Posted 26 ноября 2009,, 21:00
Published 26 ноября 2009,, 21:00
Modified 8 марта, 02:23
Updated 8 марта, 02:23
Александр Ширвиндт
– Александр Анатольевич, после премьеры «Мольера» критики отметили, что в Театре сатиры впервые за последние годы появился качественный, репертуарный спектакль. Надо понимать, что вашему театру в эпоху шоумании жить особенно непросто…
– Да, ведь у нас вывеска – Театр сатиры. И мы отчасти заложники этого положения: публика покупает билеты, чтобы прийти и посмеяться…
– А из «Мольера» получилась не только комедия. В спектакле поднимается тема о том, как современному «художнику» соблюдать баланс между творчеством и отношениями с властью…
– Задумка и, правда, серьезная, поэтому я не сразу согласился с тем, чтобы спектакль появился в репертуаре, но режиссер Юрий Еремин меня уговорил.
– Еще и уговаривать пришлось?
– Ну что вы! Два года продолжались споры… В итоге я сдался. Юрий Иванович – замечательный фанат, круглосуточный режиссер – как заядлый курильщик, который прикуривает следующую сигарету от черенка предыдущей. Вот так и Еремин работает в театре. Спектакль вполне пристойный. Но сказать, что на него стоит от угла очередь, – нельзя. А на «Слишком женатого таксиста», которого я поставил пять лет назад, очередь стоит, и билеты по-прежнему достать трудно.
– Потому что принцип у современного театра, как однажды вы сказали в интервью, «чтобы народ уписывался от смеха»…
– Да, а «Мольер» – вещь серьезная. Тем более это пьеса Булгакова, и она идет не только в Театре сатиры. «Мольеров» дикое количество – и у Дорониной, и у Табакова, и у Соломина, и у Арцибашева… Это ведь тоже не от хорошей жизни. Раньше семнадцать театров было в Москве. Сейчас их около четырехсот. Конкуренция огромная, а большой зал в Театре сатиры почти на 1300 мест, и каждый день его надо заполнять.
– По-моему, вам грех жаловаться. В Театр сатиры, как ни придешь, здесь всегда аншлаг…
– Ну это вам повезло. Аншлаг не всегда. К тому же при обилии телевизионных и антрепризных соблазнов требуются большие усилия, чтобы заманить публику. Вот в прошлом году все надеялись на кризис. Потому что казино закрыты, рестораны дорогие и народ якобы пойдет в театр. Ничего подобного не произошло. Он как ходил в ресторан, так и ходит. Как не ходил в театр, так и не ходит. Никаких всплесков в этом плане нет. Значит, дело не в деньгах, а во вкусе и предпочтениях публики. Так что по-прежнему заполнить эти 1300 мест – огромная проблема. А надеяться на командировочных, во-первых, противно. А во-вторых, ну где же их столько взять?! Но я не жалуюсь, такое положение сейчас везде…
– Труппа ведь не разбегается?
– Она не разбегается, но бежит зарабатывать деньги. Подчас молодые артисты получают больше, чем народные, потому что много работают на стороне. Вот буквально до вас у меня был мой любимый артист, не буду называть фамилии, ударил под дых и сказал: «Отец родной, не могу оставаться в театре – отпусти на съемки. Главная роль. Двести серий». Я говорю: «Как тебе не стыдно, пошел вон!» Но толку от этого чуть. Потому что перепад в деньгах огромный… Театру, конечно, их беготня пользы не приносит и приходится срочно искать замены.
– А вообще артисты боятся вас как художественного руководителя?
– Думаю, что нет. Да и отношение труппы ко мне с тех пор, как я возглавил театр, к сожалению, никак не изменилось. Меня по-прежнему за глаза называют Шура, даже шпана и мои ученики. Кличка такая – Шура. С другой стороны, в этом году сорок лет, как я работаю в Театре сатиры. Всю жизнь я называл коллег Вера, Оля, Миша. И они обращались ко мне на «ты». Молодежь, само собой, это слышит. Но не стану же я вдруг требовать: «С этого момента ко мне обращайтесь только по имени-отчеству». Народ скажет, что меня пора госпитализировать…
– В труппе много ваших учеников…
– Понимаете, я очень давно преподаю в Щукинском училище. После Этуша я там самый старый педагог. И, конечно, часто приглашал учеников в Театр сатиры. Причем не только сейчас, но и еще в ту пору, когда Плучек возглавлял театр, и я его уговаривал. Сейчас здесь шестнадцать моих учеников. И, конечно, у нас особые отношения. Они первые прибегают: «Отец родной, вы же знаете, что я развелся, сошелся, родился, сохранился, убился…» Просят отпустить на съемки. «Как тебе не стыдно?» – кричу я. Ну и что с того? Ну стыдно, а человеку надо кормить семью…
– В некоторых интервью вы говорили, что возраст берет свое. Но, глядя на вас из зрительного зала, так никогда не скажешь…
– У нас в театрально-педагогических кругах есть такая традиция. Приходит студент-красавец. Два метра роста, белые кудрявые волосы, голубые глаза, торс… Ну явно Ромео или Джеймс Бонд. Обязательно где-то на третьем курсе ему дают сыграть в отрывке Гобсека или какого-нибудь там маразматика. Это называется – на сопротивление материалу. Так вот, моя беготня по сцене – это на сопротивление материалу. Потому что материал совершенно уже не бегает, но сопротивляться надо.
– Простите за вопрос не в тему. Вот у вас на столе стоит ваза, набитая деньгами. Для взяток?
– (Смеется) Почти. Знаете, на кабинете врача висит табличка: «Доктор цветы и конфеты не пьет». Так и у меня. Летом был юбилей, я далеко уехал, чтобы меня никто не нашел с поздравлениями. Но все равно желающих поздравить много. Как только открылся сезон в театре, они вереницей потянулись сюда. И неудобно вроде писать на двери: «Худрук трубки и табак не принимает». Поэтому всем, кто хочет поздравить, я сказал: вот у меня стоит чаша. Бросайте в нее десятки. Не пятьдесят и не сто рублей, а только десятки. Сказал в шутку, но их стали носить и помимо юбилея: например, если хотят поскорей решить проблему. Приходят и кладут несколько купюр. Но ужас в том, что теперь они изымаются из оборота и будут монеты. Так что, теперь у меня склад этих десяток. Представляете, я приду с чемоданом в банк менять бумажки на тугрики…
– У вас образ человека, который вроде бы шутит, но никогда не улыбается… Вы на сцене когда-нибудь раскалываетесь?
– Вы знаете, нет. Во-первых, плохо раскалывают, не смешно... Во-вторых, есть люди, которые теряют серьез от пальца, от не той реплики. А я нет. Я какой-то снулый.
– Наверное, сказывается и закалка? Я имею в виду капустники, которые вы устраивали в Доме актера в ту пору, когда над многими вещами нельзя было смеяться. Вы держались очень серьезно, а публика умирала со смеху…
– Тогда действительно капустник был как некое переступание через табу. Например, когда строился подземный переход у Театра эстрады, мы сказали, что сейчас строится переход из социализма в коммунизм. Знаете, что могло быть за такое? Еще более язвительные шутки были в Доме актера в новогоднюю ночь. И когда люди, уставшие от мерзостей жизни, приходили к нам, они не верили своим ушам. Это был островок свободы, где языком сатиры можно было говорить обо всем.
– Наверное, после капустников вас вызывали в «органы»?
– Меня лично нет, но директор Дома актера Михаил Жаров там бывал часто. После каждого нашего выступления у него спрашивали: «Как вы могли утвердить такой капустник?!» Но Жаров же хитрый был и всегда отвечал: «Да что с них взять?! Они идиоты, молодые кретины, дураки. Они сегодня одно несут, завтра другое. Я ничего не могу поделать». – «Они ведь на сцену у вас с готовыми текстами выходят». – «Какие тексты! Это просто кретины. Завтра же я их вызову к себе…» И в верхах успокаивались. А потом все повторялось снова, но Жарову это прощали – его очень любили. Кроме того, была и другая причина, почему нас не разогнали. Когда в Советский Союз приезжал, например, турецкий писатель Хикмет и говорил: «Вот вы тут в застенках живете, никакой свободы», – ему отвечали: «Да вы посмотрите, что у нас в Доме актера творится». И приводили туда. Так что, нами прикрывались.
– Потом появилась традиция антиюбилеев. Кажется, Утесов первым отметил антиюбилей?
– Да, и я придумал, что его должны поздравить старые одесситы, с которыми он сто лет назад начинал в оркестре. Приехал целый ансамбль. А поскольку у нас в ту пору был популярен коллектив «Лейся, песня», я сказал про этих старых евреев: «А вот, Леня, ансамбль, который специально создали для твоего юбилея – «Вейтесь, пейсы». В другой раз отмечали юбилей директора ЦДРИ. И на сцену вывели мишку, который крутился вокруг юбиляра, а потом оставил кучу. И конферансье Гаркави прокомментировал: «Какое счастье, что не привели слона».
– Раз мы заговорили о юбилеях... Прошлый юбилей Театра сатиры пришел под девизом «Нам все еще смешно». В этом году театру 85 лет. Тоже готовится какой-нибудь праздник?
– Сейчас мы репетируем юбилейное обозрение «Триумф на Триумфальной». Мы хотели сделать юбилей театра. Но чиновники сказали, что 85 – это не юбилей. Это дата. А к дате – кукиш. Но мы решили: ну ладно, для нас это все равно праздник и делаем такой веселый поход по музыкальной биографии театра. Когда мы порылись в архивах, оказалось, что первым музыкальным руководителем был Дунаевский. Потом работали Богословский, Мурадели, Щедрин, Гладков. Их замечательная музыка звучала в спектаклях. Нам скажут: «Как вам не стыдно называть свой капустник триумфом?» Но оказывается, что в 1920-е годы так называлось обозрение, которое шло на сцене нашего театра. Поэтому все претензии туда.
– В прежние времена спектакли Театра сатиры боролись с прогульщиками, лентяями, вредителями… А есть ли сегодня герои для «осмеяния»?
– Время изменилось. И само название – Театр сатиры – стало своего рода анахронизмом, переросло в бренд. Точнее было бы назвать Театр памяти сатиры или Театр имени сатиры. Ведь сегодня соответствовать сатирической цели очень сложно, поскольку сатира актуально звучала, когда шла «классовая борьба». Сейчас театр руководствуется скорее юмором, который ведь тоже может быть весьма злободневным.
– А войдут ли какие-нибудь злободневные темы в «Триумф на Триумфальной»?
– Ну вот у нас есть номер «Гламурные волны». Вальс «Тихо гламур над планетой плывет». И там, в маленьком эпизоде, мы обсуждаем негативные стороны глянца. Но делаем это без нажима. Все-таки надо соблюдать некий баланс, у нас ведь часто меры не знают. Раз гламур – это негатив, давайте на него навалимся. Я противник такого подхода. Знаете, был старый советский анекдот. Лето, жара. В подвальчике парикмахерская на одно кресло. Входит посетитель. Кругом грязные простыни. Помазок в мыле стоит. Посетитель садится. Выходит старый еврей в несвежем халате. «Что?» – «Побриться». Он берет эту бритву, вытирает о халат, ищет помазок. Посетитель говорит: «А где заведующий?» – «Ну я заведующий». – «Скажите, когда этот бардак кончится?» – «И вы решили начать с этой парикмахерской?»
– Вам не жаль, что актерская династия на вашем сыне прервалась?
– Абсолютно не жаль. Мне жаль, что он все время вынужден, как и все, пробиваться с идеями. Это голгофа, потому что сегодня у тебя съемки в Гваделупе, завтра на Северном полюсе, послезавтра в Лос-Анджелесе, через четыре дня в Токио. Можно сойти с ума. А сюжеты ведь должны быть разные. Но он увлечен. Кроме того, из театра его никто не выгонял. Сам взял и ушел, поняв, что танцевать в третьем ряду – не мужское дело. Вообще, актерство немужское дело.
– А он может вам сказать после спектакля: «Папа, ты не прав»?
– Нет, так не может. Но по роже видно.