Распятый хлеб

Существует огромное количество классификаций спектаклей. Их можно делить на взрослые и детские, длинные и короткие, плохие и хорошие, развлекательные и драматические. Может быть, один из основных водоразделов: спектакли делятся на те, которые поставлены по принципу «а почему бы не поставить?», и те, которые поставлены, потому что не могли быть не поставлены. В своих предпремьерных интервью Кама Гинкас рассказывал, как лет пять назад, перечитывая «Братьев Карамазовых», он буквально «споткнулся» о главу «Легенда о великом Инквизиторе» и вдруг понял, что этот текст сейчас необычайно важен. Эти главы из «Карамазовых» («Братья знакомятся», «Бунт» и «Легенда о Великом инквизиторе») практически никогда не ставились в театре. И это понятно. Даже в концентрированной прозе Достоевского они выделяются почти невыносимой плотностью мыслей и боли. Сердце стучит о ребра, а мысли грозят разорвать черепную коробку. Принимая Бога и Его премудрость, Иван Карамазов готов почтительнейше «вернуть билет», отказаться от всемирной гармонии, потому что она оплачена слезами невинных жертв. Николай Иванов – Иван Карамазов смотрится совсем мальчишкой: кеды, круглое лицо, темные круги вокруг глаз. Темная энергия точно сжигает изнутри тело: он каждую минуту должен двигаться, чтобы в жестах выплеснуть невыносимое напряжение. За лихорадочной веселостью скрывается истерика.

Спектакль начинается с ноты почти предельной: с разговора о «слезинке ребенка», о лошади, которую бьют по глазам, о затравленном собаками дворовом мальчике. О том, стоит ли мировая гармония страданий вот этих невинных дитятей.

Сценограф Сергей Бархин строит на сцене гигантские (этажа в три) кирпичные стены, о которые бьется и резонирует мысль. Ставит в углу голгофу из деревянных крестов. Большие, средние, маленькие, прикрепленные к четкам – они сделаны из свежеобструганного (кажется, ободранного) нагого дерева. И на таком кресте Великий инквизитор распнет хлеб, к каждому концу креста прибив по буханке.

В этом спектакле много счастливых находок (может, с распятым хлебом – одна из сильнейших). Этот спектакль сделан с тем мастерством, которое уже кажется само собой разумеющимся, на которое почти неудобно обращать внимание. На свет (художник по свету Глеб Фильштинский): то зябкий трактирный полумрак, то темнота подвала, куда стража отвела Христа, то ослепительный блеск полдня, безжалостно освещающего все увечья и уродства.

Гинкас выводит на сцену тех самых ближних, о которых Иван говорит, как их сложно любить со всеми их уродствами и лохмотьями: беременная баба везет в коляске идиота, мужики на костылях, в тележках, грязные, рваные, со злыми и тяжелыми лицами. Они лезут из разных углов, окружают говорящих. Именно к ним апеллирует Великий инквизитор, говоря о слабых и нищих духом, для которых хлеб земной дороже любых небесных истин. В какой-то момент под ватниками вдруг открываются мини-телеэкраны. И на этих экранах лица негров, аборигенов, истощенных детей, больных – того самого громадного человечества, которое в своей большей части даже не подозревает, что ради них страдал и мучился на кресте Христос.

Великий инквизитор – одна из лучших ролей Игоря Ясуловича. Величественный старик подходит к краю сцены и вглядывается в зрительный зал поразительно голубыми глазами: «Зачем Ты пришел?» Ясулович наделяет своего инквизитора почти нестерпимой жалостью к людям, тем чувством сострадания к живому, когда не можешь дышать при мысли, что где-то бьют по глазам лошадь. И желание облегчить страдания людей сильнее, чем любовь к Богу, чем жажда собственного спасения.

Придуманный Иваном Карамазовым Великий инквизитор унаследовал и его бунт, и тоскующую душу, и беспощадную мысль, идущую до конца. Он спорит с Богом и обвиняет его. Он доказателен в каждом шаге. Гинкас дает мыслям Достоевского неотразимые театральные эквиваленты. Держа в руках кирпич, инквизитор начинает откусывать от него куски, говоря о камнях, которые Христос мог бы – мог бы!!!, – но не захотел обратить в хлеба. Пренебрег. А вот перед лицом этих голодных, рвущих из рук жалкую краюшку, такой отказ – не высокомерие ли (пусть и божественное высокомерие)? Поймет ли его мать с голодным ребенком-идиотиком в коляске? Поймут ли эти убогие калеки предоставленный им великий дар свободы? По силу ли им тяжесть выбора между добром и злом, который волей Христа дан людям?

Подвальный разговор инквизитора с Христом Гинкас превращает в публичный диспут, где наряду с Алешей (Андрей Финягин) и Иваном зрители становятся соучастниками диспута, где Истцом выступает Человек, обвиняющий Бога, негодующий на него, отвергающий и его путь, и его любовь. Инквизитор провоцирует Христа на ответ, домогается этого ответа, режиссер провоцирует и заставляет отвечать себе зрителей.

Гинкас дает Великому инквизитору слова, которых нет в романе, которые противоречат даже самому взгляду инквизитора на людей, но которые режиссеру необходимы. Вдруг инквизитор скажет о том, что человеку необходимо знать, зачем он живет? И без этого знания жизнь пуста, бессмысленна и невыносима. Не имея этого ответа, человек ничего не имеет.

Собственно, весь спектакль «Нелепая поэмка», названный так режиссером по словам, которыми Иван обзывает свое литературное творение, и есть попытка задать главные вопросы и ответить на них.