Posted 26 июля 2004,, 20:00
Published 26 июля 2004,, 20:00
Modified 8 марта, 09:49
Updated 8 марта, 09:49
Евгений Стеблов
– В последние несколько лет вы не слишком часто появляетесь на экране…
– Знаете, а у меня нет такого впечатления. Снимаюсь каждый год и абсолютно не страдаю от отсутствия информации по своему поводу...
– ... и все же вы не из тех актеров, у которых в году 365 дней съемочных и столько же – в телеэфире?
– А я так никогда и не работал, я избирательный. Это когда артист начинает свой путь, ему надо имя свое обустроить, у меня такой потребности нет. Я вообще отношусь к выбору работы не с практической точки зрения и даже не с творческой. Скорее – с мистической. Я воспринимаю жизнь как единый поток и стараюсь как будто считывать какие-то знаки: через жизнь, через работу – в театре, в кино, на телевидении. Например, моя последняя работа в кино на сегодняшний день – фильм «Вечерний звон» – связана с Владимиром Хотиненко.
Наше сотрудничество с Хотиненко началось с картины «Спальный вагон», где я играл одну из главных ролей. Поначалу это был реальный, совершенно водевильный сценарий, но я предложил Хотиненко сделать такую мистическую транскрипцию, даже с примесью сюрреализма. И он очень живо на это откликнулся. С тех пор мы с ним близки. А к тому же он ученик Никиты Михалкова, с которым я тоже имею определенную близость. Но если мы с Никитой, так сказать, два полюса, которые стремятся друг к другу, равнопритягивающиеся и равнооталкивающиеся, то Володя Хотиненко где-то посередине по своей эстетике – у него есть вектор близости и со мной, и в то же время с Никитой. Его «Зеркало для героя» очень близко мне, поскольку он рассматривает не трехмерную реальность, а пытается моделировать четырехмерное пространство.
– Ваш персонаж в «Вечернем звоне» похож на повзрослевшего вашего же героя из фильма «Я шагаю по Москве»?
– Скорее это возвращение к фильму «Небесный тихоход». По крайней мере мне хотелось бы так думать. Именно как отсылку к «Небесному тихоходу» мы придумали и сняли эпизод с песней «Мы, друзья, перелетные птицы». Но для меня особенно важно в этом герое, что он – автор. Мне самому позиция автора близка. По роду своих занятий я артист, театральный режиссер и литератор, но, если вы спросите, какую профессию я считаю основной, скажу, что я – автор. Я автор во всем. Не приемлю в актерской профессии простого исполнительства, мне это неинтересно. Что такое авторство в моем понимании? Это такое, знаете, естественное созвучие. Например, с Хотиненко у нас это идеально получается. Не то чтобы я привношу что-то и убеждаю его в своей правоте. Нет, это легкое взаимопонимание, это как будто строительство дома – он кирпич положит, я кирпич положу… Для меня это единственно приемлемый способ работы.
– У картины «Вечерний звон» была сложная производственная судьба – она снималась пять лет. Разве такая долгая работа не опустошает всех, кто в ней задействован?
– Конечно, но мы все – и Володя Хотиненко, и я, и Женя Миронов, и Саша Балуев, и Александр Морозов, который заканчивал картину, – очень любили ее и очень жалели, что она так тяжело снималась. В какой-то момент мы уже потеряли всякую надежду на то, что картина когда-нибудь будет закончена. К сожалению, нам так и не удалось сделать ее так, как изначально планировалось, она смонтирована из того материала, который успели снять, – процентов 80 от намеченного. К озвучанию были написаны закадровые тексты, благодаря которым фильм немного поменялся. Но пусть зрителя это не пугает. В искусстве ведь первоначальный замысел часто трансформируется. Например, и Толстой не знал, как поведет себя Наташа Ростова. Так и в кино: все время возникают новые ходы и новые повороты. Я уже видел «Вечерний звон», и мне он понравился.
– Этот фильм пересекается с вашей биографией еще в одной точке. Вы ведь уже играли сценариста в фильме Валерия Рубинчика «Кино про кино»?
– На этот раз это не кино про кино. У Рубинчика – история о том, как снимается фильм. В фильме Хотиненко сами съемки третьестепенны, в нем важнее противостояние двух миров, двух реальностей – настоящего и прошлого. Здесь съемочная группа: я – сценарист, Женя Миронов – режиссер и Балуев – оператор – благодаря фантазии сценариста попадают в пространство воспоминаний. Я в этом сюжете являюсь как бы связующим звеном между настоящим и прошлым.
– Как говорится, все новое – хорошо забытое старое?
– В том пространстве, в котором мы живем сегодня, ничего нового нет. Это все еще ветхозаветные истины – суета сует. Новое образуется тогда, когда художник пропускает реальность, в которой он живет, через себя. Чем богаче индивидуальность художника, чем она многомернее, объемнее, тем интереснее становится новая реальность.
– Очень многие сценаристы любят обращаться к ретро. Как вам кажется, побег в ретро – это упрощенный путь для автора, или воспоминания человека всегда дороже ему, чем сегодняшний день, который «лицом к лицу» еще довольно плохо виден?
– Это зависит от натуры. Я, например, в жизни – ностальгическая натура. То есть я живу в настоящем, думаю о будущем, но прошедшее для меня – это тоже совершенно явная реальность. Сегодня, завтра и вчера для меня единое целое. Ведь то, что мы представляем себе как завтра, есть уже сегодня. Я работаю все время с этой мыслью: все, что я пишу, ставлю или играю, уже есть. Мне остается только вызвать это в себе. Попробую объяснить понятней: когда я работаю над ролью, я никогда не занимаюсь так называемым выстраиванием роли. Для меня важен настрой на определенную волну. Я как бы вызываю образ. Знаете, это как Менделееву приснилась его таблица. Я думаю о какой-то проблеме, меня что-то волнует, что-то находит отголосок в моем сердце, и ко мне приходит, иногда совершенно неожиданно, что-то, что первоначально я не мог себе и представить. И только потом я включаюсь как профессионал и начинаю оформлять и редактировать сам себя. Тут уже дело мастерства и определенной виртуозности.
– Вы, как профессионал, можете настроиться на любую волну или, сталкиваясь с вещами, которые вам по-человечески чужды, «отключаете» своего Менделеева?
– У меня довольно обостренное чутье, я стараюсь делать в искусстве все, но для меня единственный приемлемый подход – это «ради Бога». Простое такое выражение, но если я чувствую это «ради Бога» – я этим занимаюсь, а если это ради другой сущности, которой очень много в нашей жизни, то я всегда отказываюсь. Или стараюсь трансформировать негатив в позитив. В этом смысле мне очень близок Достоевский, который как бы берет человека, пропускает его через все страдания, через все ужасы душевного подземелья, но не оставляет его в этом подземелье, а выводит к свету. Я люблю Достоевского, я играл Алешу Карамазова, а сейчас играю «Село Степанчиково…», и мне понятно такое пересечение, когда, знаете, в грязной луже отражается луч солнца. Меня всегда интересовали в искусстве пересечения этих двух векторов: с одной стороны – приземленное, с другой – идущее свыше, духовное…
– ... буквально «где ангел с дьяволом борются», а «поле битвы – душа человека»?
– Знаете, для меня занятия искусством, во всяком случае, в последний, уже довольно длительный период моей жизни, – это не самое главное дело. А главное – мое внутреннее религиозное развитие. Хорошо, когда тебя посещает благодать, а она может посетить только волею Божьей. С одной стороны, мы должны ради этого трудиться, но с другой стороны, мы никогда не можем точно знать, когда это будет и будет ли вообще. Вот когда эта благодать меня посещает, в искусстве ли, в жизни ли, – тогда мне хорошо.
– То есть вы ратуете за духовность в искусстве?
– Сейчас очень распространено обращение к такому термину, как духовность, но для меня, как для православного человека, это неоднозначное понятие. Для меня нет четкого определения духовности, духовность бывает разной, в том числе и нехорошей. Для меня важна духовность в рамках христианской цивилизации, потому что именно в этих рамках я существую. Я родился с этим, просто сначала об этом не знал, путался, как все, учился ходить, это я образно говорю, учился думать. Я прошел все этапы развития, типичные для советского человека: увлекался какой-то космогенностью, буддизмом, а потом сознательно пришел к христианству и крестился в 33 года.
– Однажды вы сказали, что мы переживаем эпоху ломки культуры. На ваш взгляд, сейчас в мировой культуре происходит революция, эволюция или это тупик?
– Никакой революции нет, но цивилизация, в которой мы жили, безусловно, закончилась... Или заканчивается. Что такое массовое искусство в эстетическом, культурном понимании? Такого ведь раньше не было. Что такое попса? Попса в широком смысле, а не только в шоу-бизнесе. Это все деградация, как ни крути. Безусловно, старая цивилизация закончилась. И уже начался новый процесс, для нас неведомый.
Справка «НИ»
Евгений СТЕБЛОВ родился в Москве 8 декабря 1945 года. Окончил Театральное училище имени Б.В.Щукина (1966). С 1966-го – актер Московского театра имени Ленинского комсомола, в 1967–1968-х – актер ЦАТСА, с 1969-го – Театра имени Моссовета (с 1996-го также играет в «Антрепризе Михаила Козакова»). Режиссер ряда спектаклей, автор повести «Возвращение к ненаписанному» (1983), статей о театре и кино. В кино с 1963 года (первая большая роль – Саша Шаталов в фильме Георгия Данелии «Я шагаю по Москве»). С тех пор снялся более чем в 40 фильмах, среди них – «До свидания, мальчики», «Урок литературы», «Вас вызывает Таймыр», «Егор Булычев и другие», «По семейным обстоятельствам», «Раба любви», «Несколько дней из жизни Обломова», «Сибирский цирюльник». Лауреат Государственной премии СССР имени Н.К. Крупской (1984, за участие в фильме «Не хочу быть взрослым»). Народный артист России (1993).