Анна Павловская: "Как гильзы прыгают копыта бегущих ангелов к тебе"

Сергей Алиханов

Анна Павловская – родилась в Минске. Окончила Институт журналистики и литературного творчества (ИЖЛТ) в Москве.

Стихи публиковались в журналах: «Новый мир», «Дружба народов», «Континент», «Зарубежные записки», «Интерпоэзия», «День и ночь», «Сибирские огни», «Дети Ра», «Плавучий мост», во многих сетевых изданиях. В альманахах и антологиях: «Приют неизвестных поэтов», «Русская поэзия. XXI век», «Лучшие стихи 2013 года».

Автор стихотворных сборников: «Павел и Анна», «Торна Соррьенто», «Станция Марс».

Творчество отмечено премиями: «Сады лицея», «Илья-премия», Сергея Есенина, Волошинского конкурса.

Несколько раз перечитываю каждое ее стихотворение - и не могу начитаться, оторваться. Исчезают грани «своего-чужого» и - ничего не заучивая! - я запоминаю стихотворение наизусть.

Пути прочтения становятся и дорогой познания - в этом и сила, и загадка поэзии Анны Павловской, и ее объемного поэтического дыхания. Кажется, что за цезуры начинают цепляться даже ступни, и начинаешь физически восходить, подниматься в небо - следом за полетом поэтического вдохновения. Воздух поэзии начинает держать читателя, и даже - пусть простят меня модернисты за атавизм - воспарять. Вдруг оказываешься в завораживающем пространстве, где между воображением и текстом нет зазоров. Глубинные замыслы поэта становятся очевидными через чувства, сквозь вошедшую в сердце читателя авторскую просодию:

Перед глазами кружится земля

и небо рассыпается на искры,

но я останусь доброй, бескорыстной,

я не забуду заповеди, я…

веди меня, где комната моя,

где на обоях птицы и арфисты?

Откуда я смогу перешагнуть

из этих мутных и пустых кварталов

туда, где свет, бряцание кимвалов

и с арфы звуки капают как ртуть?..

Моя идея больше, чем набросок

и с каждым шагом – жарче и ясней.

Мы так давно идем, что Моисей

устал бы и заплакал как подросток...

Наш автор Борис Кутенков отметил сборник Анны Павловской «Станция Марс» как: «книгу ошеломительную, удивляющую на каждом витке и давшую новое, цельное представление об этом всегда интересном поэте, которая, безусловно, является событием...».

Григорий Горнов, тоже наш автор, недавно поделился: «Суть же поэзии - публичная сублимация, то есть избавление от боли посредством решения художественной задачи» - и это определения, как мне кажется, как нельзя лучше подходит творчеству Павловской.

Анна Павловская постоянный участник поэтических фестивалей. Однако, чтение ее стихов глазами на меня производит гораздо более сильное впечатление, чем авторское чтение, хотя и оно исполнено скрытой силы. Вот видео выступления Анны Павловской на фестивале Даны Курской «MyFest»:

https://youtu.be/DCdF4CkssqU

Вадим Молодый, поэт, эссеист и психолог восхищен: «Трагическая способность видеть и чувствовать за пределами этого мира, блестящий поэтический дар и невероятная интуиция делают Анну Павловскую одним из самых интересных для меня современных поэтов...».

«Первое стихотворение «Везде зашифрованы птицы…» – многообещающее начало. Этот текст – своеобразный эпиграф или манифест, в котором спрятана («зашифрована») вся книга: лирическая героиня заговором, молитвой, словом создаёт новый, иной мир... Вся книга – это исповедь, поиск себя и своего места в этом городе, мире, планете, Вселенной. «Кто я?» – вот главный вопрос автора. А потому в книге звучат страшные и честные слова, полные горечи и боли, о себе и своём поколении...» - отмечает в рецензии к книге «Станция Марс» Алия Ленивец, филолог и литературовед.

Лариса Подистова, поэт и прозаик, филолог и педагог пишет: «Поэзия Анны Павловской — некое таинственное пространство, где встречаются и проникают друг в друга бытие и небытие, миф, прабыль. Это место не привязано к земле, но на ракете до него не долететь, разве что птицы мистическим образом находят туда дорогу.

Для человека, наделенного поэтическим даром, это лирическое пространство не менее реально, чем тот мир, где вынужденно обитает его тело. Пространство это соткано из предчувствий посмертной судьбы, тоски по ушедшим близким, отчаяния, надежды и других... тонких и мимолетных чувств…», которыми поэт делится со своими читателями в замечательных стихах:

* * *

Везде зашифрованы птицы,

но я уже знаю причёт,

и ворон с открытой страницы

слетает ко мне на плечо.

Всё то, что казалось узором,

чудной закорючкой витой –

проснется с моим заговором,

по слову, что сказано мной.

Смотри, как я пальцем касаюсь

обоев, где дышат цветы.

Смотри, как они, разрастаясь,

молитвенно просят воды.

И вот уже сад вдохновенный,

и птицы поют меж ветвей –

в моей одинокой вселенной,

на белой ладони моей.

ОДА ОДИНОЧЕСТВУ

Судьбу поделила на слоги,

на звуки разъяла года.

Никчемные эти уроки

запомнила я навсегда.

Я знала, что дар, как растенье,

что нужен нежнейший уход,

и я подрубила коренья

и птицам оставила плод.

Я бросила дело пустое,

сменила молчанием стих,

и руки покрылись корою

и яблоки спеют на них.

* * *

Зима наблюдает за нами в прицелы снежинок.

Зима обнуляет счета и выносит на рынок

фамильные слезы, угрозы, занозы, проклятья.

Зима что война, мы идем эшелоном как братья,

влача кандалы ледяные с этапа к этапу,

на месте погибших возводятся снежные бабы;

и вдоль по дорогам кусты как застывшие взрывы.

Вороны, воронки, обломки. А все-таки живы.

* * *

памяти А.И. Кобенкова

Прекрасны ссоры, ревность, пересуды,

прекрасно невезенье и долги —

все это жизнь была и ниоткуда

сокровища ссыпала в сундуки.

Меня из рук изменами кормили,

мои разлуки можно сдать в музей;

предательства любимых и друзей —

благословенны, потому что были

все эти люди радостью моей.

Крапива, обжигающая ноги,

мешающие дреме комары,

дождь, холод, непролазные дороги,

кошмары, одиночество, подлоги —

поистине бесценные дары.

Мне кажется, что в жизни нет изъяна

и нечего прибавить от себя, —

так повторяю, всхлипывая, пьяная,

с поминок уходя.

* * *

Отпрянет и раб, и сенатор,

и небо затмится на год,

когда упадет триумфатор

и статую кровью зальет.

И римлян, набрякших от славы,

спалят на походном костре,

и Цезаря призрак кровавый

возникнет в парадном шатре.

…Все это античностью стало,

ушло в барельеф и размер —

готовое в общем лекало,

классический римский пример.

* * *

Весна, точно драма Расина, —

Патетики слезный восторг

Оглянешься: слякоть, рутина,

Кусты, как пустые корзины

Подвешены возле дорог.

Мне скучно, я жажду антракта,

Мне хочется рухнуть в буфет.

Бесстрастная официантка

Несет мне вина и конфет.

Вот здесь между долгом и чувством,

Желанием и кошельком

Такие конфликты начнутся,

Что их погашаешь с трудом.

Я тоже металась по сцене,

Предчувствуя главную роль,

Но пафос и ветки сирени

Вполне заменил алкоголь.

Чем веки мои тяжелее,

Чем легче дешевый бокал,

Тем перед глазами живее

Трагедии этой финал.

* * *

Л. В. Костюкову

Эта мука и есть превосходство?

Превосходство? кого же над кем?

Эта каторга, это сиротство —

каста? допуск в особый тотем?

Кто меня обязал непрерывно

проворачивать строчки, ключи

подбирать, из судьбы терпеливо

животворные нити сучить?

Кто мне скажет, зачем это бродит,

как болезнь, воспаляясь нутром?

Это что? Из чего происходит?

и куда исчезает потом?

Никогда и нигде не свободна,

навсегда под надзором господним,

в лихорадке от мизерных драм.

Ну так вот — эта боль превосходна.

Я ее никому не отдам.

* * *

До свиданья тетя чуть не плачу

все это пустое дай мне сдачу

мне плевать да мне на все плевать

я запрусь и сяду на кровать

головой качать вертеть тетрадку

все предметы трогать по порядку

круг за кругом стены книги полки

погремушки плюшевые волки

заводные куклы царь царевич

где здесь выход господин Малевич

* * *

Корпи, белей, но нет конца тетрадям,

выламывай на рудниках строку —

однажды разберется по понятиям

с тобой судьба за эту чепуху.

Все дремлешь ты с открытыми глазами,

все в рот глядишь бездонному окну.

Чего там до тебя не досказали?

В какие ты там бездны заглянул?

Не хватит ли на медленном огне

вываривать обглоданные мифы? —

жизнь кончилась, стоит звезда в окне,

светившая Орфею и Сизифу.

* * *

памяти А. Решетова

И как бы ни старался

Лирический герой,

Он все равно остался

Отшельник и изгой.

Он мнителен, рассеян,

Открыт и простоват,

Он перед всей Россией

За что-то виноват.

Есть до всего забота —

От лиры до совка.

Затем его работа

До неба высока.

Он пополудни встанет,

Холодный кофий пьет,

Кисет шитой достанет

И трубочку набьет.

Сидит, несчастный, курит,

Перо его парит,

Какой-нибудь фигуре

Хваленье сочинит.

Он песенку расскажет

И сказочку споет…

А ты не знаешь даже,

Что рядом он живет.

* * *

Ходит ялик нетверёзый

по обманчивой реке,

с неба капают берёзы

и стекают по щеке.

Плачь, не бойся, в бедном храме

сигарету затрави,

все пришли сюда с дарами

нерастраченной любви.

Здесь просторно-одиноко,

здесь вода черным-черна,

но зато заметно Богу,

что и вправду ты одна.

Только тем ты и заметна,

только тем и хороша,

что со струйкой сигаретной

выливается душа.

Цикл «Аввакум»

1.

выпила водки теперь подыхаю

сердце шуршит словно мышь полевая

тонкую жилку грызёт

выживу думаю стану умнее

больше не будет зелёного змея

жилка моя заживёт

переклепаю мечи на орала

тысячный раз начинаю сначала

скоро уже надоест

я и сама себе больше не верю

но обещаю что всё не похерю

вот тебе крест

как же пойти без бухла на рыбалку

леску с крючком примантулю на палку

ни чешуи ни хвоста

видишь как всё гениальное просто

это хорошая фраза для тоста

выпьём еще по полста

2.

нос поцарапан харизма разбита

злую судьбу проклинает пиита

пишет предсмертный верлибр

где невермор словно чёрная птица

падает дохлый на первой странице

в дымное озеро вир

солнцу уже не пробиться в обитель

здесь за чертой горизонта событий

всепожирающий мрак

пишет писака не выпить ли йаду

аффтар устал покраснела бумага

дело табак

вот и дымит он своей папиросой

падает с треском в бессмысленный космос

в вакууме аввакум

в полночь не вем то ли сон то ли глюки

ангел приходит к измученной буке

новой поэмой на ум

3.

пусть остается как глупая шутка

жилка живец тростниковая дудка

это глаголют уста

(стих от Матфея) от переизбытка

сердца позволь мне вторую попытку

с чистого значит листа

чтоб совмещая проклятья и трепет

рвался бы ввысь поэтический лепет

трогал сердца

в чём проявляется этот избыток

тайна язычника и прозелита

дело Творца

гордость не сбыть не заткнуть пустомелю

кроткие духом наследуют землю

следуют в рай

я же слаба и не мажусь в святые

мне никогда не пополнить ряды их

ну и пускай

ад начинается с первого мига

кто ты не важно бухой забулдыга

или поэт

всё что ты любишь приносит страданье

и остаётся одно оправданье

нет оправдания нет

* * *

Клюва колóр акварельный,

Шелковый абрис крыла, –

Тесно в моей богадельне –

Клеточка что ли мала?

Тянут за хвост канители,

Вьют из рассвета мотив, –

Хватит, я встала с постели

С полной щепотью молитв.

Птицам – зерна и водицы,

Рыбам – рачка-червячка.

Кушайте, рыбы и птицы,

Пейте из рук облака.

Солнце лощеное просо

Сеет над сонной землей –

Птицы и рыбы из Босха

Молятся вместе со мной.

* * *

Зимний сад с лесными птушками,

дом у моря/на реке,

мы прогуливаем с Пушкиным

Нос на длинном языке.

Только свистнешь – сразу премия,

только щелкнешь – сразу грант…

Есть такая щель во времени –

Называется диван.

Почему не получается

рай земной заполучить?

Вот идет бычок, качается,

а потом душа кончается,

и не хочет говорить.

* * *

К луне приближалось лицо облаков

И стала глазами луна – без зрачков,

И вышла в затылок насквозь, напролёт,

И снова покоем объят небосвод…

«Зачем я, несчастный, берусь за перо», –

подумал с похмелья унылый Пьеро. –

Родиться бы лучше вообще без мозгов,

И палками бить по башке дураков».

* * *

кладбищенский сверчок не мудрствуя лукаво

заныкал в ковыле страдальный механизм

и на тебе смотри бессмертие и слава

бесславие и смерть безумие и жизнь

так бьётся сердце так вздыхают половицы

так капает рассвет с вишневого листа

так нервно больно зло сочится сквозь ресницы

последняя твоя осенняя звезда

какое сходство в нем с карманными часами

с далеким днем сурка в малиновой заре

когда раскрыв глаза и обернувшись к маме

в бессмертии застыл как муха в янтаре

кладбищенский сверчок наверное под мухой

сбивается его бесхитростный смычок

и морщась ты ему высказываешь сухо

ну всё давай уймись довольно старичок

* * *

Я построю себя словно дом на реке,

не надеясь на рай в шалаше.

Снова стану красоткой с эффектом Боке.

ЕБЖ, дорогой, ЕБЖ.

Октября заполощется рваный флажок,

сухожилия чёрных ветвей

обнажатся, и мы с тобой станем, дружок,

на ещё одну осень старей.

Купим лодку с мотором и крепкую сеть,

как давненько хотелось тебе.

Будем пить и рыбачить, смеяться и петь,

и т.д., дорогой, и т.п.

(Мне казалось, что жизнь будет бить за края

и никто не возьмёт на фу-фу,

но, увы, бьёт под дых, и поэтому я

пропускаю такую строфу.)

Ты же знаешь, никто мне не сват и не брат,

я почти никого не люблю,

но во сне я увидела белый фрегат.

Я к весне на него накоплю.

* * *

Здесь бог бессонниц, тёмный Гоголь,

наводит ведьм на грешный мир,

здесь жизни почерневший цоколь

и страсти деланный ампир.

Что было истинным и важным,

то дымом стало, уходя.

Тебе друзья твои докажут –

ты только человек дождя.

И ты действительно поставишь

предметы в матрицы вещей,

и ты действительно прославишь

глухую лирику дождей.

И ты действительно откроешь

в трюмо изменчивый триптих –

страну мифических героев

и великанов ледяных.

* * *

Решить бы всё легко и просто,

как палочкой взмахнуть,

и без мучительных вопросов

остаться как-нибудь.

Из полосы рвануться чёрной,

как прежде, налегке.

На лодке беленькой моторной

умчаться по Оке.

Как будто я читаю книгу,

где все идёт к тому,

что я вот-вот с причала спрыгну

и лодку оттолкну.

СТАЛКЕР

Я чувствую, как время здесь стареет

и превращает здания в холсты,

будь сталкером картинной галереи,

веди через тоннели и мосты.

Здесь многие пропали постепенно,

рассеялись как пыль из-под копыт,

и превратились в злых кариатид,

грудастых львов и постных манекенов.

Но все же я свою надежду грею

дыханием, как руки в декабре,

и как студент один при топоре

за пазухой несу свою идею.

Веди меня, меня уже трясет

в ознобе мирового нетерпенья -

я все в себя впитаю как растенье,

зачну судьбу и дам хороший плод.

Перед глазами кружится земля

и небо рассыпается на искры,

но я останусь доброй, бескорыстной,

я не забуду заповеди, я…

веди меня, где комната моя,

где на обоях птицы и арфисты?

Откуда я смогу перешагнуть

из этих мутных и пустых кварталов

туда, где свет, бряцание кимвалов

и с арфы звуки капают как ртуть?

Мне очи жгут видения картин

и я едва передвигаю ноги.

Где комната? там должен быть камин,

коньяк и плед для вымокших в дороге.

Я вижу сад земного наслажденья,

рельефных Антиноев детский пах,

прозрачных балерин столпотворенье,

менад и граций с чашами в руках,

и, если мне не изменяет зренье,

все это в птицах, гроздьях и цветах.

Как потрясает эта нагота,

прикрытая витиеватой веткой,

и долгий взгляд и влажный абрис рта,

и пухленькие ангелы-трехлетки.

Сад набухает соком каждой клеткой,

сейчас плоды посыплются с холста.

Моя идея больше, чем набросок

и с каждым шагом – жарче и ясней.

Мы так давно идем, что Моисей

устал бы и заплакал как подросток.

Иван-дурак в железных башмаках,

в дорогу отправлявшийся нахрапом,

уже бы в баньке парился и Баба

Яга несла ему икру в блинах.

А мы идем в беспамятстве почти,

мы заблудились в ливне и простуде,

и этот нищий, умерший в Бейруте,

не первый раз мелькает впереди.

И нет уже салатовых портьер,

в начале оттенявших нам дорогу,

и ангелы уходят за барьер,

как танцовщицы вскидывая ноги.

И нас уже несет на карусели

зубастых птиц с колючей чешуей,

и никому не жаль меня с тобой,

и лишь одна Мадонна Рафаэля,

как в детском сне мерцает над землей.

* * *

На Арбате стоят автоматы

И торгуют счастливой судьбой

Отслюню я бумажку с зарплаты

Будь что будет что будет со мной

Просто так от тоски и мороза

Потому что грешно и смешно

Чтоб на тонком билетике просто

Было сказано все хорошо

Вдохновенье пребудет с тобою

И хотя бы прозрачный намек

Что мол ты не умрешь от запоя

И не сядешь торговкой в ларек

Потому что метель подвывает

Потому что толкает толпа

Потому что судьбы не бывает

Потому что такая судьба

Кармен-Бизе

И началось, и душно мне,

Стол, окна дребезжат,

Кровать трепещет рюшами,

Обои голосят.

Застыли, стали, слушают,

Ни выдоха, ни-ни,

И заползает в уши мне

Полнеба, черт возьми.

Огня, огня змеение —

Закрой, закрой глаза,

Какие тут сомнения —

Ее любить нельзя.

Затишье, и —

пощечина,

И драка, может быть,

И к горлу — нож заточенный,

Наплюй, возненавидь!

Притворщица охальная,

Эх ты, Кармен, Кармен,

Дотла горят опальные,

И ничего — взамен.

За погремушку-песенку

Я жизни не отдам,

Но я по нотной лесенке

Поднялась к небесам.

Родные и знакомые,

Умершие давно,

Пришли ко мне, трясло меня,

И было мне темно.

И я считала дни мои,

Спускаясь по корням, —

Знакомые, любимые

Меня встречали там.

В гнилой торфяник пористый,

В безвыходное зло.

Мне было стыдно, горестно,

И было мне светло.

В бормочущем болоте я,

В проточных небесах.

Мелодия, мелодия —

Вся комната в слезах.

* * *

Приостановлено кино,

Но пауза не держит лица,

И мальчик к девочке больной

Никак не может наклониться.

Он должен ехать навсегда —

Его в Сорбонне ждут успехи,

И между ними, как вода,

Горизонтальные помехи.

Так надо, не его вина.

Таблетки — башенкой на блюдце.

Она все поняла, она

Никак не может отвернуться.

* * *

Отец учил меня пасьянсу:

Сложился — все пойдет на лад.

И мне с завидным постоянством

Везло, и выходил расклад…

Когда за королем пустботы

Уже мешать мне не могли…

А на рубашках той колоды

Роскошно розочки цвели…

На драку не хватало дара,

Хотя я знала — дар большой,

Но не за это санитары

О кафель били головой.

И не за буйство, где там буйство,

Какое буйство в десять лет?!

Меня подставил из холуйства

Детдомовский авторитет.

Там не было ни крови носом,

Ни хруста шейных позвонков,

Но помню я на плитке розы —

Узор такой из завитков.

…На всякий случай просто били,

Косу на руку намотав…

А карты в наволочке были,

Напрасно потрошили шкаф.

Михайловское

Где ивы трепетали

У голубой воды,

Зажглись моей печали

Висячие сады.

На мостике бесплотном

Покурим, подождем,

Чтоб дымовые ветлы

Поплыли над прудом.

Давай не возвращаться

В большие города.

Здесь было наше братство

И может быть всегда.

Здесь строки светляками

В ночной траве горят.

Ты можешь взять руками

Любую наугад.

Здесь каждый камень — идол,

Прищуривший глаза.

Здесь сосны, как молитвы,

Восходят в небеса.

И мы здесь станем сами,

Как дети во Христе,

Простыми светляками

В колючей темноте.

Денису Новикову

1.

Не спасает перо и бумага,

не спасает божественный дар,

золотое сечение мака

превращается в черный кошмар.

Открывается дымная бездна,

отверзается звездный сезам,

переносится боинг воскресный

прямиком к Гефсиманским садам.

Что ты видишь, склоняясь над чашей?

Что ты ждешь от шумящих ветвей?

Всем бывает когда-нибудь страшно,

а бывает и страха страшней.

Кто однажды махнул и поехал —

до конца по орбите кружит,

но является ангел в доспехах

и копьем ударяет о щит.

2.

Вдруг распрямляется пружина

и поднимает во весь рост,

но истина недостижима,

зато возможен передоз.

Пульсирует на шее вена,

и погасает свет в очах,

и слышно, как поют сирены,

во тьме качаясь на ветвях.

Гляди же, небеса открыты —

по лестницам и по трубе,

как гильзы прыгают копыта,

бегущих ангелов к тебе.

* * *

Боль продлевает боль,

радость не насыщает,

разве что алкоголь

временно защищает.

Мир обретает цвет

и предстает в объеме

избранных детских лет…

В первом, должно быть, томе

желтый июльский луг,

марево над осокой…

Не выпускай из рук

бабочки многоокой.

* * *

Только солнце склонит

над землею рога —

и на землю летит

золотая лузга.

На черемуху сыпет,

висит над водой.

Ходит в озере рыба

с дырявой губой.

Только луч просечет

эту воду до дна —

в камыше промелькнет

золотая спина.

Это слезы в ресницах,

что бляшки слюды.

Это снится

истертая линза воды.

Это боль по себе

расширяет зрачок.

Это ноет в губе

заржавевший крючок.

* * *

Как по щучьему, значит, велению

ты из мрака выходишь на свет,

но меня не щадит сновидение,

я же знаю — тебя уже нет.

Долго ль коротко дверь открывается,

ты заходишь, садишься к столу,

каша варится, кот умывается,

амариллис пускает стрелу.

Я здесь — тень, приживалка и пленница,

так, хожу и смотрю не у дел.

Здесь теперь ничего не изменится —

дом был продан, по слухам, сгорел.

Кто-то выбрал для нашего сретенья

дом зеленый в вишневом саду.

Я согласна на горечь всеведенья,

я сюда непременно приду.