Священный балет машин

Одновременно в трех немецких городах – Бохуме, Эссене, Дуйсбурге – проходит фестиваль искусств «Руртриеннале». Последний год, третий по счету, в качестве интенданта фестиваля выступает Хайнер Геббельс, режиссер, музыкант, директор Гессенской театральной академии, которая считается сейчас в Германии форпостом экспериментального искусства. Спектакль Ромео Кастеллуччи обещал стать одним из главных событий нынешней «Руртриеннале». К слову, эта скандальная постановка была запрещена год назад к показу руководством Манчестерского международного фестиваля из-за ее чрезмерного «радикализма». На «Руртриеннале» она оказалась как никогда к месту. Быть может, потому, что в Германии по-прежнему довольно ощутимо влияние традиции Баухауза на экспериментальные пограничные искания. А спектакль Кастеллуччи заставляет вспомнить, например, об идеях художника Оскара Шлеммера, в частности, «механической сцены», полностью «очищенной» от людей, неминуемо вносящих разнобой и личную интерпретацию в четкое и слаженное функционирование механической конструкции. Сам же Ромео Кастеллуччи, будучи итальянцем, вероятно, своим спектаклем отсылает зрителей и к опытам футуристов, в частности, Энрико Прамполини и его механическому театру, в котором человек также был исключен из поля игры.

Кроме того, именно на «Руртриеннале» для постановки Кастеллуччи смогли найти, наверное, идеальное сценическое пространство. Спектакль играется в Дуйсбурге, одном из главных городов промышленной части Германии. Он играется в пространстве огромного и поражающего своей архитектурной мощью ныне недействующего сталелитейного завода «Мейдерих». В этом мрачном чреве машинного царства, среди труб-кишок, доменных печей, газгольдеров, сталеплавильных цехов как-то по-особенному трагически и обреченно зазвучала музыка Стравинского, под которую сорок машин исполнили свой угрожающе-гипнотический балет.

Но надо оговориться, что в постановке Кастеллуччи задействовано, конечно, не все заводское пространство, а лишь один из цехов, выгороженный от зрителей стеклянной перегородкой. В нем на штанкетах развешаны дисперсионные машины, которые, подобно поющим фонтанам, изрыгают то в стройном порядке, то вразнобой струи мучной массы. Они то распыляют ее тонкой завесой, кружащейся в замысловатом вальсе, то агрессивно пытаются расстрелять в упор ею зрителей. Надо отдать должное Кастеллуччи, что зрелище это весьма увлекательное и захватывающее, то и дело любуешься стройностью и точностью движений машин (если, конечно, не задумываться о том, какой работой они, в сущности, заняты), которые идеально, без сбоев, откликаются на каждый музыкальный ритм.

Все-таки именно музыка вносит необходимую контрастную эмоциональную и драматическую окраску в это механизированное представление. Однако в отличие от красочных поющих фонтанов зрелище это удерживает внимание зрителей не дольше двадцати минут (а представление длится в два раза дольше), далее вся эта тяжеловесная хореография кажется однообразной, и публике остается наслаждаться прекрасно записанной музыкой под дирижерством Теодора Курентзиса. Наверное, эффект был бы во сто крат сильнее, если бы было задействовано все заводское помещение с реальными заводскими машинами. В этом направлении – утверждения конкретного, реального искусства, как известно, пробовал работать еще Сергей Эйзенштейн в спектакле 1924 года «Противогазы». Кастеллуччи же предлагает зрителям все-таки любоваться красивой, но искусственной имитацией, что во много раз умаляет возможный эффект.

В то же время понятно, что с 20-х годов XX века многое в мире переменилось. И в спектакле Кастеллуччи отчетливо звучит мысль о том, что восхищенное преклонение человека перед машиной, превращение ее в культ и божество, стремление уподобиться ее точности, четкости и выносливости сменилось болезненной рефлексией о влиянии машинной цивилизации на современный мир. В финале спектакля несколько людей в белой спецодежде монотонно соскребают лопатами мучную массу в контейнеры. Человек по-прежнему смертен, человек по-прежнему жертва своего собственного изобретения. Человек своими руками порождает нечеловеческий, дегуманизированный мир, который, в свою очередь, сжирает и перемалывает его, как отход. Этот промышленный ресайклинг отрицает тайну смерти, божественного ритуала, связи человека с землей, не оставляя от человеческого присутствия и следа. Машина теперь – это не только культ, но единственное порождение «жизни духа».

В общем и целом любители концептуальных театральных работ Ромео Кастеллуччи найдут благодатное поле для многочисленных трактовок и интерпретаций. Те же, кто ищет эмоциональных впечатлений, – получат их минут на двадцать точно.