Posted 28 ноября 2018,, 05:20

Published 28 ноября 2018,, 05:20

Modified 7 марта, 16:30

Updated 7 марта, 16:30

Вместе - в Бездну: чем волнует Европу жизнь и смерть Бернардо Бертолуччи

Вместе - в Бездну: чем волнует Европу жизнь и смерть Бернардо Бертолуччи

28 ноября 2018, 05:20
Смерть Бернардо Бертолуччи, последнего «столпа» великой традиции и наследника по прямой (ему предшествовали такие титаны как Феллини, Висконти, Пазолини и Антониони), всколыхнула весь культурный мир.И Россию в том числе. Полузабытый гений снова в тренде.

Диляра Тасбулатова

«Конформист» и «Последнее танго в Париже», картины почти полувековой давности, как выяснилось, до сих пор актуальны и вызывают живой отклик.

Эпохальный «ХХ век», утончённая «Луна» и «Последний император» не так популярны, многие разочарованы в «Мечтателях» и «Ускользающей красоте», а его сверх-шедевр «Под покровом небес» знаком, пожалуй, лишь киноманам.

О «Маленьком Будде» почти не вспоминают (ибо это единственный полный и сокрушительный провал мастера), «Последнего императора» чтут, но не более того.

Как ни странно, в данном случае «непритязательные» вкусы так называемой «обычной публики» оказались пророчески точными: ибо именно в этих двух фильмах автор достиг небывалого совершенства. И если «Конформист», одна из самых страшных картин о природе фашизма, режет как скальпель, с точностью до миллиметра и по живому (кто из нас не конформист?), то «Последнее танго» обладает такой магией, что просто дух захватывает. Сделанный из ничего, из анекдота (а давай снимем фильм о случайных любовниках, которые даже имен друг друга не знают, решил юный Бертолуччи со своим другом), он стал поворотным в истории кино, вехой, явлением такого масштаба, какое случается, возможно, раз в тысячелетие. Картина сразу стала сверх-знаменитой и в то же время была предана остракизму: мало того, что режиссера осудили на двухмесячный тюремный срок, фильм, по решению суда, чуть не уничтожили. За, так сказать, «безнравственность».

Причем итальянские леваки, как ни смешно, в этом вопросе сошлись с советскими ханжами: и тех и других почему-то более всего шокировал эпизод с маслом. Ну да, в СССР, как сказал ныне забытый Сергей Герасимов, а в те времена режиссер номер один, масло никогда не использовалось в столь грязных целях, как в «низкопробном» фильме Бертолуччи.

Ещё бы. Масло у нас было в дефиците, кто бы спорил.

Между тем (хотя, казалось бы, все это смешно) это был большой удар для Бертолуччи: известный «левак», в юности марксист и троцкист, он, как и положено леваку, поначалу идеализировал СССР, где, как ему казалось, строят «здоровое общество». Правда, когда он увидел, что сделало «здоровое общество» с его «Конформистом» (перемонтировали, сократили, переозвучили, лишили цвета) – призадумался.

В общем, оба фильма - и «Конформист», и «Последнее танго» стали камнем преткновения во взаимоотношениях Бертолуччи с нашей страной, на которую он в свое время возлагал большие надежды. Так же, впрочем, как и на социалистический Китай – пока не разочаровался и в нем окончательно и бесповоротно.

Все это было бы смешно, если бы не было так грустно. По крайней мере для Бертолуччи, который тогда испытал настоящий шок. Будучи убежденным коммунистом, он вкладывал в «Последнее танго» антибуржуазный пафос, воплощением которого стал главный герой картины, Пол, в уникальном исполнении Марлона Брандо. Обозначая границы свободы – так, как понимал ее Пол, - Бертолуччи демонстрировал и ее тупики, ее пределы, ее бессмысленность. «Последнее танго» стало для него расставанием с леворадикальными иллюзиями троцкистского толка, с анархизмом; и он, естественно, ждал понимания со стороны идеологов Страны Советов.

Забавно, но все эти коллизии и политические дебаты ныне остались далеко в прошлом; а «Последнее танго», это абсолютный и неувядаемый шедевр, больше ни у кого не ассоциируется с вышесказанным. Киноманы новой формации сильно бы удивились, услышав предысторию фильма: никакого расставания с «троцкизмом», никакой другой политической составляющей они в фильме не видят. И правильно делают – все наносное благополучно испарилось, осталась лишь пронзительная нота невыносимости и невозможности любви, метафизическая бездна. Политический контекст испарился под мощным напором гения режиссера, помноженного на запредельную органику лучшего, наверно, исполнителя ХХ века, Брандо.

Недаром Бертолуччи (уже ближе к девяностым, пройдя через все политические искушения) придёт к экзистенциальному равновесию картины «Под покровом небес». Равновесию, впрочем, весьма хрупкому – три европейца, отправившиеся в Марокко в поисках самоидентичности, пребывают в тех же «буржуазных тупиках», преодолеть которые так мечтал и сам Бертолуччи, и его друзья юности, троцкисты и леваки по убеждениям. Автор уже больше не верит ни в «мировой пожар», ни в китайскую модель переустройства мира; не верит, впрочем, как и его герои, ни во что. Человек, как бы говорит Бертолуччи, всегда остается наедине со своим экзистенциальным кошмаром, и извне его проблемы неразрешимы…

Наверно, поэтому «Небеса», шедевр сокрушительный силы (видимо, последний в его фильмографии), - столь безнадежная, страшная картина. «Фильм ужасов», - как пошутила одна моя знакомая. Картина увядания некогда великого европейского духа, ныне нуждающегося во вливаниях молодой экзотической крови. Недаром один из героев картины, писатель (а стало быть, некое средоточие европейской духовности) погибает от лихорадки в марокканской пустыне, символизируя постепенную гибель и нежизнеспособность Европы. Редкостный по красоте изображения (снятый постоянным оператором Бертолуччи, Витторио Стораро), медитативный и завораживающий, втягивающий в себя, словно зыбучие пески, этот фильм, похоже, завершил некий период в творчестве Бертолуччи, прошедшего через множество искушений и иллюзий, сквозь идеологические тупики и упования…

В «Последнем императоре» оперная живописность и изобразительный блеск таили другие тупики. То есть тупики исторические, где поумневший и разочарованный автор уже смотрит на революцию – китайскую в данном случае – через философскую призму всепонимания и детерминированности человеческих поступков. «Луне», повести об инцестуальных отношениях матери и сына, критики приписывают фрейдистский мотив «отцеубийства» (разумеется, скрытый, подспудный), внезапно появившийся в творчестве зрелого Бертолуччи.

В общем, Бертолуччи вернулся на круги своя, в заколдованную круговерть чисто европейских проблем. Объехав весь мир, от России до Китая, побывав в Марокко и революционном Париже, он вновь почувствовал себя итальянцем. «Кино, - сказал он как-то, - в любом случае – зеркало той страны, где ты родился». Интересно, что эта знаменательная реплика прозвучала как раз в тот момент, когда Бертолуччи получил целых девять «Оскаров» за «Последнего императора».

…Когда умирает человек, сюжет его жизни становится полным, завершенным, как бы «обрамленным» - ничего уже больше ни прибавить, ни убавить.

Душа его еще витает здесь и – спустя всего три дня после его кончины – становится ясно, что именно он, Бертолуччи, был последним «столпом» величайшей европейской культуры, которая вот уже лет сто как гибнет.

Так получилось, что он наследник не только кинематографической традиции – в лице своих великих предшественников - Феллини, Висконти и Пазолини, - но и наследник европейской культуры в целом. Как Висконти прощался с гуманистической Европой в «Смерти в Венеции» (в свою очередь наследуя Томасу Манну), так Бертолуччи распрощался со всеми европейскими иллюзиями в своих лучших картинах.

Правда, этот закат Европы, эти похороны прекрасных иллюзий в его изводе настолько прекрасны, что невольно приходит на ум расхожая шутка о буржуазии, которая загнивает, но с упоительным запахом.

"