Posted 26 июня 2006,, 20:00
Published 26 июня 2006,, 20:00
Modified 8 марта, 09:12
Updated 8 марта, 09:12
Писатель Петр Вайль: "Скажу банальность: мир прекрасен!"
– Вы живете на Западе с 77-го года. В чем причина вашего отъезда в Нью-Йорк?
– Знаете, в свои 28 лет я слишком отчетливо предвидел всю свою дальнейшую жизнь в Союзе. Для молодого человека это было чудовищно.
– Сравнивая сегодняшнюю Россию, Запад и Советский Союз 70-х, что вы можете сказать? Есть сдвиги в лучшую сторону с 77-го года?
– Сам человек одинаков везде. Дело государства – создать такую атмосферу, чтобы в человеке как можно меньше проявлялись его гнусные качества, возможность вести себя по-свински. Это единственная необходимая роль государства. Так что никакого сравнения, увы, быть не может. Из всех ветвей власти – исполнительной, законодательной, судебной – в России существует только исполнительная. Законодательная – смешная, судебная – продажная. Так называемая «четвертая власть» – пресса, ТВ – подконтрольна. Однако невозможно и сравнивать с 70-ми годами: вы мне задаете такие вопросы, я даю такие ответы, и все происходит в Москве.
– Вы были знакомы с Бродским. Какова ваша оценка его влияния на русскую литературу?
– Я в своей жизни видел человека, которого можно назвать гением. Бродский – в известном смысле завершитель великой русской поэзии. Через него перепрыгнуть практически невозможно. Возьмите стихотворение современного поэта, и я вам пальцем покажу, где там Бродский. Он наложил печать. Сам-то Бродский был против, как он выражался, «назначения главным поэтом». Он был человек по-настоящему демократичный, и ему не нравился этот монотеизм. Но так получилось, что в первую половину ХХ века на нас обрушилось с десяток великих поэтов – Есенин, Маяковский, Заболоцкий, Цветаева, Пастернак, Мандельштам... А на всю вторую половину выпал один Бродский. Для русского человека он, в первую очередь, поэт, а для западного – прозаик, эссеист. Он ведь писал почти все свои эссе на английском, а стихи – почти все по-русски. Так что западное признание у него иное. Нобелевская премия ведь не дается за что-то конкретное. Это единственная правильная премия: никаких номинаций, предварительных забегов, четвертьфиналов, финалов. Она обрушивается на голову, и никто никогда заранее не знает, на чью. Но тем не менее Бродский Нобелевку получил вскоре после выхода его толстого тома эссе.
– Многие ваши персонажи для узкого круга ценителей. Ну много ли найдется людей, прочитавших до конца «Улисса»?
– И слава Богу! Страна, в которой каждый житель читал бы Джойса в метро, – это же кошмар. Из такой страны надо бежать, меняя имя.
– В вашей книге «Гений места» вы придумали хороший ход – совместить путешествие географическое и культурологическое…
– Однажды я понял, что когда следуешь за каким-то одним, но очень важным персонажем той страны или города, в которые приезжаешь, то путешествовать становится гораздо интереснее. Вообще готовиться к путешествиям нужно серьезно. Русскому человеку свойственна небрежность в этом вопросе: ну, поедем, что-нибудь увидим, как-нибудь погуляем не по туристским местам. Все это не оправдывается. Нужно смотреть то, что нужно. Если десятки миллионов человек до тебя ахнули от Нотр-Дама, то и ты тоже ахни. Тут снобизма не может быть никакого. А если взять себе за гида человека, связанного с этим местом, получается очень интересный ритуал. Потом я решил перенести свой опыт на бумагу. Вот так возникла идея книжки, где каждый из городов сопоставлен с какой-то культурной фигурой, с ним связанной.
– Ваша книга – образчик гурманского отношения к жизни. Вы наслаждаетесь жизнью и всеми ее чудесами почти гастрономически…
– Я скажу банальность, но к ней надо прийти самому – однажды и навсегда. Мир прекрасен. И чем больше его узнаешь, тем прекрасней он кажется. Для того чтобы ощутить это, желательно, насколько возможно, знать как можно больше о том, что тебя окружает. Как можно больше увидеть самому. Это, по-моему, единственное, чего я в жизни хочу по-настоящему. Что касается гастрономического подхода к теме, то, во-первых, я люблю поесть, люблю готовить. А во-вторых, если вы хотите понять суть города – ступайте на рынок. Там сразу видно и слышно все: лица, жесты, манеры, голоса, даже если вы не понимаете языка. Рынок – самое живое место в любом городе.
– Чем вызван ваш критерий соотношения автора и места? Почему, например, Шекспир – именно Верона, а не Венеция?
– Критерий – мой личный произвол, ощущение гения места. Шекспир увековечил Верону своими влюбленными детьми. Потому что для всех Верона – это балкон Джульетты. Знаете, что меня там осенило? Фраза «любви все возрасты покорны» всегда трактуется «вверх» – то есть и старики способны любить. Но и «вниз» ведь – тоже. Шекспир писал о подлинной страсти детей, которые убили себя любовью.
– Так может поражаться только человек не страстный.
– Ну, не знаю. Может, мне и вправду такие бездны не даны.
– Вы пишете в таком странном жанре… Он очень аморфен.
– Знаете, у японцев жанр эссе возник намного раньше, чем в западной культуре, там это называется «дзуйхицу», дословно означает: «вслед за кисточкой», как пойдет рука. Принцип джаза, где основная мелодия остается от начала до конца, но по ходу возможны и нужны всевозможные вариации. Все определяется только твоим выбором, твоим вкусом. Если слишком далеко уйдешь – рыхло, если слишком приближен к теме – скучно. Где найти эту грань, не знаю. Но пытаюсь.
– Ваш совет начинающим литераторам. Вы же понимаете, что очень трудно сделать первый шаг от рукописи к издательству сегодня. Как бы вы поступили?
– Очень уважаю настойчивых людей. Сам я не такой, поэтому не знаю, что бы было, если б мне где-нибудь отказывали. Может, и скуксился, сдался бы. Вот не любимый мною Эдик Лимонов, с которым я был знаком в Нью-Йорке, свой роман «Это я – Эдичка!» разослал в 300 издательств. Триста! Это же нужно взять 300 конвертов, переснять 300 копий, их в конверты уложить и надписать адреса! Хорошая книжка, кстати говоря. Но не об этом речь. Наклеить 300 марок! И получить 300 отказов!
– Не сломаться и идти дальше после такого мог только незаурядный человек!
– Да. Я бы не смог.