Андрей Шацков: "Не такой уж и смертный в России – уныния грех..."

Сергей Алиханов

Андрей Шацков родился в 1952 году в Москве. Окончил Московский инженерно-строительный институт.

Стихи публиковались в журналах: «Дружба народов», «Москва», «Нева», «Юность», «Подъем», «Наш современник», «Простор», «Смена», «Молодая гвардия», «Литературная учёба», «Российский колокол», «Северная Аврора», «Бег», «Невечерний свет», «Московский вестник», «Югра», «Сибирь», «Немига литературная», «Дети РА», «Плавучий мост».

Автор книг: «Триптих», «Не предавай меня, моя река!», «Звезда декабриста», «Реквием по юности», «Стояла осень в лебедях» (компакт-кассета с текстами), «Склон високосного года», «Осенины на краю света», «Родные алтари», «Осенняя женщина», «Сказы о России» (аудио-книга), «Лествица в небо», «Первозимье».

Творчество отмечено премиями: журналов «Наш современник», «Молодая гвардия», «Юность», «Российский колокол», «Нева». Всероссийской литературной премией имени Александра Невского «России верные сыны», Международной Лермонтовской премией, Общероссийской литературной премией имени Петра Проскурина, премией «Югра», независимой литературной премией «На встречу дня!» имени Бориса Корнилова, премией Правительства Российской Федерации (за просветительский проект в области литературы «День поэзии — XXI век»), Всероссийской литературной премией имени Н.С. Лескова «Очарованный странник».

Награждён литературными орденами «Гавриил Державин», «В. В. Маяковский», «М. Ю. Лермонтов», «Русская звезда» имени Ф. И. Тютчева.

Член Союза писателей России. Действительный член Академии Российской словесности.

Содержание 16-страничной книжки — три стихотворения, посвященные Ф.И. Тютчеву с памятными фотографиями, и каждое стихотворение драгоценно.

О значимости действа председатель Совета по критике Союза писателей России Вячеслав Лютый написал: «Триптих Андрея Шацкова являет нам образ поэта и государственного мужа, не нашедшего себе подобающего места в социальном устройстве империи. Его прозорливые суждения о России как будто повисают в воздухе и остаются не востребованными Николаем I. А жизненный путь упирается в одиночество... Формула Грибоедова «Горе от ума» соединяется с биографией Тютчева, и такая проекция творчества и судьбы кажется единственно верной... Стихи, обозначая вехи прошлого и мимолетно заглядывая в будущее, словно находятся на службе у памяти – здесь литература, умаляя себя, растворяется в мировоззрении.

И это для смутного времени начала нового тысячелетия – еще один шаг к чистоте и ясности...».

Литературный музей-заповедник «Овстуг» получил в дар от автора весь тираж книги «Лебеди Тютчева».

Поэт Андрей Шацков проникновенно читает стихотворение «Лебеди Тютчева» -

https://youtu.be/AhV8kQXgDuQ

Читая стихи Андрея Шацкова, мне всегда представляется, что подобно былинному богатырю, поэт осматривает и охраняет своим неусыпным духовным дозором неоглядные пространственные и языковые просторы России. Каждое стихотворение, имея свой собственный, самостоятельный смысл, одновременно дополняет огромный, созданный всем творчеством поэта, художественный мир, существующий «во всех временах России». Изначальные образы всегда воспринимаются чувственно, но первозданность восприятия осмысливается, пронизывается жизненным опытом, и незыблемыми нравственными установками.

Просодия, стилистическая выразительность поэтической речи Андрея Шацкова настолько естественна, что порой тексты возвращают к непосредственному чувствованию природы и ее явлений, человеческих взаимоотношений и сущностей:

Скоро ласточкам ставить птенцов на крыло,

Скоро вспыхнут багрянца осеннего блики…

Но пока на просторах России – светло,

И покрыты поляны ковром земляники.

И журчит, разливаясь, по плёсам река.

И играет в струе златопёрая стая.

И глаза прикрывает от солнца рука.

И гремит у колодца бадейка пустая.

И до самого края заветной земли –

Малой родины – вечного счастья юдоли,

Синеву прошивают стрижи да шмели.

И распахнуто, в скатерти клевера, поле.

Выдающийся литературовед и критик Лев Аннинский написал его о творчестве: «Андрей Шацков чуть не единственный сразу и прочно нащупал путь. Родившийся в последний год сталинской эпохи, выросший в перепаханном войной Подмосковье, он расслышал магическую музыку в самом имени своей малой Родины, в административном имени района: Рузский...

лирическая ойкумена Андрея Шацкова, твёрдо вставшего на вековой русский путь и даже торящего в наших зарослях и заносах дорогу для Иоанна Предтечи, обутого, по нашему климату, в валенки.

Климат же поэзии определяет (у крупных поэтов) не актуальность того или иного «высказывания», вовремя выданного в печать, а вся музыка стиха, воздействующего на читателя неотступно и всеобъемлюще...

Русскую историю Андрей Шацков воспринимает не «кусками» и «этапами», а целостно — как единую реальность, данную нам судьбой. И Перестройку, увенчавшуюся распадом великого государства, не заметил?

Заметил. Хотя и не зациклился, как многие борцы против «тоталитаризма». Одно только стихотворение об этом переломе времён допустил в своё «Избранное».

Тем интереснее в него вчитаться:

На небе воронов до чёрта.

Юдоль деревьев – без листвы…

Стою, как Иоанн Четвертый

Средь обезу.мевшей Москвы.

Где с неизбывной жаждой воли,

Вот-вот запляшут от души:

То ль Пугачёвское дреколье,

То ль декабристов палаши...

Настоящая поэзия делает то, что только она и может сделать, историческую немыслимость вбирает внутрь души...».

Прожитые были молодцу, а тем более поэту, не укор, а торный путь создания и сотворения высокого искусства поэзии.

Стихи Андрея Шацкова о подвиге крейсера «Варяг», стали словами замечательной песни на музыку композитора Юрия Алябова, и осенены посвящением его бабушке, родственницы В.Ф. Руднева – капитана крейсера «Варяг».

ОРУДИЯ, К БОЮ! /МАРШ «ВАРЯГА»/

Памяти бабушки – З.В. Рудневой

Над бухтой встаёт желтолицее солнце.

Дымится на рейде эскадра Японца.

Но в церкви на юте канон сотворив,

«Варяг» и «Кореец» идут на прорыв!

А где-то в России, в снегах молчаливых

Тоскуют берёзы на Волжских обрывах.

И матери снова не спят до утра.

Им письма несут штормовые ветра.

Орудия, к бою! Орудия, к бою!

Грохочет шрапнель над матросской судьбою.

Но выше неё, в корабельных снастях

Трепещет, как чайка Андреевский стяг…

Марш звучит на заглавной странице сайта поэта - https://поэзия-шацков.рф

Двоюродный брат моего отца Вице-адмирал Евгений Андреевич Беренс, старший штурман крейсера «Варяг», был вместе с Вячеславом Федоровичем Рудневым на капитанском мостике крейсера в бухте Чемульпо — наши родственники сражались в легендарном бою…

В Военно-морском музее Санкт-Петербурга, на стенде, посвященном подвигу крейсера «Варяг» фотографии В.Ф. Руднева и Е.А. Беренса расположены рядом – в левом верхнем углу:

Тесен не только мир, тесна история, и только поэзия дарует душе необозримые и вдохновенные просторы:

ЗАВЕЩАЮ РОССИЮ

Задолго до Светлого праздника вешнего,

От комля столба у заставы стоящего,

Под кашель простуженный старого лешего,

И шорохи льда переправы мостящего,

Метет по дорогам пурга-околесица,

Но дело немётно, как водится исстари.

Опять начинается месяцев лествица

От печки, где ели горят серебристые.

Беременна прошлого года загадками,

Пришла января суетливая проза.

Опять Рождество с надоевшими святками.

Опять на Крещенье не будет мороза.

Под утро опять одолеет бессонница.

И скрип половиц под шагами неслышными.

И дело к разлуке негаданной клонится.

Печальной разлуке под старыми вишнями.

И Виевы веки сомкнутся усталые.

Века разомкнутся в пространстве и времени.

И лишь снегириные сполохи алые

Рассыплются искрами в траурной темени…

Но звон колокольный густою октавою

Разбудит вчерашние сумерки синие.

Я в них остаюсь за чертой, за заставою,

А вам – сыновья, завещаю Россию!

Где никнут берёзы над прахом отеческим,

Над зимником битым стальными полозьями

В края, где не пахнет жильем человеческим,

И звезды висят самоцветными гроздьями –

Над русской землёю, как ворот распахнутой,

От скал, где бушует волна океанная,

До степи полынной, нагайкой распаханной.

Где Разина песня звучит окаянная!

Снова март

Вот и март, долгожданный, как имя,

Что когда-то шептал по весне.

Под окошками, в сутемь, твоими

Пребывая в несбыточном сне.

Это счастье, задевшее краем,

И ушедшее прочь, непутём –

Всё, что стало потерянным раем

Или памятью смутной о нём.

Эти ставшие небылью речи

Расставанья у нашей скамьи –

Снова тяжестью пали на плечи,

Возвратившись на круги свои!

И стучали на Яузе гулко

В парапеты весенние льды.

И дворы, тупики, переулки

Были полными талой воды!

И, как юность, почившая в бозе,

Но живущая в строчках стихов –

Поцелуем весны на морозе,

Отпущением прошлых грехов

Вновь приходит забытое имя,

Что светилось за толщею дней...

Снова март, и над нами двоими

Крик вернувшихся стай лебедей!

Пока светло

Скоро ласточкам ставить птенцов на крыло,

Скоро вспыхнут багрянца осеннего блики…

Но пока на просторах России – светло,

И покрыты поляны ковром земляники.

Удержать этот миг! Поддержать этот свод

Поднебесья, пока не разверзнулись хляби.

Только где то плечо? Где надёжный заплот,

За который до срока не глянет сентябрь?

Разнотравного лета высокий венец.

Вековая услада второго покоса.

И шагает домой, враспояску, отец.

И бежит твоё детство навстречу с откоса.

И журчит, разливаясь, по плёсам река.

И играет в струе златопёрая стая.

И глаза прикрывает от солнца рука.

И гремит у колодца бадейка пустая.

И до самого края заветной земли –

Малой родины – вечного счастья юдоли,

Синеву прошивают стрижи да шмели.

И распахнуто, в скатерти клевера, поле.

И от зеркала луж, где вода, как стекло,

Отражается сныть и лесные гвоздики…

И хотя на просторах России светло –

Скоро вспыхнут багрянца осеннего блики!

Памяти отца

И какая-то в этом была пустота...

И какая-то НЕ завершённость пути.

Мой отец, ты из дома ушёл без креста,

В никуда, так бы мне не хотелось уйти.

Но каким бы негаданный не был финал,

Как бы жизнь ни была напоследок строга –

Ты свой век одолел, ты его доломал,

Ты добил его, как фронтового врага.

И посмею ли слово промолвить в укор,

Если в зеркале вижу твой взгляд и твой лик.

Я летами тебя не догнал до сих пор,

И во снах – молодым тебя видеть привык.

И покуда годам иссякающим течь,

И пока не застыну на бездны краю,

Мне бы только суметь малой каплей сберечь –

Эту гордую стать и улыбку твою.

Снова душный июнь, снова сизая мгла.

Снова сердце мытарит прокимена стих.

Раньше мама тебя на земле берегла,

А теперь подрастающих внуков твоих.

Ты прости и немного ещё подожди

Тех, кто любит тебя на земле до сих пор...

И слезой по утру выпадают дожди,

И печаль тополей заметает наш двор.

КАНУН

Воспоминание о начале 90-х

На небе воронов до чёрта.

Юдоль деревьев — без листвы…

Стою, как Иоанн Четвёртый

Средь обезу.мевшей Москвы.

Где с неизбывной жаждой воли

Вот-вот запляшут от души:

То ль пугачёвское дреколье,

То ль декабристов палаши.

Несётся гул окрестных звонниц.

Всё громче меди голоса…

Но сколько азиатских конниц

Таят окрестные леса?!

Ещё цены не знает вече

За дерзость неразумных слов…

Лишь призрак плах в Замоскворечье

Грозит остудой для голов!

Пошехонский романс

Жить в этой осени до срока

Со Столпника и до зари,

Когда на первый снег свысока

Падут, красуясь, снегири.

Солить грибы, сушить вязанки,

Уловом взятого рыбца.

И мастерить детишкам санки,

И по утру сбегать с крыльца,

Призывно свистнув спаниеля,

На зависть деревенским псам.

И слушать, спрятавшись за ели,

Как леший бродит по лесам,

Чтоб в день Воздвиженья, к полудню

Исшаять в сумрачный урём.

И видеть, как туманов студни

Скрывают неба окоём...

Жить с этой женщиной лукавой

С глазами серыми, вразлёт.

Не бегать за чужою славой,

А ждать, когда своя придёт.

И не мечтать о лучшей доле,

И знать, что эта высока,

Когда нежданная дотоле

Приходит Божия строка:

Как будто новый день с Востока,

Как будто память детства в сны...

Жить в этой осени до срока...

До первозимья... До весны!

Флоксы...

Синий сумрак ушедшего лета.

Астры звёзд, звёзды астр и нежна –

На краю подмосковного света

Неподвижно стоит тишина.

Снова ночи таинственный бархат.

И безмолвно глядят в высоту –

Флоксы... Боже мой, как они пахнут

В осенённом Успеньем саду.

В эту терпкую пору до срока

Не уснуть средь древесных купин...

Флоксы, астры стоят у порога,

А на клумбе цветёт георгин.

Я дарил их охапками маме,

Понимая, что в створку ворот,

Журавлиными мерить шагами

Этот мир, моё детство уйдёт.

Задержать до последнего вздоха

Заповедных цветов аромат.

Гладиолусы... Школа... Эпоха

Где стихи заглушали грома!

Где в желанное завтра распахнут,

Просыпался с мечтой о любви...

Флоксы, Боже мой, как они пахнут,

Словно горькие губы твои!

* * *

Брату Владимиру Шацкову

Вот опять куролесит октябрь багряной листвой,

Да и той на деревьях осталась всего половина...

Мне по-братски приятно под голос простуженный твой,

Доставать немудрёную снедь из печного камина.

Хорошо, когда есть что сказать, а не пить «под рукав».

Хорошо, если в комнате много осеннего света.

Огранённую влагу высоко и дружно подняв,

Мы справляем поминки по всем, не пришедшим из лета.

Не пришедших по поводу, горше которого нет.

Не пришедших без повода, если не выдуман повод.

Хорошо, когда в комнате полдня прозрачного свет,

И антоновки вкус обжигает гортани, как холод.

Сиверит на дворе, и осины дрожат за рекой.

На раскисших дорогах не виден ни пеший, ни конный.

Замыкается круг, обретается вечный покой.

Неподвижен и строг этой осени облик иконный!

А печаль, как печать, паутиной повисла в углу.

И над дедовским домом тускнеющий нимб листопада...

Воскрешаем Любовь, расточаем вечернюю мглу.

Вифлеемской звездою горит негасимо лампада!

РОЖДЕСТВЕНСКОЕ

Непроглядны сумерки под ёлками…

В таинстве рождественской ночи

Холода сквозят меж рамы щелками,

Щелкают поленьями в печи.

Вся Россия ждет, на небо глядючи,

Первозвездья драгоценный дар:

Кривичи, радимичи и вятичи,

По деревням, селам, городам.

На земле, где мною столько хожено,

Где делил с друзьями черный хлеб.

Вьюгой бездорожье запорошено.

Долог путь в рождественский вертеп.

От острога и горючей паперти

На Руси не зарекаться стать.

В женщине с глазами Богоматери

Узнаю свою родную мать.

Над землей, которой Богом дадено

Мужества на долгие века.

Проплывают облаки из ладана,

Мчатся снеговые облака.

Но в сугробы страхи и сомнения

Опадут, как прошлого листва,

В полночи высокое мгновение

Светлого начала Рождества

СКАЗ О КРЕЩЕНИИ

От дневного и ночного страха

Боже, в этот вечер упаси…

Береги с младенчества рубаху,

В коей ты крещался на Руси

Караулит храмы строгий ельник.

Переметы снега вдоль дорог.

Ты мне в этот сказочный сочельник

Подари «крещенский вечерок».

Говори приветливые речи.

На полóке разбери постель…

Темнота. Во тьме пылают свечи,

И гудит крещенская метель.

Кислою капустой и грибами

Пахнет так, что напрочь выноси…

Отразились звезды в Иордане,

Отразились в Истре, на Руси.

И грядет нечаянная встреча.

Крестный ход застынет у ворот:

Уж не сам ли Иоанн Предтеча

В валенках по улице идёт?

И ворон не устрашившись стаи,

На крыло опершись, не спеша,

Кроткий голубь к проруби слетает.

Чтоб бессмертной сделалась душа!

И бредя в крещенском снеговее,

Только скажешь: «Господи, спаси.

Хорошо живется в Галилее.

Широко живется на Руси!»

СРЕТЕНИЕ

Не рассветает… Смутен зимний сон.

Метели бьют на вылет и на вынос.

На аналое – инея антиминс,

На колокольнях – куколи ворон

Чернеют…

Непрогляден окоём.

Не рассветает… Сон медвежий смутен,

И не понять, толь сумерки, толь сутемь

Витают над разбуженным огнем

Лампады…

Но простуженный тропарь

Вещает, что близка весны примета –

День встречи с Новым – Ветхого завета,

День Сретенья, говаривали встарь

В России…

Здесь весомы, но нежны

Снега ложатся в тракты и дороги.

И чаще встреч – разлуки на пороге,

И чаще песен – ектеньи слышны

Под небом,

на которое рассвет

Вернется, и с надеждой будет встречен

В день Сретенья, который свят и вечен,

Для тех кто верит, что разлуки – нет!

БЛАГОВЕЩЕНЬЕ

Залежалого снега шуршанье.

Перекрёсток веков и судеб.

В молчаливых глазах ожиданье:

Минет ночь?

Будет день?

Будет хлеб?

Всё мерещится: поле.

колосья

Головою склонились к земле...

Но скрипят, примерзая, полозья

К ледяной по утру колее.

Кружит ветер позёмки половой.

Разгорается звёздный пожар.

Над дорогами – сумрак лиловый

И дыханья морозного пар.

Будет день Благовещенья.

Сполох

Колокольный в безгласной ночи.

И взорвутся сугробы, как порох.

И взовьются, как сажа, грачи.

И Великую истину снова

Приоткроет небесный чертог:

Будет свято Архангела слово.

Будет день!

Будет хлеб!

Будет Бог!

СОН О ВЕРБНОМ

Новый год. Сугробы выше кровель.

Но наперекор календарю

Тетерев токует, выгнув брови,

Прозревая вешнюю зарю.

Свет небесный – холоден и скуден.

Беспокоен снега океан,

Словно знает: день придёт – не суден.

Вербною любовью оссиян.

И стремясь из тесной колыбели,

Подчиняясь солнцу и теплу,

Краснотал и чернотал в апреле

Выбросят пушистую стрелу.

И народ поднимется на взгорок,

На взлобок, угор и старый холм.

Чтоб на миг увидеть древний город,

И в воротах – путника с ослом.

И сердца откроются Мессии.

Но минует время вещих снов…

И снегов достанет у России,

И дорог – к подножию крестов.

ХОЛОДНАЯ ПАСХА

В частой смене погод –

не предвидится места для сказки.

Как цепляется в землю, не тая, снегов омофор!

Минус восемь в ночи,

и на хладное таинство Пасхи

Застывает прозрачной слюдою озерный простор.

В нашей сонной округе,

вобравшей уклад деревенский,

В городке, где река огибает защитную крепь,

Проживает весна,

но не хочет по прихоти женской

Постоянной прописки в реестровой книге иметь.

Я ищу её след по проселочным стылым дорогам.

Взмах крыла лебединый – увидеть хочу в небесах.

И беседую в церкви с отцом Серафимом о многом,

Что доселе таил,

в потерявших надежду глазах.

По делам и грехи.

Ну а коль отмолить не сумели

Не такой уж и смертный в России – уныния грех:

Будет заметь кружить на заутренях Светлой недели,

И смущать белизной

по еланям разбросанный снег.

Но рождаются строки

и в сердце воздвижится книга

О любви и разлуках, что рядом идут по весне.

И проклюнулась робко на скромном холме – повилика:

Это мама сказать собирается теплое мне.

И теплеет земля

и гудит вышина от пернатых –

Журавлиных, гусиных – домой поспешающих стай,

Урожденных в России,

в полуденной сини распятых…

Их на крестном пути – чудотворец спаси, Николай!

ВДОХНОВЕНИЕ

Когда туманы млечны и легки,

И утвердилось лето на престоле,

Как женщина, тропинкой вдоль реки,

Выходит утром вдохновенье в поле.

Как короток зари июньской век,

Вознесшей в небо вдохновенья пламя…

Но остановит время плавный бег

И пухом закружит над тополями.

И нежный абрис женского лица

Проявится в строке неясной тенью…

И нету слаще крестных мук Творца,

Спешащего навстречу вдохновенью!

НА ТРОИЦУ

Покуда уныния грех не утих,

И в душу метёт листопадом,

На помощь приходят изограф и мних

И вкупе становятся рядом...

Пусть в Троицин день, со смятенной душой,

Забывшей про Божие слово,

Пребудут в скорбях над тщетой, надо лжой

Три лика Андрея Рублёва.

Три ангела в блеске цветенья поры,

В июньской, безоблачной сини

Раскинут крыла от библейской Горы

До северных храмов России.

И ляжет на мир благодатная сень,

Даруя живому прохладу.

И Символом Веры отмеченный день

Со звонниц шагнёт за ограду.

И будет ниспослан Берёзовый Дух

Развеять уныния иго...

И Сергия слово ложится на слух,

И легче — унынья верига!

ПРЕОБРАЖЕНИЕ

Над древним храмом кажется синее

Проём небес в окладе чёрных туч.

Остановись, и сделайся сильнее,

Поймав в окне апсиды солнца луч.

Фавора свет… Нежданное движенье,

К земле засохшей, вымоленных струй…

Подставь лицо. Познай Преображенье.

Прими его, как горний поцелуй.

Не ведая ни времени, ни часа,

Который заповедал нам Господь,

В заветный праздник яблочного Спаса

Превозмоги душою вечной – плоть.

Под райский шепот яблочной услады,

Среди по пояс вымахавших трав,

Смирись душой, не требуя награды,

Смирись душой, и будешь трижды прав!

УСПЕНИЕ

И снова август – венценосный гость,

В моем отдельно избранном районе,

Пришел в июле, опершись на трость

Кленовою,

чтоб замереть в проеме

Открытых глаз, упершихся в черту,

Успенья лета и успенья воли,

Познавших бесполезную тщету,

Возвыситься до той, что на Престоле

Средь Горних высей пребывает днесь…

Под омофором пурпура и злата

Желтеет отражённым светом лес

В молчании прощального заката.

До сентября дождливого успеть

Услышать неземного хора пенье.

Чтоб стала продолженьем жизни смерть.

Отмеченная праздником Успенья!

И прозревали вековую тьму

На Елеоне собранные гости:

Елабугу, Елань и Елатьму,

Российские укромные погосты.

Нам всем на них встречаться в скорбный час,

И каждому содеется по вере…

И осыпает жито третий спас,

И зажигает свечи поздний клевер.

ЧАБРЕЦ

(Богородицкая трава)

В Богородичный день, утопающий в ласковой сини.

Осенин, облачённых в сентябрьский, кровавый багрец,

На бескрайних полях, на безмолвных полянах России

Богородской травой возрастает пахучий чабрец.

Что за дивные сны, с чабрецом навевает подушка.

С тем, которым иконный оклад украшали в Престол.

И прекрасной царевною станет простая лягушка,

И не станет помехою кречетам ясный сокол!

Сколько сложено сказок о сём, на людскую потребу.

Как причудлива их златотканая, мудрая вязь…

Рождество Богородицы – лествица в чистое небо.

Рождество Богородицы – осени топкая грязь.

А из грязи, хвостатый бунчук на скаку поднимая,

Смертным мороком явятся тысячи волчьих сердец.

И падут ковыли, в полный рост, под пятою Мамая,

Но пригнётся к земле, распрямившись Непрядвы чабрец!

И навстречу врагу, под хоруговью «Ярого ока»,

В Богородичный день, богородской любимой травой,

Вылетают засадные вершники князя Боброка,

Созываемы в битву Архангела звонкой трубой!

И усеется поле коростою ратного спора –

Куликово,

заветное,

в поросли из чабреца.

Расточится туман, и заря, словно плат омофора,

Ниспадёт на траву –

и не будет России конца!

Тобольск

Как много в России загадочных мест,

Пронизанных смуты мучительной болью!..

Архангел, с утра опускаясь на крест

Церковного храма, глядит на Тоболье.

Играет Тобол, серебрится Иртыш.

И где-то из волн поднимаясь угрюмо,

Ермак раздвигает руками камыш,

Чтоб в призрачной схватке осилить Кучума.

Здесь сказка сбылась и, не чувствуя ног,

Не слушая сердца, стучащего рьяно,

Взбеги на холмы, где Конёк-Горбунок

Доверчиво носом толкает Ивана,

И хочет к груди его гривой припасть…

Но грают над градом сибирским вороны.

И куколем чёрным покрыла напасть

Венец православной российской короны.

Но сгинут туманы тюменских болот,

И спрячется морок в глубокие норы…

А город стоит – как России оплот

На вечном пути из Варягов в Обдоры!

ПРОЩАНИЕ С БАБЬИМ ЛЕТОМ

Ах, как стонут кулики и выпи,

Поднимаясь с сумрачную мглу.

Оставляя мхи в болотной сыпи

Клюквы и осеннюю листву.

В Ставров день, в ненастный час рассвета,

В судный миг, назначенный судьбой,

Хоронила осень бабье лето

В колокол, звоня за упокой.

Звонницы неубранного стога,

Что, как вепрь – щетинист и горбат,

Вышел на дорогу, а дорога

Прямиком упёрлась с зимний хлад!

Но какое было бабье лето!

Вспомнилось: открытое окно,

Осиянна осенью планета,

В птичьих стаях неба полотно!

А дожди? Ну что поделать, если

Прошибает осени слеза

Жизнь твою в любимом мамой кресле,

И в парче изношенной леса.

Пусть горит лампада негасимо

В ночь, когда снега начнут кружить…

Пережить бы только эту зиму!

Эту зиму только б пережить.

НОЯБРЬСКАЯ ИСПОВЕДЬ

В ноябре упало на листву

Сердце

и зашлось от лютой стужи.

Ты не нужен больше никому,

И подавно сам себе не нужен.

Что хмельное лето вспоминать?

Подставлять лицо былой капели?

Маму звать, а любящая мать

Растворилась в солнечном апреле!

Что там за стеною – хмурь и глад?

Что там впереди – зимы оскома,

Тапочки и байковый халат:

Хорошо бы не в больнице – дома.

Да любимой женщины спина:

Строгая, колючая, чужая.

С совестью бессонная война,

От обиды – рана ножевая.

И в друзей разорванном кругу

Лепестки кафизм на аналое.

Сколько их споткнулось на бегу?!

Сколько проросло плакун-травою?!

Надо жить, а как без света жить?

Темнота копится за порогом.

Камень бел-горюч во мгле лежит.

Без призора брошенный Сварогом.

Это твой последний оберег.

Твой последний луч дневного света…

Холода… Ноябрь… Первый снег…

Исповедь печальная поэта.

***

Я в сказки Рождества не верю…

Но вот приснилось этой ночью:

Как будто ты стоишь за дверью.

А за окошком – снега клочья.

У нас с тобою, мама, тихо.

В сочельник свет уходит рано.

И дремлет, притаившись, «лихо»

На самом краешке дивана.

Погасли поздние зарницы

В глазах твоей любимой кошки.

Скрипят паркета половицы.

Качаются у кресла ножки.

Квартира эта четверть века

Ремонт не ведала, однако…

В ней заменила человека

Голубоглазая собака.

Она была б тебе послушна

И облизала жарко руки.

И было нам – втроём – не скучно,

Когда бы не было разлуки.

Когда бы не было печали.

И встреч никчёмных Новолетий.

И зеркала не замечали

Скупые слёзы на рассвете.

КРЕЩЕНСКАЯ ГРЁЗА

Раскраснелось лицо от морозов укуса.

Звон крещенский повис на крутом берегу.

По колено снегами засыпана Руза –

Все дороги в снегу и деревья в снегу.

Дремлет кошка, качается кресло-качалка..

Книжный ряд занимает две трети стены…

Вспоминаю концы твоего полушалка,

Что в диковинный узел сплелись со спины.

Вспоминаю тебя – горделивую паву,

Скрип шагов в паутине протоптанных троп.

Мы могли бы с тобой прогуляться на славу,

А потом трын-трава, а потом – хоть потоп!

Но остýдит меня молчаливо и строго,

Осекая мечтанья, снегурочки взгляд.

В Иордань, освящённую благостью Бога,

Окунаюсь от самой макушки до пят.

Мы такое в старинных романах читали,

А теперь, в сокрушающем судьбы миру,

Без крещенской ночú обойдёмся едва ли,

Даже если похмелье придёт поутру.

И пускай беспокойное памяти жало

Укоряет стыдом за смятенье ума…

Мне останутся: Руза… Цветной полушалок…

Беспокойные губы… Крещенье…Зима.

ДВАДЦАТЫЙ…

Снег скрипит! Скрипит январский

снег.

Пёрышко скребётся по бумаге.

Словно вновь пришёл двадцатый век,

Очередь заняв в универмаге.

Фантики, хлопушки, пастила,

Синий шевиот официоза…

Ёлка настоящею была –

Со смолой, застывшей от мороза.

Дворник гордо нёс свою метлу,

Деревенский дворник – дядя Федя.

Тёплый хлеб давали ко столу,

И компоты – школьникам в буфете.

И трещали доски у бортов:

Шло с Канадой вечное сраженье.

И в хоккейной шапочке – Бобров

Поражал игрой воображенье…

Милый, неуклюжий и больной,

С коммунальной толчеёй

в квартире,

Где ты мой двадцатый – золотой,

С орденом Победы на мундире?!

Где ты, чёрно-белое кино?

«Огоньков» эфирная программа.

Голуби, соседи, домино

И такая ласковая мама,

Что теперь глядит издалека,

В деревянной рамочки квадрате…

Век двадцатый – это на века!

На другие – времени не хватит!

***

Н.Ш.

В тугую воронку пространство заверчено.

Опять колобродят февральские снеги.

Ты спишь до весны, улыбаясь доверчиво.

Так спят подо льдом величавые реки.

Наверное, ты не была недотрогою,

Но смотришь в глаза горделиво и прямо...

В окне семенит тишина над дорогою.

И холод сочится в скрипучую раму.

С небесною тайной случайно повенчаны,

Не веря, что встреча – начало разлуки.

Поэты приходят на Сретенье – к женщине

И тянут к теплу онемевшие руки.

А то, что пребудет за позднею встречею,

Библейские притчи укроют туманом...

И каждый судьбы своей станет Предтечею,

В душе оставаясь обычным Иваном!

И вешней истомы сумятица нервная

Срывается первой капелью со стрехи...

Поэты вернутся к любимым на Вербное,

Когда ото сна просыпаются реки!

***

Бродит волчицею серою

Оттепель –

в ночь, за окном…

В чём твоя вера? –

Не верую

В матерь, уснувшую сном

Вечным,

средь мая цветения,

После недели Страстной.

Ждать ли твоё воскресение?

Будешь ли снова со мной?

Звёзд слюдяное сияние

Тает на снежной меже…

Как обрести покаяние,

Если смятенье в душе?!

Кажется сонной химерою

В небе затерянный рай…

Верую! Верую!! Верую!!!

Мама, не умирай!

За ледяною излучиной,

В сполохах млечной пурги,

Ночью бессонной измученный

Слышу родные шаги.

Там, где часы беззаботные

Мы проводили любя,

Мамины пальцы бесплотные

Крестят, прощаясь, дитя

Взрослое,

с жёсткою проседью,

Горя познавшее край.

Губ шелестящее просинью:

«Мама, не умирай!»

ПЕРВОЗИМЬЕ

Вот опять на дворе

беспробудного царства пора.

И на смену предзимью приходит

черёд первозимью.

Вечереет с утра,

и безмолвие бродит с утра,

Подпоясавшись рек и проток

остывающих синью.

Первый лёд, первый снег – до оскомины,

право, скучны.

Я – не пёс, чтобы в свежих порошах валяться...

Эти странные строки, наверное, даже грешны.

Ведь уныние – грех, утверждают наивные святцы!

А на Святки кудесить, в «личинах»

и «харях» скакать,

Мне, за пятый десяток шагнувшему, в общем,

не дело.

Лучше ты расстели на двоих, как и прежде,

кровать.

И теплом своих рук отогрей мне усталое тело.

Ну а душу, покуда жива у поэта душа,

Отогреет любовь,

что приходит душе во спасенье.

И бездонные снеги на землю прольёт из ковша

Млечный Путь...

И до светлых минут Воскресенья

Им лежать – этим вечным, матёрым снегам,

Чтобы полнила грусть непонятные рваные строки.

Первозимье...

Иду поклониться соломы стогам.

Обелисками лету застывшими возле дороги.

ОРУДИЯ, К БОЮ! /МАРШ «ВАРЯГА»/

Памяти бабушки – З.В. Рудневой

Над бухтой встаёт желтолицее солнце.

Дымится на рейде эскадра Японца.

Но в церкви на юте канон сотворив,

«Варяг» и «Кореец» идут на прорыв!

А где-то в России, в снегах молчаливых

Тоскуют берёзы на Волжских обрывах.

И матери снова не спят до утра.

Им письма несут штормовые ветра.

Орудия, к бою! Орудия, к бою!

Грохочет шрапнель над матросской судьбою.

Но выше неё, в корабельных снастях

Трепещет, как чайка Андреевский стяг!

Остались в тумане окрестные сопки.

Протяжно гудят раскалённые топки.

И в небе ревут канонады грома,

И низко к волне накренилась корма.

Огнём запылали морские пучины.

В горящих сердцах не осталось кручины.

От мичмана с юнгой – до высших чинов,

Запомнит Россия отважных сынов

Живые шагают по Невскому маршем.

Пусть вечная память останется павшим.

На воду ложатся кругами – венки

В шеренги на баках встают моряки.

От Жёлтого моря до берега Крыма,

Плывут бескозырки средь чёрного дыма.

И грозным салютом гремят крейсера,

И следом несётся – морское УРА!!!

В СУМЕРКАХ ГОДА

Сумерки декабрьские года.

Толща снега и короста льда.

За окном — такая непогода

И метель такая, что беда.

Зачерпнули пади студень мрака.

Зацепили сосны клок небес.

Спит без задних ног моя собака,

И скулит во сне про зимний лес.

Где пришлось с утра в сугробах лазать,

Живность разгоняя по кустам.

Спи, мой друг, верна, голубоглаза.

Спи, моя святая простота.

Со своими синими глазами,

Гордо поступь лаячью храня,

Ты моей понравилась бы маме,

Только нету мамы у меня.

Ты лежишь в ее пустынном кресле,

Где она, являясь по утрам,

На меня глядит, и молча крестит,

И зовет свечу поставить в храм.

Ну, а ты толкнешь холодным носом

Седину хозяйского виска:

«Кто здесь был?» — и следом за вопросом

Лютым татем явится тоска.

Спи, мой друг, не веря Новогодью.

Жизнь прошла, остался маскарад.

По погостам расточившись плотью,

Близкие уходят в райский сад.

Только снег поскрипывает глухо…

На исходе пасмурного дня