Нашествие манной каши

Один английский критик, когда увидел выставку Андрэ Бутцера и его коллег в Лондоне, не смог сдержать потока чувств и выпалил сразу десятком определений их картин: «темные, скучные, претенциозные, грубые, лживые, отчаянные, пустые». Между тем именно Германия в конце ХХ века перехватила у Англии эстафету актуальности. Многие коллекционеры и галеристы уверены: если сегодня что-то и есть живого и интересного в арт-мире, то искать это нужно где-нибудь в Дюссельдорфе (самая знаменитая фотошкола), Гамбурге (где Бутцер учился в самоуправляющейся академии) или в Берлине (где он живет). В любом случае Москва, которая стремится быть в курсе последних веяний, пусть и с некоторым опозданием, но осваивает немецкое искусство.

Мы уже могли увидеть вещи одного из самых эффектных и обсуждаемых немецких художников – Джонатана Меезе, которые казались набором горячечных видений и опытами обитателей дома умалишенных, у которых в наличии вдруг оказались холсты в пять метров высотой и нескончаемый запас тюбиков с краской (особенно коричневой). У Бутцера та же страсть к широкоформатной картине – его холсты рассчитаны на огромные потолки и многометровые стены. Вторая черта, свойственная живописцам, которых называют неоэкспрессионистами: их образы балансируют на грани абстракций и сюрреалистических сюжетов.

Так, в работах Андрэ среди мешанины красок прочерчены силуэты странных растекающихся существ: то ли амеб, то ли микробов, то ли сгустков манной каши (одна из работ Бутцера так и называлась), то ли погремушек для новорожденных. Как выясняется, холсты Бутцера населены обитателями разных утопических мест: неких городов Аннахейма и Назахейма. Понятно, что миры эти образовались после крушения (или уничтожения) мира земного. Их обитатели в любой момент могут раствориться в пульсирующей среде, принимают форму того места, куда волею судеб их занесло. Особенно неприглядна участь «Н-людей» (то есть из Назахейма), которые увязли в агрессивном мире рекламы, красках TV-шоу и навязанных образов поп-арта. Многие из них мутировали в маски ужаса и посмертные личины.

Немецкий экспрессионизм начала ХХ века, а особенно 20–30-х годов, конечно, не отличался жизнерадостностью. Художники улавливали витающие в воздухе катастрофы. Примерно тот же толчок – от разрушения – получили берлинские артисты после объединения Германии, но их апокалиптические видения имеют уже не национальную, а мировую природу. Не случайно Бутцер пытается соединить вещи, на первый взгляд несоединимые: карикатурность Диснейленда, современную технократию и растворение (исчезновение) гуманности.

После этого становится понятным раздражение английского критика. После того, как поколение «молодых британских художников» в 1990-е попыталось сохранить человечность, всячески ее третируя (именно они показывали заспиртованных акул и святых, нарисованных слоновьим пометом), вдруг появляется поколение немцев, которое заявляет, что третировать на самом деле нечего – человек давно превратился в амебу, в манную кашу, в набор неуправляемых инстинктов. Удивительно, что эти откровения на мировом рынке оцениваются в десятки тысяч евро.