Posted 26 ноября 2003,, 21:00

Published 26 ноября 2003,, 21:00

Modified 8 марта, 09:49

Updated 8 марта, 09:49

Владимир Машков

Владимир Машков

26 ноября 2003, 21:00
Сегодня Владимиру Машкову исполняется 40 лет. Главный подарок известный актер и режиссер преподнес себе сам, завершив несколько дней назад съемки фильма «Папа!» по пьесе Александра Галича «Матросская тишина». Об этом фильме, о «долгожданном» дне рождения и о своем собственном отце Владимир МАШКОВ рассказал «Новым Извес

Спектакль «Матросская тишина» на сцене Театра Табакова был одной из самых популярных постановок с конца 80-х-до второй половины 90-х. А роль Абрама Шварца – дипломная работа Владимира Машкова – стала его лучшей ролью за всю более чем удачную актерскую карьеру. Там 24-летний Машков играл 70-летнего еврея, неудачливого коммерсанта, который мечтает вывести в люди своего сына и заставляет его учиться играть на скрипке. Сын же ненавидит отца и стыдится его вечно неопрятного вида. И только после смерти отца Давид понимает, как велик тот долг, который он так и не успел вернуть.

– Если не ошибаюсь, роль Абрама Шварца вы сыграли в театре раз двести.

– Четыреста. И я благодарен Олегу Павловичу Табакову, который, несмотря на мою тогдашнюю молодость – мне было 24 года, – доверил мне эту работу, которую я безумно люблю. Уже шесть лет я не играю спектакль, а любовь к этой истории осталась.

– Но все-таки театр – это два часа непрерывного действия. Когда вы разложили свою роль в режиссерском сценарии – по репликам, поменялось ли как-то ваше восприятие этой роли?

– Вообще, по поводу исполнения этой роли в кино у меня к самому себе были очень большие претензии, но режиссер убедил меня (то есть я сам себя убедил), что я должен это сделать, во всяком случае попробовать. Это ведь два разных вида искусства – кино и театр. И мне захотелось уже на новом витке своей жизни, когда есть еще силы и желание, сделать эту работу. И мы с моим соавтором Ильей Рубинштейном взялись за этот труд. Единственное, что мы сделали с этой пьесой, так это попытались снять внутренний ценз Александра Аркадьевича Галича. Он писал ее в сложный период, она была запрещена. Текст поэтический, поэтому мы все оставили, как и было у Галича, но при этом добавили атмосферы, атмосферы кино.

– Вы там поменяли финал?

– Я просто отказался от четвертого акта, который был написан, как Галич сам говорил, «чтобы пьесу пропустили». И в театре «Матросская тишина» шла без этого четвертого акта. Но я сделал продолжение – предположил, что могло бы произойти... Но тем не менее весь текст – это текст Александра Аркадьевича Галича.

– Почему вы не стали приглашать в свою картину тех актеров, с которыми вы играли этот спектакль?

– С одной стороны, я держал в голове всех людей, которые работали в этом спектакле. Но внутренне моим желанием было отойти от театра. И кастинг был так подробно и тщательно проведен, что были найдены те люди, которые и должны были сыграть эти роли в данный момент.

– Но у вас был такой блестящий дуэт с Евгением Мироновым. Почему вы не пригласили его на главную роль?

– Это было достаточно сложно. Сложно играть восемнадцатилетнего человека, когда тебе за тридцать. На роль Давида я взял Егора Бероева, а Давида в детстве сыграл Андрей Розендент. И, я уверен, мне просто повезло с ними. Они очень похожи не только внешне, но и внутренне. С Андрюшей мне помог Владимир Теодорович Спиваков, который записывает для меня музыку и сам ее исполняет. Андрей замечательно играет на скрипке, и мне кажется, он будет великим музыкантом.

– Если вы «болели» «Матросской тишиной» всю жизнь, почему не стали в кино дебютировать с этой пьесой как режиссер?

– Должен быть пройти какой-то период, я должен был отойти от театрального опыта.

– Но и со времен «Сироты Казанской» – вашего режиссерского дебюта – прошло уже шесть лет.

– Да, но «Папа!» – очень затратная картина, очень большая работа. Мы долго копали материал, искали города для съемок. Саму конструкцию сценария нужно было выстроить – очень точную и правильную в смысле языка кино. И самым важным для меня было найти в себе самом основания, чтобы решиться сделать это кино.

– В театре эта роль требовала от вас огромных физических усилий, не говоря уже об усилиях душевных. Было ли вам проще сыграть эту роль в кино?

– Нет, потому что в состоянии нервного напряжения пришлось провести не два часа, а два года. Я поставил себе непростую задачу. Когда ты должен сделать что-то, потом отойти, посмотреть на это, оценить, сделать самому себе замечания и тут же найти единственно правильное решение, когда нужно быть и возле камеры, и за монитором, и одновременно на съемочной площадке, отключившись от этого всего, – это сложно. Во всяком случае для меня. Я не буду лукавить – съемки прошли очень весело и с огромным моим внутренним желанием. Но это было тяжело.

– Ради чего вы изменили название пьесы? Все-таки «Матросская тишина» – это символ мечты и одновременно несвободы.

– В моей истории мне больше всего хотелось рассказать об отношениях отца и сына, о той бескорыстной любви ни за что, которая присуща только родителям. Мне один верующий человек сказал, что после любви к Богу, идет любовь к отцу, который на земле. То есть ближе и теснее связей нет, наверное, на планете. А «Матросская тишина» – это как мечта о лучшей жизни. История начинается с того, что все хотят ехать – туда-туда, в Москву, уезжают из маленького городка для того, чтобы увидеть новую жизнь. А оказывается, наша жизнь – вот она, здесь...

– «Матросская тишина» – это ведь тюрьма?

– Да, я потому и изменил название, что мне показалось, что сегодня «Матросская тишина» воспринимается совсем в другом смысле.

– Вы имеете в виду в политическом?

– Да, сегодня даже очень интеллигентные люди иногда спрашивают: «Это про тюрьму?» И это меня очень насторожило. Мне очень бы не хотелось вводить несведущего зрителя в заблуждение.

– За последний год в российском кино появилось несколько картин о взаимоотношениях отцов и сыновей, о неполных семьях... Ваша картина невольно встраивается в этот ряд. Чем объяснить этот общий интерес к одной теме в одно и то же время?

– Не знаю, во всяком случае мне мои внутренние долги не дают возможности сделать что-либо другое до тех пор, пока я не сделаю этот фильм. Я с этой историей живу давно, уже больше пятнадцати лет. И мне кажется, что это и есть настоящая тема. Если не про это, то про что? У Галича есть монолог, когда отец говорит своему сыну: «Теперь не важно, кто выйдет на сцену Большого зала Консерватории – ты или твой сын. Ах, как он будет гордиться тобой. И он скажет: «Это мой папа сделал меня тем, что я есть». И, может быть, я сейчас скажу глупость, но, по-моему, это и есть та роль, за которую болеешь. В ней для меня есть какой-то поразительный смысл. Когда отец разговаривает с сыном уже после своей смерти, то ты видишь эту неразрывную связь между родителями и детьми, связь, которая может нас удержать от каких-то безумий. Важно остановить память, потому что мы живем слишком быстро, и память даже о самых близких людях, отбрасывает, как катапультой. И мне бы не хотелось, чтобы эти чувства любви, преданности близким так отлетали. Это огромная часть моей внутренней жизни.

– Но теперь, завершив съемки, почти выполнив свой долг, чувствуете ли вы в себе какие-то внутренние изменения?

– Да, наверное. Наверное, я не буду оригинальным, если скажу, что работа, которую ты делаешь, накладывает на тебя отпечаток. Тем более если ты в ней варишься очень долго. Да и возраст у меня сейчас очень хороший, я давно этого возраста ждал.

– То есть вы не связываете сорокалетие с «кризисом среднего возраста»?

– Не знаю. Я сам родился, когда папе было сорок лет. То есть я сейчас в том возрасте, в котором папа меня произвел на свет. Я хорошо помню своего отца, который был для меня эталоном. Он был ста сорока килограммов веса, с бантом, в берете, безумно смешной. Его обожали все дети, потому что он играл Карабаса-Барабаса в театре города Новокузнецк. В колбасном магазине вся очередь расступалась перед ним, говоря: «Дайте Льву Петровичу колбаски двести грамм». Он был безумно ироничный человек, без остановки шутил. Я был так горд им. И теперь я жду, что, может быть, в этом возрасте ко мне придет от него что-то – его безумие, его любовь к жизни…

Владимир Машков родился 27 ноября в 1963 году в Туле. Отец его был актером кукольного театра, а мать, итальянка по происхождению, –режиссером того же театра. В конце 70-х Машков поступил в Новосибирское театральное училище, откуда был исключен за драку. В 1984 году он стал студентом школы-студии МХАТ. И снова отчисление за излишне буйный нрав. Работая декоратором во МХАТе, Машков начал заниматься у Олега Табакова, а позже и играть в его театре. Дебют в кино состоялся в 1989 году, в фильме «Зеленый огонь козы». С тех пор Машков – один из самых известных российских актеров. Звездными стали для него 1994 год (когда он исполнил главные роли в «Лимите» Дениса Евстигнеева и «Подмосковных вечерах» Валерия Тодоровского) и 1995год, когда Машков снялся у Карена Шахназарова в драме «Американская дочь». Тогда же Владимир Машков выступил и как театральный режиссер, поставив в Театре-студии Олега Табакова спектакли «Страсти по Бумбарашу» и «Смертельный номер», а позже в «Сатириконе» – «Трехгрошовую оперу». В 1997 году актер сыграл главную роль в картине Павла Чухрая «Вор». Звездная фильмография Машкова последних лет такова: главные роли в картинах «Две луны, три солнца», «Мама», «Русский бунт», «Сделаем это по-быстрому», «Олигарх», «Идиот». В 1997 году Машков поставил свой первый фильм «Сирота казанская».

"