Режиссер Марк Захаров

– Вот вы говорите, что «Дни Турбиных» – это Эверест. Но по известному закону, едва вершина достигнута, следующий путь только вниз или же к новой вершине...

– Да, поэтому вполне естественно, что во мхатовских стенах родился «Современник» – как новый опыт, попытка отойти от того, что принято считать классикой. По тому же принципу произошло и рождение «Таганки», хотя это было уже не во МХАТе, а в Щукинском театральном училище... Но как бы то ни было, всегда прорастают новые формы искусства, не замечать которые, мне кажется, совершенно неправильно.

– Творчество режиссера Константина Богомолова относится к такой «новой форме»?

– Да, конечно.

– Когда вы приглашали его на постановку в «Ленком», вас не отговаривали?

– Что бы мне ни говорили, я знал, на что иду. Недавно посмотрел два его свежих спектакля в МХТ, хотя первый разговор о постановке мы вели еще восемь лет назад – думали о том, что хорошо было бы его привлечь. И привлекли... И потом, такая деталь. Незадолго до своего ухода из жизни Александр Абдулов говорил: «Марк Анатольевич, к вам притерпелись люди, вас особенно бить не должны, поэтому нам бы хотелось добавить в репертуар такой спектакль, который вызывал бы полярные мнения». Такие мнения, между прочим, очень любил Мейерхольд в своем театре. Он всегда радовался, когда нет коллективного однообразия, когда половина зрителей восхищается, а другая половина отвергает категорическим образом. Только в этом случае театр способен остаться интересным местом. «Ленком» должен быть интересен для Москвы, потому что он всегда стремился взращивать в себе какие-то новации, которые могут будоражить, волновать. Вплоть до шока...

– «Борис Годунов» Богомолова вышел, когда вы были в Германии. Но когда вы посмотрели спектакль, вам не хотелось что-то поправить?

– Да нет, вы знаете, я стараюсь не вмешиваться в творчество других режиссеров, потому что режиссер имеет право на самовыражение, и никто ему не должен мешать. У меня у самого был очень тяжелый опыт постановки спектакля «Разгром» в театре Маяковского, когда главный режиссер стоял в дверях, кутаясь в шарф, и внимательно следил за тем, что я там делаю. Волновался страшно, но так ничего мне и не сказал. Наконец, спектакль вышел и угодил в опалу. Секретарь горкома партии Шапошникова говорила: «Ну как может руководить партизанским отрядом человек с фамилией Левинсон? Что это такое? Зачем ему это надо? Да к тому же произведение называется «Разгром». А потом (мне об этом Вульф рассказал) был треп по телефону двух актрис – Марии Бабановой и Ангелины Степановой. «Ну как дела, Маша?» – поинтересовалась Степанова. Та стала рассказывать. «А какие новости в театре?» Бабанова говорит: «Ну, в театр пришел мальчик, ставит спектакль по роману Фадеева, но его сейчас запрещают». Степанова взорвалась: «Как это можно Сашу запретить?!» (Александр Фадеев был мужем Степановой, но к тому времени уже ушел из жизни.) Бабанова говорит: «Да, можно, вот горком партии запрещает». А у Степановой «вертушка» была, оставшаяся от Фадеева, она набрала Суслова. И Суслов пришел в галошах решать мою судьбу. На спектакле он два раза всплакнул и один раз зааплодировал, что являлось историческим моментом в жизни нашей страны. После чего в «Правде» вышла положительная рецензия. И моя судьба была решена.

– Сейчас, оглядываясь назад, есть какие-то постановки, за которые, на ваш взгляд, вы брались напрасно?

– Да, первый спектакль в этом театре – «Автоград-21». Я бы его вообще ни при каких обстоятельствах не ставил бы. Но все мы крепки задним умом...

– А пьесы Шатрова?

– В Шатрове не было моей ошибки – в его творчестве заключалась историческая потребность. И когда у нас в рамках спектакля «Диктатура совести» был запланирован диспут, и вдруг в зале среди зрителей Янковский увидел Бориса Николаевича Ельцина и протянул ему микрофон, то публика закричала: «На сцену его!» Ельцин хотя и был тогда отовсюду изгнан, не прошел в Верховный совет, но театр давал возможность почувствовать то, о чем в официальной прессе молчат. У нас на спектакле публика относилась к Ельцину, разумеется, как к народному герою... А вообще я не знаю, как надо относиться к своим прошлым спектаклям... Мне многократно говорили: «Слушай, давай переделаем еще раз «Доходное место», возобновим его». Не обошли эти разговоры и кинематограф: «Хотелось бы снять «Тот самый Мюнхгаузен-2», «Обыкновенное чудо-4», «Формула любви-8». Я очень этому противился, поскольку боялся попасть в какую-то одну колею и навсегда в ней погрязнуть. Хотя знаю и уважаю тех людей, которые по несколько раз ставят свои спектакли. Я, к сожалению, так не могу.

– Ну, раз просят снять ремейк «Формулы любви», то получается, что есть ностальгия по качественному, доброму кино...

– Телеканалы должны смелее привлекать людей с хорошей головой, с чистыми помыслами, с мастерством, талантом, чтобы они могли противопоставить свои работы каким-то детективам и мордобоям. Ведь драматически насыщенное действо не обязательно должно строиться на убийствах. В качестве примера могу привести «Последнее танго в Париже». Там нет никаких выстрелов и никаких драк, однако это странное, загадочное сближение двух возлюбленных людей не отпускает с первой до последней минуты. И это очень ценно.

– Когда в 1980-е годы вы ставили «Трех девушек в голубом», то власти довольно настороженно отнеслись к постановке: дескать, есть в ней «романтические видения прошлого». Прошли годы, сменились эпохи, и вдруг наше недавнее советское прошлое тоже всплывает в голубой дымке – не таким уж преступником, оказывается, был Сталин, не так страшно было в ГУЛАГе, репрессии шли от чистых помыслов и так далее...

– Я думаю, это от недостаточно глубокого изучения наших исторических материалов. Романтизм в отношении ГУЛАГа, где сидел мой отец по 58-й статье, я категорически отрицаю. И для меня тот геноцид, который устроил главный любимец нашего народа и самый популярный человек в истории – Сталин, для меня не поддается никаким оправданиям. Поэтому страшно и горько видеть фильмы, в которых хотя бы малейшей попытке романтизируется образ этого жуткого преступника... Мне это напоминает знаменитую пьесу Шварца, где архивариус Шарлемань говорит про дракона, дескать, не надо считать Дракона исчадием ада – есть у него и положительные качества. Так, например, во время эпидемии чумы он дыхнул своим жаром и вскипятил озеро – люди пили кипяченую воду. Такая же тенденция есть и у нас по отношению к советским временам, но мне она романтической не кажется. Она меня раздражает. Я думал, должно пройти совсем немного времени, и люди поймут, что такое геноцид и уничтожение собственного народа, ликвидация класса землепашцев, которые кормили всю Европу. Многие ленинские формулы были направлены на подрыв российского всемогущества... Да, конечно, Россия развивалась с ошибками, сложностями, но она развивалась красиво и хорошо. Столыпин говорил, что нам бы только избежать войны, и мы станем мощным европейским государством. Для этого были все предпосылки. А в итоге мы пришли к полному разладу в головах. В регионах, на периферии могут запросто запретить постановку «Иисус Христос – суперзвезда», поскольку она некоторым гражданам кажется делом ненужным и вредным. Я не имею четкого ответа, почему это происходит. Может быть, надоело некое отсутствие порядка, стабильного представления о жизни, и это выбивает людей из колеи, вселяет в них агрессию, насилие. И наш менталитет, в целом, портится в каких-то аспектах...

– Вы вспомнили про «Иисуса Христа», а ведь подобных историй в последние годы становится все больше и больше, когда губернатор, например, требует исключить спектакль из репертуара, или священник советует режиссеру удалить такую-то сцену... Вам не кажется, что мы возвращаемся к цензуре?

– На меня это действует не самым радостным образом. И даже вызывает море пессимизма. Я в нашем разговоре отмахиваюсь от каких-то советских ценностей, считаю, что не имею к ним отношения, хотя, на самом деле, советский период все равно оказал влияние на наши мозги. Я и сам многократно ловил себя на большевистских помыслах: как бы сделать так, чтобы все было хорошо? Не надо никакой последовательности, обдумывания каждого этапа... А просто раз – и все. Живем хорошо. Решил начать с театра. На дворе были застойные времена. И я повесил большой сетевой график, заимствованный в Японии. Люди разглядывали его, обсуждали – словом, прониклись ко мне уважением... Результат не заставил себя долго ждать. Спектакль действительно получился ярким, интересным, но все равно в последнюю неделю шла очень напряженная работа – люди недосыпали, падали от усталости, проявляли героизм... Никакой заморский график не уберег их от этого. Ну и по нынешний день советская закалка преследует наших руководителей. Иногда я думаю: зачем тот или иной высокий человек спрашивает у чиновников, как они подготовились к зиме. Невозможно представить, чтобы Барак Обама, например, вызвал к себе губернаторов и сказал: «Скоро зима. Как вы, картошку заготовили, нет? Встаньте, кто не заготовил». Вот это немыслимое дело. Надо признать, что европейцы и американцы оторвались от нас в своем развитии...

– Между тем нынешняя пропаганда твердит о внешних врагах России. А самое страшное то, как украинские события раскололи общество на разные лагеря. Даже деятели искусства выступают с разными призывами, хотя у культуры, казалось бы, задача одна-единственная – объединять народы...

– Хотите спросить, как этого избежать? Нужно просвещение. Последовательная деятельность авторитетных людей, какими были, например, Сахаров, Лихачев, Аверинцев... Уверен, такие личности есть и сегодня – просто им никто слова не дает. Они должны получить слово, чтобы забросить в умы сограждан правильные мысли – стать своего рода катализатором, чтобы поскорее погасить крайности нашей ментальности и уж тем более подавить возникшие стремления к большевистским наскокам. Правда, сделать это в одночасье невозможно. Громадная страна имеет громадную инерцию. Даже авианосец довольно трудно поддается маневрам, а уж страна с ее просторами – тем более. Но и молчать тоже нельзя: Россия устремилась сейчас в таком направлении, которое, с моей точки зрения, является достаточно опасным. Надо постараться ее развернуть. И делать это должен не один человек, а целое общество.