«Самоубийца» нашёл себя

Еще недавно критики, ругая неудачный спектакль «Самоубийца» Романа Козака в Театре имени Пушкина (премьера состоялась в декабре 2005 года), сетовали на неактуальность этой пьесы для современного зрителя. Все-таки хоть Константин Станиславский и сравнивал Эрдмана с Гоголем, а Всеволод Мейерхольд видел в советском драматурге второго Мольера, очевидно, что «Самоубийце» не тягаться с бессмертными «Ревизором» и «Мизантропом». Слишком выпукло со страниц пьесы выпирает фига Эрдмана, изящно и остроумно сложенная в 1928 году против вождей, революции, строящегося социализма – словом, против объекта, которого давно не существует в природе.

Советские чиновники надеялись, что история бунтаря Подсекальникова, дерзнувшего заявить Кремлю: «Я Маркса прочел и мне Маркс не понравился!», со временем потеряет остроту. Эрдмана сослали, а его пьесу не дали ставить ни Станиславскому, ни Мейерхольду, ни Юрию Любимову (в 60-х годах), ни Валентину Плучеку в начале 80-х. А когда невезучий «Самоубийца» наконец-таки вышел к зрителю (в 1987 году в Театре сатиры ее поставил Плучек), показалось, что сбылись планы цензоров: пьеса умерла, так и не родившись. Все эксперименты последних лет только подтверждали этот факт. Вениамин Смехов стал первым режиссером, доказавшим, что Эрдмана рано сдавать в архив.

Смехов, в последние годы ставящий в Америке, Израиле, Германии, Франции, Голландии чаще, чем в России, к постановке «Самоубийцы» шел больше сорока лет. В 60-х, будучи актером Театра на Таганке, он слышал авторское чтение «Самоубийцы». В 1990 году помогал при постановке пьесы в Театре на Таганке. Спектакль провалился, но Смехов не забыл Эрдмана –- в конце 90-х он дважды поставил его в университетских театрах Америки. Так что спектакль в РАМТе стал для Смехова четвертой версией «Самоубийцы».

Начать спектакль режиссер доверяет трем придуманным персонажам, которых не было у Эрдмана: бодрый молодой человек и две девушки-травести в цветастых нарядах старательно маршируют на фоне кинохроники. На экране – парад на Красной площади и прочий апофеоз, напоминающий о советских временах. Эти трое появятся в спектакле еще не раз: персонажи-заставки, развлекающие нас во время смены декораций, они будут острить на революционные темы, а также пинаться, петь и стрелять друг в друга. Новые балаганные герои удачно вписались в известный фарсовый сюжет Эрдмана. Историю о тунеядце Подсекальникове, который, устыдившись вида ливерной колбасы, решается на самоубийство, в чем находит горячую поддержку общественности, агитирующей его умереть не просто так, а – на выбор – за интеллигенцию, любовь, искусство, религию или торговлю, в театре играют с купюрами. Знаменитая просьба героя дать возможность жаловаться на жизнь хотя бы шепотом из пьесы изъята, как и пространные монологи об Октябрьской революции.

Атакованный мнением «общественности», Подсекальников отчаянно отстаивает свое право жить, как ему хочется: не подчиняться власти, не работать, быть плохим мужем, иждивенцем, неудавшимся самоубийцей, бесполезным, но и безвредным существом. Дух индивидуализма, который был и у Эрдмана, в этой постановке усиливается за счет обаяния исполнителя главной роли Алексея Розина. Впервые Подсекальникова играет молодой актер. Впервые его размышления о смерти и загробной жизни вкупе с битьем посуды и звонком в Кремль смотрятся не как трусость или стариковское сумасбродство, а как бунт сильной личности против власти и толпы.

Эрдман читал свою пьесу как белые стихи. Помня об этом, Смехов научил актеров превращать прозаический текст в поэзию. «Самоубийца», наконец, перестал быть бытовой комедией о советском времени. В постановке Смехова Эрдмана удалось, наконец, приблизить к классикам.