«Гостеприимный наш язык»

– Языки человечества не знают своего дня рождения, но ностальгия по языку существовала еще в преисторических временах, что метафорически описал Николай Гумилев, расстрелянный в 1921 году, но ставший сейчас признанным классиком:



Как некогда в разросшихся хвощах

Ревела от сознания бессилья

Тварь скользкая, почуяв на плечах

Еще не появившиеся крылья.



Так и сейчас – о, скоро ли, Господь,

Под скальпелем природы и искусства

Кричит наш дух, изнемогает плоть,

Рождая орган для шестого чувства.



– Три великих слова, в первый раз сказанные неизвестно когда, кем и на каком языке, – «Я люблю тебя» – оказались великой классической поэзией, переведенной на все языки мира, и хотя бы поэтому все языки прекрасны. Язык есть производное окружающей природы. Русский язык разнообразен, как наша природа. Он напоминает и шелест златокованых колосьев, и перешептывание небесно-синих васильков, и похрупывание снега под лыжами, а в момент выражения нежности – мягкое косолапистое ступание белых медведей по целомудренно свежим сугробам. В нем и поскрипывание пушкинского гусиного пера, и позванивание бубенцов птицы-тройки, и былинный посвист Соловья-разбойника, и протяжные песни бурлаков, и разудалое гагаринское «Поехали!», как будто эхо голоса лихого ямщика из глубины времен.

Многие идеологии развалились, рассыпались в XX веке.

Но что такое идеология? Это чаще всего насильственно прививаемые идеалы, в конце концов, убиваемые этой же насильственностью. Стоит ли искусственно воскрешать, да еще и ценой крови, эти идеологии? А вот позволять убивать общечеловеческие идеалы нельзя. Надо перестать произносить слово «идеалист» иронически. Без идеалов мы не люди. Нельзя позволить, чтобы после того, как развалилась идеология, на сцене истории нагло хозяйничала растаптывающая все идеалы деньгология. И вот здесь должен сыграть огромную роль язык. Зачем искусственно и при том наспех сочинять национальные идеи? В сочных, а подчас гениальных пословицах каждого народа сконцентрирована вся его историческая мудрость и совесть, а разве это не есть самая лучшая национальная идея?

Каждый язык на планете по-своему красив. Но не замечали ли вы, что когда язык насилуют бюрократизмами, канцеляризмами, ускушняя до тошнотворности, когда язык замусоривают похабщиной, когда язык позорят ложью или лестью, когда язык используют как орудие ненависти к другим национальностям, то язык отчаянно сопротивляется и словно в знак протеста перестает быть красивым.

Лингвисты, собравшиеся на этот феноменальный по разнообразию состава конгресс, – это интернациональная команда спасения красоты языков всего мира. Им я и посвящаю мое новое стихотворение.

Язык мой русский

Лингвистика – ты мысль и чувство,

одна из нравственных основ.

Как нет искусства для искусства,

так нет на свете слов для слов.



Лингвисты, вы средь злобных кликов,

и овраждения идей,

усыновители языков,

и побратители людей.



Русь подтвердила свое право

жить, не склоняя головы,

словарным вкладом Святослава,

сказавшего: «Иду на вы!»



И парижаночкам с присвистом

казаки, ус крутя хитро,

кричали со стремян: «Эй, быстро!» –

вот как произошло «бистро».



Негоже хвастаться спесиво,

но атеистам на Руси

и тем пришлось бурчать: «Спасибо»,

забыв, что это: «Бог спаси»...



Звуча у Пушкина так дивно,

язык наш корчится в тоске,

когда пошлят богопротивно

на нем, на русском языке.



Язык, наш вечный воскреситель,

не даст он правды избегать.

На языке таком красивом

так некрасиво людям лгать.



Как бы неправда ни крестилась,

на ней не вижу я креста.

Есть пропасть между слов – «красивость»

и «подлинная красота».



В сугробах гибли доходяги,

а вот Исаевич не зря

слова, забытые в ГУЛАГе,

выписывал из словаря.



Без словарей нам нет дороги,

не победить ни смерть, ни страх.

Со словарем нет безнадеги –

надежды скрыты в словарях.



Язык мой русский, снежно хрусткий,

в тебе колокола, сверчки

и поскрип квашеной капустки,

где алых клюковок зрачки.



Ты, и не думая зазнаться,

гостеприимный наш язык,

в себя воспринял дух всех наций,

и тем по-пушкински велик.



Как страшно верить в гибель мира

и вместе с ней в кошмар конца

Гомера, Данта и Шекспира,

Флобера, Твена, Маркеса.



Европе Азия – опора.

Страх обоюдный – позади.

Нельзя без Ганди и Тагора,

Акутагавы, Бо Цзю И.



Судьбой балканской озаботив,

моей Россией не забыт,

мне руку подал Христо Ботев,

там, где когда-то был убит.



Я с Гёте, с Бёллем не расстался,

взяв у них столькое взаймы,

но я горжусь, что на рейхстаге

по-русски расписались мы.



Евгений ЕВТУШЕНКО, 25–30 августа 2007 года