Созерцать тайное…

Первые ощущения – непривычная цветовая гамма. Матюшин – создатель «цветной Вселенной», скрупулезно исследующий специфику цветовосприятия, является в эстетике черно-белой, несколько «затуманенной». Любопытно увидеть, как произведения, выполненные в технике масляной живописи, например, «Камни» (1904) или «Лес» (1909), «перекликаются» со своими «фото-собратьями» – «Камни на берегу Финского залива» (1910) и «Сосновый бор» (1900). И фотография представляет отнюдь не меньший художественный интерес, нежели живопись. В эпицентре внимания объектива оказываются одинокие деревья, корневища вековых исполинов, поросшие мхом валуны. Однако на большей части находящихся в экспозиции фотоизображений не пейзажи, а жена и соратница Михаила Васильевича – поэтесса и художница Елена Гуро; на групповых портретах неформально и неожиданно запечатлены друзья и единомышленники Матюшина – Казимир Малевич, Алексей Крученых, Борис Эндер, Павел Мансуров. Есть снимки, рассказывающие, как выглядели интерьеры «Дома Матюшина» (где и располагается ныне Музей петербургского авангарда) в далекие от нас 1900–1910-е годы.

Известно, что фотосъемкой художник увлекся на стыке столетий, и, судя по датам, некоторые фотографии относятся к его первым опытам в данной области. Однако и явно постановочные, и как будто бы случайные кадры выдают глаз опытный, искушенный, проникающий в глубинную суть предметов и явлений. Остановленное мгновение – не статично, скорее, на доли секунды заторможено, что позволяет ему оставаться подвижным и даже (хотя это не подлежит логическому объяснению) меняющимся. В каждой работе грезится обновление, последующий «шаг»: колыхание трав, трепыханье штор, поворот головы...

Только одна фотография стоит в общем ряду особняком: сосновый крест, установленный на могиле умершей от лейкемии за несколько недель до своего 36-летия Елены Гуро. На снимках рядом она живая: читает книгу, гуляет по лесу, смотрит в окно. Или находится в обществе любимого кота Бота, того самого, о котором писала: «Светлая душа кота светила в комнате. У него был белый, животненький животик. Душа была животненькая, маленькая, невинная, лукавая и со звериной мудростью. Потому лучистому старику захотелось научить говорить кота, или людей молчать и созерцать тайное…»

Удалось ли «лучистому старику» осуществить задуманное – нам неведомо, но «молчать и созерцать» – единственное, что получается на нынешней экспозиции. Уж слишком она устремлена в «тайное» и вечное, в то, что в изменчивом грохочущем мире всегда остается постоянным: набухающие весной почки и полыхающие в небе зарницы, душевное томление и… конечность человеческого бытия.