Стихийность карнавала

Так совпало, что в одних и тех же залах с небольшим перерывом прошли ретроспективы двух травестийных художников – Мамышева-Монро и Бартенева. Травестия здесь – вовсе не переодевание в женское платье, а более сложная система перевернутых форм и смыслов. И если в случае с погибшим Владиславом Мамышевым-Монро травестийность – это пародирование идеологических символов и клише «высокой» культуры (особенно советской), где главным инструментом выступает лицо и тело художника, у вечно жизнерадостного Андрея Бартенева – костюмированный гротеск, где основным средством становится «взбесившаяся» оболочка (одежда или то, что под нею подразумевается). При этом каждый из них заступал на сопредельную арт-территорию: Монро влекло кино, Бартенева – мода и подиум. Интересно, что оба они и сами превратились в символы – олицетворяют эпоху 1990-х, разгульных и безумных тусовок.

Правду сказать, по подаче материала выставки очень отличаются. Если у Мамышева-Монро был реальный архив, разложенный по годам и сюжетам, у Бартенева – клубное шоу, где выплеснулись его творения, как говорится, все и сразу. Уже первый зал буквально обрушивается на зрителя огромными черно-белыми скульптурами из папье-маше, создающими эдакий лес галлюциногенных объектов. Далее где-то под потолок подвешены два костюма, защищающие своего обладателя во время «путешествия с Мефистофелем». Здесь впервые ощущаешь, что искусство Бартенева не такое уж благостное: в нем тоже хватает и страхов, и перверсий с комплексами. Иные бартеневские «скафандры» очень напоминают жуткие африканские (или другие первобытные) тотемы, где один персонаж стоит на голове у другого, одно существо или объект переходит в другой.

На выставке становится очевидным, что Андрей Бартенев существует в каком-то остановившемся мифологическом времени – его искусство не привязывается к реальности, не поддается разделению на периоды или темы (разве что появляются новые средства вроде голограмм или аудиоинсталляций). Если отбросить довольно надуманных инопланетян и прочие космические мотивы, окажется, что Бартенев – это непрерывный карнавал. Именно так к нему всегда и относились: человек-праздник, который является на тусовки в немыслимых одеяниях, кого стоит приглашать, когда требуется «безбашенное» (без мозгов и концептов) веселье, переходящее в пенную вечеринку.

Бартеневский праздник не так глуп, каким кажется на первый взгляд. Он буквально иллюстрирует страницы Михаила Бахтина, который первым описал сам феномен карнавала. Здесь тебе и гиперболизм от шутовства до бурлеска, и разрывающая «канон пристойности» андрогинность, и всяческая гипертрофия частей тела. Но самое главное: как раз Бахтин доказал важность такого рода безумных перевертышей и телесных неровностей. «Могучая материально-телесная стихия этих образов, – писал он, – развенчивает и обновляет мир». И если цитата философа относится к переходу от Средневековья к Возрождению, то вечеринки Бартенева – это плоть от плоти переход от советского канона к освобожденному перестроечному телу. Не случайно одна из самых «непристойных» скульптур художника с названием «Безопасный секс» представляет собой стоящего на четвереньках человека-корову с кремлевской башней на голове и советским флагом, воткнутым в анус. Карнавальность Перестройки была в безудержном вихре вещей, людей, денег, пущенных на ветер, сиюминутных радостей на фоне измененного сознания и вечного похмелья. В едином порыве веселого соития стерлись пол, социальные рамки, природа и культура – отсюда и алкание инопланетян.

Примечательно, что как только сам Бартенев заступает за границы карнавала, он начинает откровенно проседать и впадает в банальность. Это чувствуется в тех сферах, где требуется генерация идей и смыслов: театр Бартенева (перформанс «Три сестры») и его концептуальные инсталляции («Скажи: я тебя люблю!») страшно вымучены, одномерны и скучны. Благо их затмевают маскарадные костюмы. Остается сказать, что кураторы выставки явно «заразилась» мироощущением ее героя: они выстроили объекты в ряды эффектных аттракционов, берущих за живое, но так и не вывели господина Бартенева из амплуа эксцентричного дизайнера. Возможно, это к лучшему – есть надежда на продолжение праздника.