Выставка сомнений

Классифицировать представленное искусство по направлениям – далеко не главная задача организаторов выставки. Внимание следует обратить на принцип, по которому отбирались работы, ведь графика и скульптура – самые сложные для коллекционирования жанры. Эта элитарная, по своей сути, часть изобразительного искусства, как правило, находит гораздо меньше понимания у широкого зрителя. Однако Салина и Кривошеев взялись за нее с совершенно определенной целью. По их словам, эта область искусства позволяет глубже проникнуть в душу художника, понять, чем он «болен» в момент создания работы. Возможность уловить порыв мастера в графических набросках и ощутить движения его пальцев, формирующих гипсовую скульптуру, – вот то, чего так не хватает в традиционной живописи и что придает особую ценность представленному в музее собранию.

Если отталкиваться от хронологического принципа, открывать экспозицию, несомненно, предписано Василию Ивановичу Денисову. Автор загадочных акварельных композиций, творивший в начале 1900-х годов, одним из первых почувствовал движение к новой эпохе. Его «Зима. Кремль» и «На Волге» напоминают мозаичный тканевый узор и поразительно лиричны в своей декоративной простоте. Рядом – сказочно-фольклорные работы Бенуа и Билибина, вроде иллюстраций к русским сказкам и этюда к балету «Петрушка». Они, в свою очередь, подводят зрителя к работам абсолютно нового этапа русского искусства – участников движения «Голубая роза». Уткин и Фонвизин – возможно, не самые известные члены этого объединения, однако коллекционеры совершенно справедливо отнеслись к этим художникам с особой тщательностью. Прозрачные акварельные миры Петра Саввича Уткина завораживают ничуть не меньше, чем несколько театрализованная сцена «Ожидания» Фонвизина.

Однако время питающихся импрессионизмом художников сменяется решительной радикализацией – в другом зале на первый план выходят карандашные и перьевые рисунки Натальи Гончаровой. Здесь с лирикой давно покончено, а место утонченных завсегдатаев парков занимают неуклюжие, подобные истуканам фигуры. Впрочем, за подобными образами, присутствующими даже в библейских сценах, представительница «Тройственного союза» скрывает особую внутреннюю мощь – они, как каменные идолы, вечные и неколебимые. Выделяются среди прочего и рисунки графитным карандашом на линованной бумаге – например, детски-лаконичный «Натюрморт с арбузом и курочкой». С Гончаровой соседствует автор «Пейзажа с фабричной трубой» и будущий член объединения «Бубновый валет» Александр Куприн, а вот работы Ларионова и Григорьева смотрятся совершенно по-особому. Цветные рисунки из деревенской жизни и почти что центровая композиция выставки «Улица старого города» отдают еще не совсем забытым импрессионизмом, проникая в атмосферу сказочной ирреальности обыденной жизни.

Последний зал экспозиции решительно прощается со старыми принципами – он полностью посвящен авангардному Малевичу и его близкому окружению. Литографические наброски радикального художника XX века и «хозяина» этого зала поражают гениальностью переданного впечатления. Таков, например, графитный рисунок «Вор» размером всего в несколько сантиметров. В десятке линий воплощено столь лукавое выражение лица и хитрое движение рук, что название работы легко угадать, не глядя на подпись. В большом количестве представлены характерные для Малевича аналитические штудии и кубофутуристические схемы, вплоть до алогической композиции «Два нуля», напоминающей скорее некий условный знак автора, чем осмысленное произведение его творчества.

Не стоит забывать и о второй части экспозиции – о скульптуре: она, как и графика, четко следует эволюции от символизма к авангарду, дополняя графику и доводя до четкого конца оформление залов. «След руки» автора несложно проследить как в деревянном Леле, соседствующем с «лесными» пейзажами «голуборозовцев», так и в обнаженных девушках работы скульптора Королева, поселившихся в зале Малевича.

Не каждый зритель верно оценит все собранные в коллекции произведения – это факт. Впрочем, сделать вывод нелегко даже искусствоведам: в любой картине и изваянии присутствует некая доля незавершенности, граничащей с сомнением, – таковы были вечно движущиеся и до сих пор не до конца понятые первые десятилетия XX века. И в то же время в этом вся соль выставки – ведь автор, создавая работу, вряд ли желал бы отправить ее на чердак и подвергнуть безвестности: а теперь пусть каждый, рассматривая рисунок, оценит его так, как позволит ему воображение, ибо простора для фантазии более чем достаточно.