Андрей Звягинцев стал жертвой внутренней цензуры

Диляра Тасбулатова

«Нелюбовь», возможно, была последней его картиной, снятой пусть и на частные средства (продюсера Роднянского), но все же средства были найдены в России.

«Левиафан» же был сделан как раз на деньги Минкульта, который - в лице своего руководства, министра Мединского - пожалел о содеянном, стоило ему только увидеть готовую картину. Мединский буквально рвал на себе последние волосы, назвав Россию, показанную в этом фильме, «рашкой-говняшкой».

Вопли о русофобии, ненависти к родине, призывы увидеть в своей стране «хоть что-нибудь хорошее» раздавались со стороны не только патриотического крыла, что, в общем, ожидаемо, но и со стороны истеблишмента: картина не понравилась своей беспощадностью, честностью, безысходностью. Звягинцев не дал зрителю ни единого шанса, но не простил ему этого как раз не зритель (сборы у фильма хорошие), а привластная номенклатура – причем, как ни смешно, иногда это было вполне искренно.

Редчайший случай, когда вкусы условных «низов» резонируют со вкусами «верхов»: одним нужно утешение, другие просто живут, под собою не чуя страны. И вот тут-то какая-нибудь дама в мехах и тетя-мотя вполне себе сходятся, хотя тетя-мотя судит по слухам, у неё и ста рублей нет, чтобы пойти в кино, а дама гневается по общим соображениям.

В общем, именно «Левиафан», к тому же вышедший в 14-м, в знаковый, сами понимаете, году, и создал неразрешимые проблемы одному из самых талантливых российских режиссёров.

Проект о Блокаде закрыт, не нашлось средств; новый проект (о некоем богатом человеке, живущем у моря, россиянине) был уже начат, истрачены немалые средства, вкладывались и европейские продюсеры, и Абрамович, - застопорился.

Андрей Плахов считает, что это следствие внутренней цензуры:

«Эта ситуация наглядно показывает, что за последние пять лет искусство в России вновь угодило под пяту цензуры. Той самой, которая запрещена Конституцией, и нет даже никакой необходимости этот параграф законодательства менять: всё и так прекрасно работает в нужную сторону. Сформирована атмосфера, в которой механизм запрета срабатывает автоматически, на уровне самоцензуры, изнутри разлагая сознание продюсеров, инвесторов и самих кинематографистов».

От себя добавлю, что для культуры это - смерть. Все ханжеские рассуждения о том, что, мол, эзопов язык, вечные тонкие намеки и стыдливые эвфемизмы идут на пользу автору – чушь полнейшая. Даже, скажем так, оскорбительная чушь.

Спросите у тех, кто работал в подцензурные времена.