Герои нашего времени

Писатель Владимир Николаевич Войнович, лауреат Государственной премии России, член Баварской Академии изящных искусств, Сербской Академии наук и искусств, почетный член американского общества Марка Твена известен миру не меньше, чем придуманный им настоящий русский мужик Иван Чонкин. Войнович в сознании рядовых читателей тютелька в тютельку соответствует идеальному образу русского писателя (фрукт – яблоко, дерево – береза, писатель – раньше Гоголь, а теперь Войнович).

Как положено в хорошей писательской биографии, вначале были «университеты жизни». Работать начал с 11 лет: побывал деревенским пастухом, авиамехаником, плотником, студентом. Как объяснял сам, «если бы я не служил в армии, не пас в детстве колхозных телят, не работал после армии инструктором сельского райисполкома, такой образ, как Чонкин, не мог бы возникнуть».

Дебютировал в оттепельные времена как поэт-песенник, хитом стала песня «Заправлены в планшеты космические карты». Войнович обошелся в ней без единого уточнения: чьи, собственно, следы останутся на пыльных тропинках? (начальство считало «наши» – читай советские, а прочие граждане радовались романтике без примеси идеологии). Решившись на дебют в «серьезной литературе», он пришел «с улицы» со своей повестью в самый известный журнал 60-х «Новый мир». Как вспоминает сам, «там сидела знаменитая Анна Самойловна Берзер, редактор. Она попросила меня пойти и зарегистрировать рукопись. Я сказал, что регистрировать не буду, а хочу, чтобы повесть прочла она. Анна Самойловна удивилась: «Я же не могу читать все, что к нам поступает!» Я набрался храбрости: прочтите, говорю, 10 страниц, если не понравится – вернете без всяких объяснений, я все пойму. Анна Самойловна таким предложением была удивлена, но прочесть 10 страниц согласилась. Разговор происходил в начале недели, а в конце я получаю телеграмму: «Прошу срочно зайти в редакцию «Нового мира». Когда я пришел, оказалось, что мою повесть прочла вся редколлегия, включая Твардовского. Обещали напечатать мою повесть в самом ближайшем номере, им стал №1 за 1961 год».

На несколько лет Войнович стал фаворитом Твардовского. Но после Чонкина отношения писателя и редакции напряглись. «Когда я принес ему «Чонкина», он сказал: «Это неталантливо, неумно и неостроумно». Дальше – больше. В больницу ему передали мой рассказ «Путем взаимной переписки», который я считаю одним из лучших своих рассказов. Он на полях рукописи написал: «Это – халтура». И тут я просто обозлился: был уверен в этом рассказе. Он мог не понравиться, но назвать его «халтурой» было совершенно несправедливо, и я перестал даже здороваться с Твардовским».

Как положено в России писателю «с умом и талантом», Войнович был последовательно оппозиционен режиму. Хотя сам категорически отметает упреки в диссидентстве: «Сам по характеру и темпераменту – не диссидент, никакого удовольствия от этого не получал, начинал не с сатиры и был до известного момента вполне советским молодым писателем».

Но Владимир Николаевич вел себя как свободный человек, чего власти ему простить не могли. Он, конечно, дразнил органы, читая по забугорному радио саркастические письма. Или публикуя на Западе свое сочинение «Жизнь и необыкновенные приключения солдата Ивана Чонкина». А потом еще и злобную «Иванькиаду», где с явно подрывными целями поведал миру о том, как партийный автор С.С.Иванько, написавший «Тайвань – неотъемлемая часть Китая», пытался экспроприировать обещанную Войновичу кооперативную квартиру. Кстати, впоследствии, по слухам, Иванько трудился в ООН и даже иногда подписывал «Иванькиаду» по особым просьбам в качестве главного героя.

«Вообще в любой книжке я как бы попутно сообщал факты своей биографии, примыкавшие к основной теме, – поясняет Войнович. – «Иванькиада» – рассказ о том, как я вселялся в новую квартиру, которую хотели отдать нужному советской власти чиновнику. Или «Дело № 34840» – про то, как меня отравили в гостинице «Метрополь». Или «Портрет на фоне мифа», где прослежены, почти поминутно, мои отношения с таким уникальным явлением советской жизни, как Солженицын...». А «Жизнь и необычайные приключения писателя Войновича», публиковавшиеся на страницах «Новых Известий», – и вовсе книга, жанр которой писатель определил как «хронику себя».

В результате семилетнего противостояния с советской властью в 1980 году он был вынужден покинуть Отечество. В том же году нашу страну покинула довольно значительная часть интеллектуальных сил: Василий Аксенов, Лев Копелев... О тогдашних событиях (исключение из Союза писателей, слежка, свидание с гэбэшниками в номере гостиницы «Метрополь», закончившееся тем, что писателя отравили и он очнулся на бульварной скамейке) Войнович сам рассказал, общаясь с соотечественниками через самиздат и радио «Свобода», а после – вернувшимися на родину книгами и лично.

Популярность и авторитет Войновича в кругах интеллигенции были безусловными. Статуэтка Чонкина из папье-маше была атрибутом «свободомыслящей» квартиры наравне с портретом Хемингуэя. Здравый смысл Войновича был «противоядием» и кислородом не меньшим, чем мужество и обреченность героев американского писателя. Одна из книг Войновича называется «Антисоветский Советский Союз», где автор точно диагностирует, что граждане СССР – от бомжа до генсека – суть антисоветчики. Что и подтвердили перестроечные времена, предсказанные Войновичем.

«Как ни странно, я был уверен, что вернусь. Задним числом мне даже неудобно об этом говорить. Покидая Союз, я говорил провожавшим меня друзьям: скоро здесь начнутся кардинальные изменения. На меня махали руками: что за чушь, некоторые друзья обижались на меня. Я даже заключил два пари: одно на дом в Лондоне, другое на 100 тысяч марок против 10 марок, которые ставил я на то, что скоро в Советском Союзе начнутся перемены. Я оказался прав, но дома и денег мне никто не отдал, конечно».

Он вообще много чего предсказал. В скандальной антиутопии «Москва-2042» он описал, например, грядущее явление в нашу жизнь православия, насаждаемого сверху, как коммунизм или кукуруза.

Здравый смысл мешает ему вступать в объединения или петь хором. Будь то церковный хор или хор совписателей, чей быт он описал в пьесе «Кот домашний средней пушистости», с аншлагами прозвучавшей со сцены «Современника».

К 75 годам в человеке накапливаются мудрость, грусть и усталость. В отличие от многих своих сверстников, вздыхающих обо всем, что недодала судьба, Войнович решительно не поддается соблазну самосожаления. В интервью нашей газете незадолго до юбилея он был решителен в своих оценках прошедшего: «Моя собственная жизнь удалась. Я получил от нее больше того, чего ожидал, но, может быть, немножко меньше того, на что был способен... А что касается жизни моего поколения – мыслящей его части – им всем тоже повезло влезть в узкую историческую щель. Совпасть по возрасту с образованием этой узкой щели и что-то суметь сделать. Это чудо надо ценить – совпасть с щелью времени».