Битва пятен

Потомственный аристократ и выпускник Пажеского корпуса Андре (а по-русски Андрей Михайлович) Ланской, как и полагается утонченной натуре времен Серебряного века, посвящает себя пусть не поэзии, так живописи. В Москве и Питере его захватил декоративный вихрь движения «Голубая Роза». В Киеве он посещал мастерскую Александры Экстер, которая привезла из Парижа самые последние веяния кубизма. Но русские университеты закончились вместе с отступлением Белой гвардии в Крым и переправой через Константинополь в Париж. Так Анре Ланской вошел в круг интернациональной парижской богемы, где тон задавали кубисты, примитивисты, фовисты и прочие «-исты», реформировавшие реализм предшествующего века.

Как видно на выставке, Ланской выходит на европейскую сцену с примитивистскими картинами в духе Гончаровой и Ларионова, но добавляет к ним свою страсть к фактуре – к насыщенному цвету, к выразительному мазку, к почти тактильному ощущению поверхности холста. Лучшие его вещи 1930–40-х годов кажутся настоящей мистерией красок, передают типично русские коллизии (например, «Семья в лесу», где зеленые ветви буквально обрушиваются водопадом на фигурки сидящих дачников).

Отнюдь не случайно Ланской двигался к абстракции. Его талант идет от юношеской восторженности. Юность осталась лишь в воспоминаниях, за кордоном, в ностальгических отсветах лампы на столе или дачного заката. Единственное, что никуда не могло уйти, – очень русская чувственность. Именно поэтому Ланской постоянно протестовал против столкновений реализма и абстракции. Ведь абстракция для него – такой же способ видения реального, как для реалиста выбор сюжета. «Лист размером равен Вселенной. Наполни его, и ты увидишь след своего внутреннего мира», – писал Андрей Михайлович, повторяя старую истину, что картину красит не похожесть, а глубина переживаний. После войны он стал писать абстракции, которые критики и его друзья определяли самыми разными эпитетами: «лирические», «экспрессионистские», «неформальные».

Что греха таить, большинство музейных посетителей относятся к абстракциям, как чему-то декоративному: эдакие пестрые ковры на стенах, ничего не говорящие ни уму, ни чувству. Прямо по Данте: взглянул – и мимо. Понимать и переживать абстрактную живопись – немалый труд. Но искусство Андрея Ланского этот труд невероятно облегчает. Уже хотя бы потому, что для зрителя заготовлена спасительная соломинка – по-настоящему активный цвет. Этот цвет заменяет узнаваемые предметы, фигуры, лица, драматические столкновения. Лучше всего это видно в серии гуашей, созданных по мотивам Библии. Ланской просто переписывает на ватмане французский текст Первой книги Бытия: «И сотворил Бог человека из праха земного». Однако слово «Бог» написано голубым, «сотворил» – зеленым, «человека» – красным, «из праха» – соответственно серым. Чем не начало абстракции?

При всей выразительности и поучительности экспозиции в Пушкинском музее у нее имеется один существенный недостаток. Дело в том, что все работы происходят из частных коллекций. Но понять, какие из них привезены из Франции, а какие находятся в России, решительно невозможно. Устроители выставки посчитали не резонным открывать карты, называть пароли и явки. Трудно себе представить, чтобы такая ситуация могла произойти, допустим, в Лувре: первая персональная выставка художника с картинами, невесть откуда взявшимися. Пора уже хотя бы столичному музею прекратить потакать прихотям черного рынка и быть предельно открытым.