В Оку с головой

Сам Петр Ильич любил свое детище и сокрушался, когда «Чародейка» после премьеры в 1887 году не удержалась в афише. Казалось бы, налицо все слагаемые успеха. Либретто написано модным драматургом Ипполитом Шпажинским по его собственной пьесе. Время и место действия – конец XV века в Нижнем Новгороде, на месте слияния Оки и Волги. Эмоций в бурном шекспировском духе хоть отбавляй. Имя композитора должно стать гарантией успеха. Но, поди ж ты, публика (да и критика) была холодна.

Историческая мелодрама повествует о злой судьбе Настасьи, по прозвищу Кума, хозяйки заезжего двора, слывущей в округе чародейкой. Ее любви домогается местный князь, а княгиня ее ненавидит как разлучницу. Жене князя помогает злой дьяк Мамыров. Сын князя Юрий сперва хочет отомстить Настасье за честь матери, но сам влюбляется и договаривается с любимой о побеге. Княгиня, озлобясь вконец, достает отраву и подсыпает сопернице. Труп красавицы слуги сбрасывают в Оку. Княжич в отчаянии проклинает мать. Князь в припадке ревности закалывает сына и, осознав содеянное, сходит с ума.

В крепком вроде бы здании «Чародейки» изначально заложены мины. Их откровенно перечисляет премьерный буклет: страсти тут гипертрофированные, эффекты неправдоподобны, персонажи ходульные, а псевдодревнерусский язык нашему современнику непонятен и отдает безвкусицей. Сам Петр Ильич понял, что в произведении «слишком много слов» и «все сцены вышли растянутые». И к музыке тоже можно придраться. В ней есть изумительные красоты, как ария главной героини «Глянуть с Нижнего» или финальный хор «Рассадить ли беду во темном лесу». Но кажется, что партитура неровная: она как бы распадается на отдельные фрагменты, которые несколько натужно сочетаются друг с другом.

Чайковский мечтал, что «весь театр будет плакать», когда Кума будет умирать. Его мечта почти сбылась: публика если и не плакала, то, во всяком случае, не могла не восхититься голосом Анны Нечаевой. Певица из Михайловского театра сработала так, что народная «распевность» и оперная «правильность» ее вокала нерасторжимо слились в единое целое. Под стать ей был Князь (солист Мариинского театра Валерий Алексеев). Правда, его сын Юрий (Всеволод Гривнов) и пел без достижений, и держался скукоженно, словно не княжич, а приживал. Владимир Маторин (дьяк Мамыров), как всегда, радовал органичной энергетикой персонажа. И жаль, что Елена Манистина (Княгиня), известная прекрасно сделанными партиями, на этот раз была хороша лишь в верхних регистрах.

Композитор предрекал, что «это опера, к которой нужно привыкнуть, впоследствии она утвердится в репертуаре, когда публика прислушается». Творец не знал, как он был прав: если новой постановке «Чародейки» суждено задержаться в репертуаре, то в основном за счет дирижера Лазарева. Оркестр под его управлением «изучил» музыку до мельчайших деталей, что не мешало проникновенности. И музыкальные страсти разного толка, от тихого лиризма до бушующей бури, когда надо, рвались в клочья, а в иные моменты нежно разливались полноводной рекой.

Это, надо сказать, и спасло странный спектакль, придуманный Тителем и Левенталем. Спектакль, зависший на полпути между концепцией и «реализмом», между режиссерской оперой и «концертом в костюмах». Особенно озадачивает начало: первые полчаса на сцене ничего не происходит. Солисты и массовка в серых холщовых одеждах и овчинных тулупчиках почти неподвижно сидят или стоят на деревянных мостках, хотя по либретто в это время идет гулянье в заезжем дворе Настасьи и гости громогласно поют о хмельном веселье. Фоном для «веселья» служит мрачного вида задник, состоящий из речных холмов с деревьями и компьютерной реки, на которой хорошо видны барашки волн. Речного простора, о котором здесь поют, на заднике не наблюдается. Так останется до конца: весна в сценографии сменится зимой, персонажи станут нервно перебегать по мосткам, но водоем, стиснутый мало освещенными неровностями почвы, будет напоминать большой глубокий омут, в котором тонут благие и не благие порывы. Костюмы колеблются от почти этнографической точности в женской одежде и обуви до вполне условных мужских кольчуг и синтетического блеска платья Княгини. Перекошенные деревянные хоромы князя и – особенно – острые выступы дома Кумы напоминают не так древнерусское зодчество, как граненые постройки современного зодчего Фрэнка Гэри. И совсем не удалась сценографу ладья, плывущая по реке: стоящий в ней человек, по пояс обрезанный бортом слишком маленькой лодки, выглядит так, будто сидит на корточках в тазу.

Режиссер, видно, решал две, вернее даже три, задачи: сделать настоящий русский спектакль в традициях Большого театра, показать, что страсти «Чародейки» современны, поскольку люди принципиально не меняются, – и при этом ни за что не утонуть в национальной «развесистой клюкве». Компромиссный результат борьбы этих противоположностей напоминает московскую «лужковскую» архитектуру: элементам постройки и вместе тесно, и врозь скучно.