Posted 26 апреля 2009,, 20:00
Published 26 апреля 2009,, 20:00
Modified 8 марта, 07:24
Updated 8 марта, 07:24
Вселенная Шейнциса
Сценографию спектакля мы часто воспринимаем через призму личности художника. Мудрые, ясные, лаконичные сценографические решения Давида Боровского. Огромный, движущийся простор Эдуарда Кочергина. Остроумные, неожиданные, захватывающие идеи Сергея Бархина. Сценический мир Олега Шейнциса впечатлял динамикой и волшебством превращений. В первой же их совместной с Марком Захаровым постановке на сцене «Ленкома» в «Жестоких играх» над сценой нависло огромное красное колесо (на открытии выставки Сергей Бархин предложил поставить его, увеличенное раз в двадцать, на одну из московских площадей). Вставали дыбом доски-плахи в «Шуте Балакиреве». Кружились огромные хрустальные люстры в «Мудреце». Падали дощатые стены и превращались в свадебные столы в «Поминальной молитве». Крутились колеса в «Ва-банке». И плыл сказочной красоты нос старинного фрегата в «Юноне и Авось». Олег Шейнцис не просто создавал площадку для игры актеров. Он создавал играющее пространство, становящееся полноправным героем спектаклей и фильмов: агрессивное, динамичное и победительное. Недаром, единственный из современных художников, он значился в ленкомовских программках как «режиссер-сценограф». Декорации Шейнциса ошеломляли и вызывали стресс. Марк Захаров даже специальный термин выдумал: «визуальная атака». Его художественный напор вызывал возражения и все эти возражения опрокидывал. Его идеи казались невозможными, но Олег Шейнцис умел дать технологические обоснования своих самых невероятных идей.
На выставке можно увидеть эскизы спектаклей, где образы еще только грезятся художнику. Так возникают карандашные наброски гротескных персонажей гоголевской «Женитьбы». Или иконописные доски к «Поминальной молитве»: написанные золотом, серебром, лазурью девы-березки, бородатые свадебные гости и замерший ангел с метлой и в дворничьем тулупе, из которого торчат крылья. А рядом с эскизами – огромные листы чертежей с размерами, плоскостными проекциями, скажем, задка кареты «Ва-банка». Чертежи снабжены с летящими пометками: как именно должны крепиться ангельские крылья, на каких крючках и петлях.
Художник оговаривает каждую деталь и мелочь. Скажем, в пометках к опере «Любовь к трем апельсинам» Сергея Прокофьева на чертежах костюма с накладными толщинками Шейнцис аккуратно помечает: «живот может (даже желательно бы) быть накладным», рисуя в проекциях этот самый накладной живот, грудь и бедра. Чертежи ламп стиля модерн «Чайки» и рядом акварельные рисунки этих ламп с тщательно выписанным цветочным орнаментом. Терзая память, стараешься восстановить: где же стояли эти красавицы-лампы в спектакле? Точно были, но существовали как фон, никак не выделяясь, не бросаясь в глаза, давая общий верный тон эпохи и стиля.
Наконец, рядом с эскизами и чертежами выставлены макеты его спектаклей, глядя на которые так легко разыграть осуществившиеся и виденные постановки. Или сладко помечтать о возможностях постановок, так и не увидевших света. Делая шаг в сторону, нельзя не посетовать на то, с какой небрежностью наш театр относится к своей сокровищнице. Сколько неосуществленных замыслов, воплотившихся в эскизах, чертежах, макетах, хранятся по музеям и мастерским и ожидают умной руки, чтобы увидеть свет.
Собранные вместе макеты Олега Шейнциса еще раз убеждают: насколько последовательным и узнаваемым и вместе с тем насколько непредсказуемым художником он был. Стеклянный бальный зал «Анны Карениной» (Вахтанговский театр) и старый вокзал с гигантскими оконными пролетами в «Плаче палача» («Ленком»). Лестничные пролеты в неосуществленной постановке «Чума на оба ваши дома» и парадные лестничные марши в «Варваре и еретике» («Ленком»). Распахнутая глубина сцены в «Юноне и Авось» («Ленком») и плетение стальных конструкций в «Любви к трем апельсинам» (Большой театр). Повторяющиеся мотивы всякий раз звучат в новой тональности, любимые художником мелодии взрываются диссонансом. Олег Шейнцис успел сотворить множество разнообразных миров, составляющих огромную «Вселенную Шейнциса».
Вторая половина ХХ века – время счастливых содружеств. Юрий Любимов–Давид Боровский, Георгий Товстоногов–Эдуард Кочергин, Кама Гинкас – Сергей Бархин, Марк Захаров – Олег Шейнцис. Некто небывалый третий возникавший из слияния художественных воль творил БДТ и Таганку, МТЮЗ и «Ленком» (список можно продолжать).
В своей речи на открытии выставке Олега Шейнциса Марк Захаров рассказал, как ему не хватает этой неистовой половины его души, как не хватает безумных идей и нечеловеческой энергии в их осуществлении. Эта энергия жила в Олеге Шейнцисе, и она осталась жить в его работах.