Posted 25 августа 2011,, 20:00
Published 25 августа 2011,, 20:00
Modified 8 марта, 06:01
Updated 8 марта, 06:01
Режиссер Андрей Кончаловский
– Андрей Сергеевич, в свой день рождения вы обычно предпочитаете работать или отдыхать?
– Если работа есть, то работаю, если нет – значит, отдыхаю. Сейчас я работаю над двумя проектами. О них еще в принципе рано говорить. Но об одном скажу – это продолжение «Глянца», к которому я сейчас пишу сценарий. Мне кажется, эти характеры, эти герои никуда не делись в России, они вполне актуальны, и интересно посмотреть, что с ними происходит дальше.
– Смотрите ли вы так называемое «наше новое кино»?
– Не могу сказать, что смотрю все. Но то, что мне рекомендуют, я смотрю. За последнее время три картины мне показались очень интересными: «Елена» Звягинцева, «Шапито-шоу» Лобана и «Дом» Погодина.
– Сейчас стало модным снимать художественное кино максимально приближенно к документальному. Молодые кинематографисты постоянно пользуются этим приемом. Вы в свое время тоже экспериментировали в этой области. На ваш взгляд, будущее за сближением документалистики и игрового кино?
– Нельзя отдавать предпочтение какому-то отдельному жанру. Кино так же разнообразно, как и написанное слово. Я специально говорю не «литература», а «написанное слово». Просто литература может быть документальной, публицистической, может быть что-то вообще на стене лифта нацарапано или на заборе, а может быть великий роман или поэзия. А все это вместе – слово. Так же, как и слово, кино – это не жанр, это просто способность запечатлевать какие-то образы и излагать при помощи этих образов или наличие мыслей или их отсутствие. Поэтому можно снимать в документальном жанре, а можно снимать в абсолютно условном. И можно создавать искусство и там, и там, а можно быть абсолютно бездарным везде.
– В юности вы написали несколько сценариев совместно с Андреем Тарковским. Вы знаете, что сейчас кинематографистами создается комиссия по наследию Тарковского, для того чтобы в Москве воссоздать дом, где он жил, и открыть там музей?
– Мы недавно виделись с Мариной Тарковской на кинофестивале в Иваново, где мне неожиданно дали премию. Мы говорили с ней об этом. Конечно же, я войду в эту комиссию. Тарковский – один из очень крупных российских художников, и очень важно, чтобы память о нем сохранилась в наше время, которое становится чрезвычайно забывчивым.
– Может, стоит к этому проекту подключить Фонд кино, который выделяет средства на фильмы?
– Этот фонд занимается только производством фильмов, а музейные дела тут ни при чем.
– Что касается производства: на ваш взгляд, конструктивна ли новая система распределения средств Фондом кино? Может быть, существуют другие модели финансирования кино? Каким образом распределение средств можно сделать более справедливым?
– Не бывает справедливости в распределении средств. Забудьте об этом. Это иллюзия. Никогда этого не было и не будет. Нигде. Кому-то везет, кому-то нет. Во всех странах мира режиссеры борются за свое место под солнцем. Зачем говорить о справедливости, если надо говорить, на мой взгляд, о том, что государство понимает и чего оно не понимает.
– А что, по-вашему, должно здесь сделать государство?
– Сегодня государство субсидирует и поддерживает кинематограф на каком-то минимуме. Пока еще ничего профинансированного Фондом кино, что появилось бы на свет, мы не видели. Что же касается ситуации, то она, я считаю, катастрофическая, потому что государство утратило всякий контроль за прокатом. Прокат стал абсолютно частным и целиком попал в руки американского большого бизнеса. А американцам вообще не нужны российские картины в России. Им нужны российские деньги, и они стали полностью контролировать прокат. Государство не предпринимает никаких мер, чтобы каким-то образом повлиять и дать возможность российским кинематографистам достичь российских зрителей. Это чревато потерей поколения кинозрителей. Поколение кинозрителей, которое сегодня растет, это поколение пепси-колы, абсолютно американизированное с точки зрения того, какое кино они хотят смотреть. При этом они не американцы и не европейцы по своей ментальности, это русские люди, у которых абсолютно пропала всякая потребность смотреть национальное кино. Это катастрофа. У государства не хватает интеллектуальной потенции, оно просто не понимает, что оно делает. Мы еще не отдаем себе отчет, какой урон нанесен российскому кинематографу.
Фото: АЛЕКСАНДР ЯКОВ
– Американским кино?
– Российским правительством!
– А я уж подумала, что вы про американский заговор…
– Причем тут заговор! Но согласитесь, что не создали кваса, который пьется во всем мире, а кока-колу создали. Заговор ни при чем. Это транснациональные корпорации и так называемый свободный рынок… И любой прокатчик с удовольствием возьмет голливудские фильмы, потому что ему дается режим наибольшего благоприятствования. И зритель с удовольствием идет смотреть американское кино и есть попкорн. Места для русского кино в этой системе отношений практически нет. Посмотрите на сводки и увидите, что 85% прибыли от русского кинорынка ушло в Америку.
– Но даже ваш друг и коллега Андрей Смирнов говорит, что Голливуд является эталоном профессионализма в кинематографе…
– Да, безусловно, Голливуд – это эталон профессионализма, но это вовсе не эталон артистизма. Голливуд – это машина по зарабатыванию денег. Так же, как кока-кола и «Макдоналдс». Но, между прочим, Голливуд – это не все американское кино. Большинство фильмов молодых режиссеров, которые претендуют на то, чтобы рассказать об американской жизни, не выходит в прокате США, да и в мировом. Они просто погибают или их покупает телевидение. А Голливуд, повторяю, – это далеко не вся Америка.
– Когда-то премия «Оскар» отражала высокий мировой уровень кино. Эту премию получали и Форман, и Коппола, и другие известные в мире режиссеры, а сейчас – только создатели блокбастеров.
– Сейчас ни Коппола, ни Форман не работают в Голливуде. Они пытаются работать в Америке, но не в Голливуде. Коппола последние десять лет снимает картины, которые выходят в количестве 50 или 100 копий. Но Голливуду не нужен ни Коппола, ни Вуди Аллен.
– А как же хорошим фильмам сегодня дойти до своего зрителя? Только участвуя в фестивалях?
– У меня нет рецептов. Мой личный опыт мне подсказывает, что, если мы хотим сделать картину, которая должна быть в мировом прокате, нужно иметь мирового прокатчика, который контролирует рынок. То есть надо иметь Голливуд для мирового проката. А если ты выходишь сам, то обеспечен провал. Как это случилось с моим «Щелкунчиком».
– Андрей Сергеевич, в вашем творчестве Чехов занимает особое место. Его произведения вы экранизировали и ставили на сцене. Планируете ли новые чеховские постановки?
– В кино – нет. Но, может быть, я буду ставить еще одну пьесу Чехова в Театре Моссовета.
– Скажите, а почему так изменился главный герой в «Дяде Ване» – от трагического образа, который создал Иннокентий Смоктуновский в вашем фильме, до шутовского образа, который создает Павел Деревянко в театральной постановке?
– Эти вещи делали два разных режиссера. Одному было тридцать с чем-то, а другому – семьдесят.
– С тех пор так сильно изменился ваш взгляд на чеховских героев?
– Чехов отражает жизнь, а у меня изменился взгляд на жизнь.
– В статье «Русская ментальность и мировой цивилизационный процесс» вы пишете, что инертная российская ментальность тормозит развитие страны. Но, преодолев это, не потеряет ли Россия свою индивидуальность?
– Если индивидуальность заключается в том, что вокруг грязные туалеты, что воруют, пьют, не имеют никакого чувства личной ответственности и круг доверия замыкается на трех людях, то лучше с такой индивидуальностью, с такой самобытностью расстаться навсегда. Если же в этом действительно заключается самобытность, то у страны нет никакого будущего.
– Но самобытность же не в этом!
– А в чем?
– Я у вас хотела спросить.
– Вот видите, вы мне ответить не можете. Потому что это – миф. Конечно, у каждого народа своя культура. И эта культура либо способствует развитию, либо тормозит его. Россия не единственная страна, которая сопротивляется изменениям, модернизации сознания. Таких стран достаточное количество. Можно назвать все мусульманские страны, Африканский континент, можно назвать часть латиноамериканских стран. Большинство населения планеты практически еще не живет в условиях, в которых созревает демократическое общество. Так что мы тут не одни… Вообще, разговор о русской ментальности долгий и сложный. Любая ментальность эволюционирует, только речь идет о том, что если нам нужно еще триста лет, как Европе, чтоб у нас возник класс буржуазии, то мы всюду опоздали.
– Что же делать нашему обществу в таком случае?
– Прежде всего, правительство должно иметь политическую волю разобраться в русских ценностях. У нас никто не занимается «культурным геномом» российского народа. Нужно так же, как разбирают геном человека, так же разобрать на составные части русскую ментальность, чтобы понять, какие ценности сформированы были за тысячу лет существования и какие ценности необходимо развивать для того, чтобы народ перестал сопротивляться эволюции.
– А зачем нам эволюция, которая потом приводит к победе блокбастеров и попкорна?
– Ну, у нас же, как ни странно, эволюции не произошло, а блокбастеры победили…
– Они же и во всем мире победили.
– Неправда. Ни во Франции, ни в Китае, ни в Корее, ни в Индии они не могут проникнуть на рынок. Там, где государство серьезно занимается национальной культурой, туда Америка никак не может проникнуть.