Мания осаждённой крепости

В свежих кинокартинах недвусмысленно указывается на то, что источники угрозы для России находятся повсюду. С востока грозят китайцы, с юга – арабы с чеченцами, с запада – англичане и американцы. Остается добавить, что на Севере – грозный Ледовитый океан, и вражеское кольцо сомкнется.

Над только что законченным «Прорывом», посвященным погибшей в 2000 году 6-й роте Псковской дивизии ВДВ, витает дух знаменитого сталинского приказа «Ни шагу назад!». Касаться художественных достоинств фильма не имеет смысла по причине их полного отсутствия – герои до непристойности ходульны, враги выглядят идиотами, а число штампов на погонный метр пленки превосходит самое смелое воображение. Мы жалуемся на телевидение, которое показывает так много убитых, что у зрителей притупляется отношение к смерти как к трагедии. Но над документально зафиксированной смертью хотя бы никто не смеется, тогда как смерть картонных персонажей «Прорыва» вызывает противоестественный смех.

Вместо того чтобы тратить время на разнос «Прорыва», есть смысл поговорить о тенденции, которую он демонстрирует. «Что в кошмарной ситуации тотальной блокады может спасти Россию?» – спрашивают создатели. Только слепая готовность ее солдат к героической гибели.

Действительная трагическая история сотни российских солдат, в феврале–марте 2000 года вступивших в бой с двадцатикратно превосходящими силами противника, почти полностью проигнорирована. Создателей фильма не интересуют ни стратегия командования, ни тактика боевых действий. Почему мы в очередной раз оказались не готовы к нападению, почему против двухтысячной группировки боевиков бросается всего лишь сотня бойцов, почему в течение нескольких дней им не присылают подкрепления, почему они не пытаются отойти, как это все-таки сделали их оставшиеся в живых прототипы, – обо всем этом молчок. Зрителям внушают: все вы – в бою, приказы начальства не обсуждаются, ваше дело – выполнять их ценой жизни. Создается впечатление, будто речь идет не о военной авантюре двух полевых командиров и не о вторжении в один приграничный район, а о внезапном нападении несметных вражеских полчищ со всех сторон света и о смертельной опасности для всей страны. Тут не до рассуждений. Немедленно реанимируется советская пропагандистская психология времен Второй мировой войны – отцы и матери чуть не с радостью посылают детей на верную смерть (как генерал-полковник из фильма), а солдаты предпочитают смерть сдаче в плен (как сын генерал-полковника).

Вряд ли авторов картины вдохновлял пример Спарты, но диспозиция «Прорыва» выстроена по образцу Фермопил, когда только триста спартанцев могли защитить свою маленькую страну от персидской армады. Хотя в российской действительности все было несколько иначе – паре тысяч боевиков противостояли не только сто солдат одной роты, а вся российская армия. И если бы ее превосходящие силы оказались в нужное время в нужном месте, особой доблести от солдат бы не потребовалось.

Советскому кино потребовалось более полувека, чтобы избавиться от психологии героической смерти («И как один умрем в борьбе за ЭТО!»). Конец героической эпохи запечатлен в фильме Абдрашитова и Миндадзе «Остановился поезд», где машинист поезда, пожертвовав жизнью, спасает поезд от крушения, а следователь приходит к выводу, что героизм – всего лишь затычка дыр, вызванных разгильдяйством. Следователю за это не поздоровилось – на него обрушились и городские власти, и родственники погибшего, которым позарез нужен был миф о герое.

Очевидно, кому-то этот миф нужен и сейчас, поскольку все повторяется, – и на пресс-показе «Прорыва» на нескольких журналистов, поднявших голос против его нестерпимой фальши, обрушились пафосные заклинания, как будто это они, а не те, кто произвел картину, замалевали наше недалекое прошлое.