Posted 28 июля 2004,, 20:00

Published 28 июля 2004,, 20:00

Modified 8 марта, 09:49

Updated 8 марта, 09:49

Нина Чусова

Нина Чусова

28 июля 2004, 20:00
Нина Чусова сейчас один из самых успешных и преуспевающих режиссеров Москвы. Ставит классику и «резиновые» поделки дня сегодняшнего, ставит на английском и русском, в разных театрах, с разными актерами. Кажется, она еще не знает, что такое усталость и пауза. О своей недавней поездке в Японию и о планах на будущий сезон

– Вы поехали в Японию по приглашению театра Тадаши Судзуки. О нем просто легенды рассказывают – и о том, какой он гениальный режиссер, и о том, что он артистов палками колотит.

– Почему легенды? Никакие это не легенды. Его артисты очень гордо рассказывают, что, когда они не правы, Судзуки бьет их палкой. А артист должен стоять и не возмущаться. Еще меня очень удивило, что им запрещено вступать в брак. Узнав, что Вика замужем, один артист местный очень удивился: «Как так? У тебя есть на это время?» Артисты Судзуки очень много работают. Они и плантации чайные обрабатывают… Вообще это место больше похоже не на театр, а на монастырь. Актерское ремесло для них священнодействие, а не игра. Они медитируют перед спектаклем часа по три, ищут другую реальность, другие чувства… В общем эти люди совсем другие и воспринимают эту профессию по-другому.

– Вы поехали в Японию со спектаклем «Вий». И как восприняла Страна восходящего солнца историю о Панночке и духовных перипетиях Хомы Брута? Ведь Гоголя почти невозможно перевести на другой язык…

– В Японии для меня произошло два чуда. Первое – то, что гастроли технически прошли без сучка без задоринки. А второе… Я думала, что японцы никогда в жизни не поймут, про что эта история – «Вий» Гоголя. Кто такой Вий? Как им будут это объяснять? А ничего объяснять не пришлось. Потому что, как нам сказала наша переводчица Лена Накагава, в это время года японцы традиционно читают и смотрят произведения, в которых рассказывается о привидениях. Мы с нашим «Вием» попали просто в точку. Во время спектакля японцы даже смеялись, особенно почему-то, когда наши ребята пародировали фильм Александра Птушко с Натальей Варлей. Выяснилось, что японская публика восприняла этот эпизод как пародию на театр кабуки. Конечно, они прочли в нашем спектакле какую-то свою историю, но это даже хорошо. В спектакле «Вий» ведь и не навязывается никакой морали. Главное – они поняли, что это история про любовь, про спасение души, жалко им было, что Хома умер...

– А с японской публикой удалось пообщаться?

– Однажды к нам на платформе метро подошли какие-то говорящие по- русски японцы, судорожно кланялись в знак признательности, они все, кстати, делают немного судорожно, трогали руками Пашу и Вику, чтобы проверить, что они настоящие, и восхищались тем, как они играют. Еще их очень удивило, что я режиссер. Женщина-режиссер, да еще и такая молодая – для них это почти невероятно. Этот факт вызывал у японцев такие сильные эмоции, что я попросила Пашу и Вику никому не говорить о том, что я режиссер, это становилось просто опасно для моей психики. С другой стороны, насколько я успела заметить, японцы – народ, который упорно скрывает свои эмоции, у них на лице такая маска… А «Вий» – спектакль, построенный на открытых эмоциях, «где все на воле, все наружу»…Смех, слезы, душа нараспашку. Мне кажется, им это понравилось. Принимали очень хорошо и тепло. Ни один человек не ушел. Я ведь в зале сидела и в ужасе думала, что им же ничего не понятно, и ждала, что начнут сейчас уходить. Нет – сидят, смотрят, хлопают. В общем, мы возлюбили Японию со страшной силой, эта страна оказалась для нас удивительно теплой.

– А какое впечатление от театра Судзуки?

– Конечно, их бы условия да в наши театры. У них в гримерке массажное кресло, да такое, что каждую мышцу прорабатывает, татами для отдыха, душ, гримерка – как директорский кабинет в наших театрах. Наш театр все равно крепостной. Говорят, в антрепризе свобода какая-то, ничего подобного – от одного барина к другому. Короче, наш театр такой, и таким он, наверное, и будет. А в Японии на социальной лестнице артист Судзуки стоит очень высоко. Для них актеры – как жрецы или монахи. А Судзуки – как гуру, он их на съемки не отпускает: если ты мой, то будь со мной. Он не режиссер, а Учитель, его авторитет непререкаем. Эта система отношений дает удивительные результаты. Меня совершенно поразила их способность неподвижно замирать. Если ей сказано не двигаться, то она так и будет сидеть час, два, и на челе ее высоком не отразится ничего. Это абсолютно своеобразный театр. Он очень статичен, особенно театр Судзуки. Конечно, двигаясь, легко передавать эмоции, а вы попробуйте энергию дать в статике или через голос. Наверное, они входят в какой-то транс, потому что то, что они делают в спектаклях, почти невероятно. Их техника статичности, назовем это так, на грани человеческих возможностей. Если ее правильно понять и применить на русской почве – это может быть очень интересно. Мы договорились встретиться с Судзуки, когда он приедет во МХАТ им. Чехова ставить спектакль. Спектакль Судзуки – это, конечно, очень здорово, но я думаю о наших актерах, которые часть спектакля будут репетировать там, у него…

– Боитесь, что Судзуки их палкой поколотит?

– Я все думаю, кто падет первым. Они же по двадцать часов репетируют. Насколько нашего-то терпения хватит?!

– Поездка в Японию как-то отразится на другом спектакле о духах – «Сне в летнюю ночь», точнее, «Сне в шалую ночь» в переводе Сороки, который вы собираетесь поставить в Театре им. Пушкина?

– Наверное, отразится, у меня ведь всегда все отражается. Но как конкретно… Дело в том, что я определяю жанр этого спектакля как «свадьба». Ведь все и начинается со свадьбы. Так что от майских привидений к майской горке… Я не скажу, что будет японская свадьба, по цвету скорее лаосско-филиппинская, Таити. В любом случае это экзотика. Ведь Афины для Шекспира, наверное, были довольно абстрактным понятием. Такие галлюцинации, как у героев «Сна», скорее подходят какой-нибудь более экзотической стране с роскошными ядовитыми цветами. Это совсем другой мир. Япония – тоже другой мир, но очень технологичный. «Здесь птицы не поют, деревья не растут». Звуки все технологичные – разговаривающие унитазы: «Вы сели на меня, не хотите ли прогреться», дороги, светофоры. Все кнопочное. А в Камбодже, Лаосе, наверное, боги какие-нибудь еще живут – сто процентов!

– То есть тема волшебства и колдовства продолжится в «Сне»?

– Тема неизвестного, неизведанного, таинственного обязательно будет – такая сказка-сказка. Только ничего бутафорского, ничего, что называется, опереточного. Хотя будут использованы какие-то цирковые моменты: превращения, аттракционы, фокусы. И, конечно, современные технологии в области света, звука. Все нужно соединить. Как я называю это для себя – использование средств мюзикла в драматическом спектакле. Это будет настоящее шоу. Хочется сделать такой подарок-подарок. Чтобы было и смешное, и страшное. Хочется вернуться к состоянию детского восторга. Меня вот все мучает вопрос, и я пытаюсь понять, почему мне нравились индийские фильмы. Когда она бежит по цветам, а их – миллион. Не знаю я, что она там поет, и не нравится мне, как они там играют, но визуально – огромные поля маков или роз и не знаю чего там еще, и их миллиард, и восторг… Одним словом – красота. Все остальное – ерунда. Главная эмоция, которую мне хотелось бы вызвать у зрителя, – восторг в душе.

– А текст?

– А что текст? Текст будет. Перевод Осии Сороки называется «Сон в шалую ночь». Я уже пробовала какие-то куски и текст, как раз прекрасно ложится на то, что я придумала. Тщательнейшим образом я буду разрабатывать линию импровизации. Вот текст, который был написан для простолюдинов, – это же чистая импровизация. И текст-то этот был записан со слов актеров, и, значит, актеры могут этот текст менять. Не нужно относиться к этому как к раз и навсегда закрепленному. Там давался момент для импровизации. Нужно это учитывать. Мне всегда смешно, когда начинают разыгрывать этот кусок текста слово в слово, и именно поэтому ему всегда не хватает живости… У меня ремесленники будут клоунами, такими балаганщиками живыми, которые создают импровизацию здесь и сейчас.

– Балаганщики с лаосских цветочных полян…

– Ну, Лаос или Таити – это же условно. Конечно, ни то и ни другое. Но адрес понятен. А что касается цветочных полян, то они будут на небе. А на земле – только их отражение… Как и земная жизнь – только отражение жизни богов. Вот Титания говорит, что весь сыр-бор на Земле, войны и так далее – только оттого, что мы с тобой ссоримся, дорогой Оберон. Когда боги ссорятся, все и начинается: и любовные неувязки, и хромосомы не туда.

– То есть нужно любить и не нужно ссориться?

– Вообще я заметила, что любовь нынче в моде. Весь мир ищет любовь. Надоела эта сексуальная свобода. Надо любить и …бац, а любить-то никто не умеет. Блок, блок, блок. Душа-то привыкла к эротике-порнографии, которая сейчас везде.

– А в «Сне в шалую ночь» эротики, что, не будет?

– Как же лаосская свадьба без эротики? Томность, нега – это все оттуда. Для меня, например, восточные костюмы, сари и все такое, где и открыто, и закрыто, и прозрачно, и непрозрачно, – очень эротичны. В этом есть игра. Для них же секс не самоцель. Не как кошечка с собачкой. Это определенное состояние, в которое надо войти в определенное время в определенном месте. Это как цветы, гармония. Я терпеть не могу, как сейчас это иногда бывает, – вышли топлес, покрутились к месту и не к месту. Фу, как мух ловят на клейкую ленту, так и наши средства массовые привлекают зрителей. Какую газету ни возьмешь, на первой полосе – девушка с голыми грудями.

– А социальные мотивы вам тоже не чужды?

– Социальные мотивы у меня в «Тартюфе».

– Но Мольера и Шекспира одним ключом ведь не открыть?

– А ключик-то мой к «Тартюфу» и не подошел. И это правильно. Зато я придумала другой ход. Конструкция пьесы – металлическая, ничего не сдвинешь. Всю историю можно сыграть вокруг стола и двух стульев. А я каждую сцену делаю в разных помещениях, получается такой спектакль-путешествие по дому Оргона, и от этого меняется немного и сама ситуация. Еще мы придумали им всем биографии. Такое ощущение, что герои Мольера попадают на сцену из ниоткуда и уходят в никуда. Мы старались искать в персонажах изнанку. А почему они такие? А кто такая, к примеру, Эльмира, почему она вышла замуж за Оргона? Хочется всю эту ситуацию вскрыть. Мы, конечно, немного ушли от мольеровских времен, но не от Мольера. Откройте любой светский журнал, и вы увидите этих же львов и львиц, они чуть-чуть другие, конечно, они уже не в буклях, но суть этой жизни в золотой клетке и законы этой жизни – все пожирают всех – те же. Не то чтобы я делала социально-политическую вещь, да она у меня и не получится. Но это будет актуальный, современный спектакль. Для меня «Тартюф» – очень жесткая комедия. Я никак не могу найти в ней позитив. Злая клоунада – вот что для меня «Тартюф». Кто кого быстрее сожрет. Жертва этой системы, конечно, Оргон, хотя он же ее, между прочим, и создал. А «Сон в шалую ночь» –противовес этой жесткости.

"