Posted 25 ноября 2012,, 20:00

Published 25 ноября 2012,, 20:00

Modified 8 марта, 05:16

Updated 8 марта, 05:16

Сладко и горько

25 ноября 2012, 20:00
Российская премьера оперы «Лживый свет моих очей» прошла на Малой сцене Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко (МАМТ). Концертно-сценическая версия партитуры современного итальянского композитора Сальваторе Шаррино – совместный проект МАМТа и Нового музыкального театра (НОМТ), созданного Центром

Московская постановка «Очей» – первый проект Нового театра. Это не просто выбранное наугад современное сочинение. Это наш ответ Чемберлену, то есть аргумент в споре тех, кто готов слушать (или хотя бы учиться слушать) современную музыку, с консерваторами, жалующимися на тотальное неблагозвучие актуальной музыки: мол, не музыка это вовсе, а сплошной скрип и скрежет. Те, кто так думает, явно не знакомы с оперой Шаррино.

Этот сицилиец с уникальной профессиональной биографией (из программки: «блестящий самоучка-вундеркинд, освоивший самостоятельно все музыкальные инструменты») написал «Luci mie traditrici» (точный перевод названия – «Предательские очи») в 1998 году. С тех пор опера не раз была поставлена в европейских театрах, а четыре года назад стала знаковой премьерой Зальцбургского фестиваля. Либретто создал сам композитор, заинтересовавшись старинной, XVII века, пьесой Чиконьини «Предательство ради чести». Она написана на основе реальных событий из жизни Карло Джезуальдо ди Венозы, композитора позднего Ренессанса. Этот создатель новаторских, гармонически сложных мадригалов по совместительству был родовитым итальянским князем, убившим первую жену и ее любовника из ревности. Впрочем, в музыкальной драме Шаррино герой-мужчина зовется просто Герцогом, жена – Герцогиней, ее возлюбленный маркиз – Гостем, а доносчик, сообщивший властелину о неверности жены, – Слугой.

Автор постановки – итальянский режиссер Катерина Панти Либеровичи, включившая в представление фрагменты современного танца в исполнении Анны Абалихиной. Режиссерские приемы слегка прошлись по поверхности оперы, сделав наглядным ее символику: черное и белое (костюмы героев) сплетается с красным (алые колючие розы с шипами, которые ранят), а фигура танцовщицы – словно персонаж от автора или пластическая метафора вокала.

Но главное здесь сама музыка, совершенно удивительная, завораживающая. Композитор, используя старинные приемы, создает музыкальную звукопись, когда слушатель из самого строя звуков выводит глубокую ненависть или любовную истому. И музыкальную риторику с подчеркиванием глобального смысла традиционно используемых в мадригалах слов «жизнь» и «смерть» (все эти morte – vita в опере, исполняемой по-итальянски). Но старинные напевы у Шаррино подвергаются решительной деконструкции, при этом не теряя ни грана красоты. Особенно впечатляет цитируемая в начале элегия Клода Лежена (XVI век), сквозной мотив оперы. Она повторяется не один раз, постепенно преображаясь, и к финалу полнозвучная мелодия превращается в едва слышный «писк» скрипок. В необычной партитуре вокальные партии и музыкальный ансамбль существуют как бы параллельно: инструментальная часть формально не поддерживает вокал.

«Сложность – в оркестре нет ни одной опорной точки. Ни в плане звуковысотности, ни в плане ритмичности», – пояснил художественный руководитель проекта, композитор Владимир Тарнопольский в интервью перед премьерой. Поэтому для исполнения потребовались два дирижера. Один – Игорь Дронов в камерном ансамбле «Студия новой музыки», сидящем на балконе и создающем точечный фон, перманентную тревогу, рожденную «негармоничными» шелестящими звуками: они возникают – и обрываются с тихим грохотом, будто падая в бездну. Второй дирижер, Владимир Горлинский, был на сцене специально для певцов. Солисты (Екатерина Кичигина, Полина Шамаева, Виталий Калачев и Андрей Капланов) выпевают сложнейшие вещи, то, что кажется не звуком, а скорее его призраком, «ускользающей тенью», чем-то вроде звучащего эфира или звенящего лунного света. Вокал «разорван» на короткие фразы-диалоги. Отрывистая, скользящая, «захлебывающаяся» манера пения, с шепотом и трелями, когда персонажи, запутавшиеся во внутренних страстях, на поверхности как бы многого недоговаривают, затягивает, как омут. При этом страстные, сладкие и горькие разговоры невпопад (вроде бы про вечную любовь и женскую вышивку, а на самом деле про уязвленное самолюбие и злую месть) парадоксально стягивают в узел кровавую беспощадность старинных пьес эпохи барокко и современный жесткий постфрейдизм.

Эпитеты, которыми нужно описывать музыку «Лживых очей», – «аристократично», «утонченно», «рафинированно» – редко можно применить к современному искусству. Оно предпочитает лежащую на поверхности брутальную «правду жизни» – одномерную, прямоточную, без психологических изысков. Но, к счастью, автор оперы знает, что самая «правдивая» и точная правда – та, что рождена в глубине, в наших чувствах, мыслях и подсознании. И не зря Тарнопольский сказал, что слушать оперу Шаррино на фоне шумовых опусов его многочисленных коллег – словно вместо привычного самогона выпить изысканное итальянское вино.

"