потому, что я рожден в шестидесятом, я шестидесятник по мироощущению и, как они, романтик по природе.

О том, что могло помешать Дмитрию Харатьяну получить роль в новом мюзикле, и об участии в рок-опере «Идут белые снеги» читайте в октябрьском номере журнала «Театрал»