Буратино в концлагере

С выставки Мессаже должно было открыться новое здание Дома фотографии. И там уже, в соответствии с обновленной концепцией центра, устраивались бы «мультимедийные» проекты. Не снимки на стенах, а полноценные инсталляции. На фоне того, что происходит на нашей арт-сцене (тем более летом), эти гастроли кажутся очень странными. Ведь на первый взгляд француженка категорически не вписывается в привычный формат вернисажей империи госпожи Свибловой (выставку организовал Московский дом фотографии). Во-первых, фотография для нее – вещь очень вспомогательная, и фотоискусство она явно никуда не двигает. Во-вторых, в ней нет ни грамма гламура, моды, всего того, на что ходит глянцевая тусовка. Разве что «Золотой лев» Биеннале – эдакий художественный «Оскар», но мы же знаем, что «Оскаром» время от времени награждают и завзятый артхаус.

В то время как большинство музеев и галерей пытается увлечь и развлечь отпускную публику, мы вдруг получаем непривычное и странное зрелище. Если отвлечься от регалий и долгого творческого пути художницы с 1960-х (Аннетт начинала тогда, когда, по ее собственному выражению, женщина могла войти в арт-мир «только на правах веселой подружки, любовницы или модели») и смотреть на работы как первый раз, главное, что в них поражает, – неформатность. Здесь перекошены все объемы и музейные формы: в одном зале на полу валяются крохотные куклы с гипертрофированными головами (единственное, что мешает на них наступить – натянутые поверх нити), в другом – на полу же – вздымается огромная черная вуаль (зрители вынуждены прижиматься к стенам), фотографии подвешены так высоко, что нужно дико задирать голову, а от них к плинтусам шлейфом спускаются неразборчивые надписи. То есть первое, что здесь отменяется – выгода зрителя. Так создают только для себя, без позирования и скидок.

Мессаже неоднократно повторяет, что не намерена объяснять свои произведения. Но всячески намекает (как в названиях, так и в аннотациях), что все это – ее глубоко интимный и далеко не радужный мир. Некие психические, физические и даже социальные реакции на эрос и танатос. Оттого критики и посетители невольно выступают психоаналитиками. Что означает куча подушек-вермишелей, сваленная в центре комнаты, вокруг которой на одном из «матрасов» катится фигурка распростертого Буратино (Пиноккио). Полосатые тряпичные «вермишели» намекают на лагерные одежды (как и название инсталляции – «Загон для марионетки»). Кукла в концлагере? Переправа мертвого человечка? Детские страхи и взрослое насилие? Сюрреалистические инсталляции Аннетт тем и отличаются, что категорически неописуемы.

Иногда послания Мессаже вполне очевидны. Она распарывает плюшевые игрушки и детские комбинезончики таким образом, что они, развешенные по стенам, превращаются в освежеванные туши. Она шьет тряпичные автоматы (то же самое, но с другим посылом делает у нас Дмитрий Цветков) и «украшает» их значками с частями тела. Здесь все, что с ней обычно и связывают – феминистский бунт против использования тела, жестокость обыденности и женский ответ Дали с его арт-порно. Однако чаще смысл намеренно затемняется – не случайно в каталоге выставки долго рассказывается о вуали и сетке в работах Мессаже. Однако за французской вуалью скрыты не только блоковские «берег очарованный и очарованная даль», но и куда как более страшные и даже жуткие вещи.