Актер Марк Райленс

– Марк, вы играете русского разведчика, как вы готовились к этой роли?

– Я прочел о Рудольфе Абеле несколько книг, в основном написанных людьми, которые знали его еще до ареста. Также на Youtube можно найти кинохронику, показывающую момент, когда его вскоре после ареста ведут из автобуса в зал суда, ну и еще сохранились несколько фотографий. Что-то я узнал от Евгения Лебедева (владелец британской газеты Evening Standard. – «НИ»), он мой друг, как я понял, его отец общался с кем-то из советских разведчиков, и он мне описал ситуацию того времени в целом.

– Что вы думаете о своем персонаже?

– Рудольф Абель мне безусловно нравится как человек, я также знаю, что он какое-то время жил в Ньюкасле и вместе со своим отцом во время Первой мировой раздавал листовки, призывающие английских рабочих не идти на фронт, что на самом деле было очень правильно, так как эта война была настоящим предательством по отношению к молодому поколению. И потом я еще думал о тех двадцати миллионах русских, которые погибли по время Второй мировой, чему Рудольф Абель был свидетелем, о тех страшных лагерях смерти в Белоруссии и о том, как фашисты уничтожали славянские народы. Мы все знаем о шести миллионах евреев, убитых при Холокосте, но забываем, что русские потеряли в три раза больше. Поэтому я прекрасно понимаю своего персонажа, который считал, что Западный блок очень враждебен и агрессивен, и, с моей точки зрения, это полностью оправдывало все его действия. Эта проблема существует до сих пор. Помню, Том Хэнкс мне рассказал о том, как Михаил Горбачев договорился с НАТО о том, что после падения Берлинской стены Запад не будет двигаться дальше, чем в 40-х продвинулись немцы, но уже через несколько недель обещание было нарушено, поэтому думать, что НАТО – организация совсем не агрессивная, было бы наивно. На самом деле нам нужно побольше таких вот Джеймсов Донованов, которые даже в своих врагах видят в первую очередь людей и стараются понять их точку зрения. В общем, роль для меня оказалась очень интересной.

– Вы почти одновременно снимались в другом фильме Стивена Спилберга – «Большой и добрый великан»?

– Не совсем. После первой недели съемок «Шпионского моста» Спилберг показал мне сценарий, и несколько месяцев спустя мы приступили к его съемкам.

– Каково работать со Стивеном Спилбергом?

– Он великий мастер рассказывать истории. И ты чувствуешь, что работаешь с режиссером уровня Козинцева, Куросавы или Висконти – мастера, которого будут помнить еще многие поколения, как помнят великих художников. И в то же время в нем много почти детского энтузиазма, и он любит хорошие истории, точнее, я бы сказал, человеческую сторону в хороших историях, а для актеров это очень хорошо, потому что мы как раз и играем этих самых людей.

– Вас, наверное, не раз посещали мысли о том, что если бы почти 30 лет назад вы не отказались от его предложения сниматься в фильме «Империя Солнца» (Empire of the Sun), то ваша актерская карьера могла бы сложиться совсем по-другому.

– Актерская профессия интересна еще и потому, что ты все время как бы находишься не перепутье. В то время передо мной стоял выбор – либо работать с театральным режиссером, с которым я очень хотел работать, либо со Стивеном. И я выбрал театр, и, наверное, благодаря этому я встретил свою жену, а женаты мы вот уже 25 лет. Конечно, моя жизнь сложилась бы по-другому, и еще неизвестно, встретил бы я кого-либо, похожего на Клэр, а свою жену я очень люблю, и для меня это важнее всего на свете. Когда я принимал решение, я обратился к Китайской книге перемен, и мне выпало, что если я выберу театр, то обрету единомышленников, а другая работа сулила что-то другое. Но в тот момент я подумал о том, что в очень юном возрасте стал актером именно из-за того, что в театре нашел семью, которой мне так не хватало в реальной жизни – брак моих родителей рушился, и настоящее понимание и поддержку я встретил именно в театре.

Мне кажется, что настоящие, содержательные истории жизненно необходимы каждому человеку. Психологи и психиатры уже доказали, что если детям не рассказывали в детстве сказки, то, вырастая, они намного больше подвержены приступам беспокойства и тревоги, особенно в тяжелые периоды своей жизни. В моем понимании они похожи на человека, который в маленькой лодке затерялся среди океана и не знает, в какой стороне берег, или лишен представления о начале, середине и конце пути. Когда детям рассказывают сказки, они приобретают представление о том, что мир постоянно меняется (он может измениться как в хорошую, так и в плохую сторону), и о том, кто и почему его меняет.

Когда вы попадаете в беду, у вас должен оставаться внутренний ориентир, например – вот полярная звезда, значит, Восток вот там, и мне надо плыть туда, – истории служат таким же ориентиром. Некоторые истории тривиальны и ничему не учат, но истории классические, народные сказания, мифы Древней Греции, Древнего Египта, сибирских и других народов России, произведения великих писателей, таких как Достоевский, Толстой, Шекспир, – это истории, которые живут веками, – в них во всех есть нечто жизненное и правдивое. Точно так же с нами во сне разговаривает и наше подсознание – через образы и сюжеты. Все это необходимо нам для выживания. Мы же знаем, что стресс является главной причиной возникновения рака и других страшных болезней, поэтому сохранение культурного наследия жизненно важно для сохранения здоровья любой нации и является источником мудрости для ее руководителей.

– Вас часто спрашивают о секретах актерской игры. Каков ваш совет?

– Секрета тут нет, просто требуется время, если, конечно, вы не прирожденный актер. Можно учиться и овладеть этим мастерством, но в конце концов все сводится к одной простой вещи – к способности вдохнуть жизнь в настоящий момент, в тот, который происходит именно здесь и сейчас, а не где-нибудь в прошлом или будущем. Это способность слушать другого актера и смотреть на него так, будто не знаешь, что произойдет в следующую секунду, и играть так, как будто все происходит в первый раз, как в реальной жизни. Нам всем еще надо этому учиться, ведь посмотрите – вы включаете телевизор, и обычно с первой же секунды становится понятно, например, что это документальная съемка или художественный фильм, или спектакль. А ведь так быть не должно! Играть надо так, как будто все это происходит с тобой в реальности, и не важно, что вы играете – персонажа, написанного Шекспиром, Чеховым, или нашего современника, – задача одна – быть здесь и сейчас. По-русски можно так сказать – «жить в настоящем моменте»?

– Как вы обычно готовитесь к своим ролям? Больше отталкиваетесь от внешнего облика или от характера героя?

– Вы знаете, мне нравятся игры с мячом, например, волейбол. Потому что они как бы возвращают меня в мое собственное тело. Во время игры вы думаете только о том, где мяч, как передать его другому игроку, как заработать еще одно очко.

Таким образом ты весь в настоящем моменте, тело твое находится в движении, ты дышишь, увлекаешься игрой, даже начинаешь кричать от радости, это такое детское состояние. Мне кажется, актерство очень похоже на детскую игру, относиться к нему надо именно как к игре, поэтому у детей и получается играть так естественно. Здесь самое важное – попробовать освободить голову, хотя сделать это бывает иногда очень трудно, и перестать планировать вещи заранее, потому что самая лучшая игра получается спонтанно. Вот почему зрители так любят, когда что-то вдруг идет не так, – они понимают, что вот сейчас они по-настоящему застали вас врасплох (смеется).

– В мини-сериале «Волчий зал» вы играете Кромвеля, кажется, безо всяких видимых усилий, но оторваться от экрана практически невозможно. Как у вас это получается?

– Персонаж так прописан в сценарии, как человек – непроницаемая стена. Он не выдает ни единой своей мысли, ни единого чувства, все спрятано за этой стеной. Передо мной стояла задача сыграть человека, который много думает. Даже когда вы читаете книгу Хилари Мантел, там описание его мыслей занимает целые страницы, например, кто-нибудь спрашивает: «не хотите ли сыра, господин Кромвель», а через четыре страницы он может ответить: нет, благодарю вас. И все это время он думает: кто сделал этот сыр, почему он именно такой. Так что, играя его, мне тоже приходилось много думать, но так, чтобы люди не могли догадаться, о чем именно я думаю. Таким Кромвелю приходилось быть еще и потому, что он жил в очень опасное время при дворе короля-психопата, который отрубал людям головы и творил всякие ужасные вещи. В общем, персонаж был так написан, и я старался наиболее точно его передать.

– Вы упомянули актерскую технику. Есть ли какие-то параллели между шекспировским театром и, например, системой Станиславского?

– И Шекспира, и Станиславского интересовала природа человеческой натуры и то, как ее выразить языком театра. Если взять пьесы других современников Шекспира, например, Бена Джонсона, Томаса Мидлтона, Кристофера Марлоу, дуэта Бромент и Джона Флетчера, там вы не найдете той глубины и человеческих ценностей, которые есть у Шекспира, поэтому их так скоро и забыли. Шекспир нашел нечто универсальное – то, что делает его произведения современными и спустя четыре века, и когда мы идем смотреть его пьесу, если она поставлена хорошо, то мы думаем: это почти про меня или это про кого-то, кого я знаю.

Люди из африканского племени Зулу могут перевести Шекспира на свой язык и сказать, что Шекспир был, как мы, он нам близок. Шекспира интересовало то, что составляет основу человеческого начала, не важно, к какой культуре этот человек относится, все наносное и случайное тут не важно. Главное – то, что составляет суть его характера. И Шекспир, и Станиславский пытались проникнуть в глубинные мотивы человеческих поступков, понять человеческие чаяния и желания, понять подсознательное в человеке – вот что самое главное. На самом деле, тогда давно у Спилберга я не стал сниматься именно потому, что Майк Альфред рассказал мне о Станиславском, и мне очень захотелось с ним работать. И, думаю, это было правильное решение, без этого я бы не состоялся как актер. Если бы успех пришел ко мне раньше, я бы не успел столькому научиться.