Актер Виктор Бычков

– Виктор, как получилось, что вас пригласили на роль Платона Лебедева?

– Я давно знаю режиссера Игоря Лоховинина, который поставил это спектакль. Раньше он жил в Ленинграде, потом уехал в Израиль, а сейчас живет в Антверпене. Игорь давно интересовался процессом Ходорковского-Лебедева, очень много о нем читал, ездил на заседания суда. Его дочь, кстати, один из адвокатов Ходорковского. Когда Игорь предложил мне сыграть эту роль, я сразу согласился.

– Как построена эта пьеса?

– Она начинается с пролога – сценами из Ветхого Завета. Лоховинин долго жил в Иерусалиме, может, это повлияло. Есть сцены общения Ходорковского и Лебедева с корреспондентами. В одной из сцен они общаются друг с другом, хотя известно, что сидели они в разных тюрьмах. В других сценах размышления, попытки понять – за что их судят? Если было воровство, то откуда взялась прибыль? Если они воровали, то с чего платили налоги? Весь текст построен на реальных показаниях Ходорковского и Лебедева в суде.

– Кто играет Ходорковского?

– Русский парень, он играет в этом театре. У них есть несколько других постановок из русской классики. Этот театр сам зарабатывает на жизнь. Им надо платить за все – за здание, костюмы, свет.

– Вы гримируетесь, чтобы быть похожим на Лебедева?

– Это не шоу двойников и не «Большая разница». Грим минимален. К тому же у нас есть какое-то внешнее сходство. Даже по возрасту.

– А артист, играющий Ходорковского, тоже не гримируется?

– Ему это и не надо. Он стопроцентно похож на него. Но мы изначально говорили с режиссером, что я не буду играть конкретного Платона, его мимику, жесты. В этом материале жизнь человеческого духа куда важнее. Все-таки не зря я занимаюсь актерством, понимаю, что важнее играть не похожесть, а проникать в сущность.

– Какие еще герои есть в спектакле, кроме вашего героя и Ходорковского?

– Актеры, играющие сцены из Библии, охранников, корреспондентов и толпу зевак, которая кричит: «Вор должен сидеть в тюрьме».

– Как вы определили бы жанр пьесы?

– По сути, пьеса частная человеческая трагедия, но она обретает глобальный смысл.

– Глобальный смысл для России или для мира?

– Конечно, для России. В жизни я сталкивался с судом, не уголовным, слава богу, и понял, какой это советско-российский анахронизм. Мне не доводилось сталкиваться ни с американским, или с финским судом, наверное, и у них тоже есть такая же рутина. Но они же как-то модернизируются, а у нас осталось все старое. Из нового появилось только одно – «цена вопроса». Кто-то может позвонить, и тебя не будут слушать в суде. Кто-то позвонил, и тебя могут выпустить. Кто-то позвонил, и тебя могут посадить. Это же страшно, когда тебя могут бездоказательно посадить на семь, четырнадцать или двадцать пять лет, а потом и еще добавить срок. Ходорковский и Лебедев знают, за что пошли на голгофу, им страшно не за себя, а за родных и близких. Они готовы, что будут и другие процессы. Страшно то, что сто процентов людей, которые занимаются сегодня бизнесом в России, могут оказаться на их месте.

– Вы читали стенограммы процесса, смотрели видеоматериалы, когда работали над ролью Платона Лебедева?

– Анекдот в тему. Опрос на улице: «Ходорковского посадили. Как вы к этому относитесь?» Ответ: «Так же». – «Что значит «так же»?» – «Так же, как он, если бы посадили меня». Нас за эти годы почти приучили не интересоваться и не лезть «куда не надо». Предложение играть Платона поступило очень неожиданно. Не могу сказать, что ранее специально интересовался самим процессом, скорее как обыватель. Читал в прессе, слушал новости о процессе на «Эхе Москвы». Иногда мне рассказывали что-то умные люди, к которым я прислушиваюсь и уважаю. Я не подписывал никаких писем, да меня и не просили об этом. Но когда получил текст пьесы, то стал интересоваться подробностями: читал, смотрел видео, стал больше ориентироваться «в материале». Как нормальный актер я должен понимать, о чем буду говорить со сцены.

– Как артисту русского психологического театра вам было сложно играть в бельгийском театре?

– Это русский театр. В нем играют эмигранты, люди, которые любят русскую драматургию, русский театр. Они играют бесплатно.

– Это антреприза?

– «АнтВерприза»! Так назвали они свой театр в Антверпене. По-моему, остроумно. Нет, это не антреприза в нашем понимании, просто собралась группа единомышленников.

– Вы тоже бесплатно играете?

– Да. Эта роль – моя гражданская позиция.

– Вы читали отзывы в прессе?

– Еще нет, но мне говорили, что рецензии очень хорошие. Понимаете, одно дело – когда на сцене голая публицистика, и совсем другое – когда это преподносится в художественной форме. Сцена – это увеличительное стекло, она увеличивает трагедию. Факт, что два человека получили четырнадцать лет тюрьмы, переходит в вопрос: кто следующий? Поговорка «От сумы и от тюрьмы не зарекайся» в России до сих пор главная.

– Какой финал у пьесы?

– Страшный. На сцене остается только скамейка для подсудимых. На ней может оказаться каждый. Так же как и в жизни. В одной из сцен Ходорковского и Лебедева спрашивают: «Как вы считаете, если вас освободят, станут ли вокруг вас консолидироваться люди? Не станете ли вы знаменем борьбы?» Они отвечают: «Мы не хотим быть знаменем». Но все понимают, что стоит их только освободить, как их будут носить на руках и левые, и правые, и средние, и полусредние. Поэтому их и не освобождают. Вот что страшно. Мой герой Платон говорит. «На мой взгляд, из того, что мне известно про историю России, во все времена в России была элита. Просто ее положение, место, роль всегда менялись. Сейчас элита тоже есть. Мы привыкли к тому, что под словом «элита» подразумевается круг людей, который составляет гордость нации. Если брать последний период, последние 20 лет, то у нас к такого рода людям принято причислять Сахарова, Лихачева…Сейчас людей такого уровня не видно. Это не значит, что их нет. Их просто не видно.

– Трудно было учить роль?

– Непривычно. Текст не театральный, много экономических терминов, я старался сделать его более живым, разговорным. В отличие от Платона Лебедева я ничего в экономике не понимаю и помню только одну формулу из «Капитала» – «товар-деньги-товар».

– Вас не удивило, что предложение играть Лебедева поступило именно вам? Ведь у вас как у артиста ироничный, даже комедийный имидж.

– А что в этом плохого? Стоит мне выйти на сцену, и уже понимаю, что зритель становится моим. Наверное, это иногда вредит, но чаще бывает, что зритель лишь поначалу улыбается, а потом начинает слушать, что говорю. Так получилось и в этом спектакле.