Евгения Джен Баранова: «Поэзия есть плен непойманного слова»

Евгения Джен Баранова родилась в Херсоне. Ее стихи печатались в журналах и альманахах: «Prosodia», «Крещатик», «Homo Legens», «Юность», «Кольцо А», «Зинзивер», «Футурум АРТ», «Плавучий мост», «Дальний Восток», «Дети Ра», «Белый ворон», «Эмигрантская лира», «Лиterraтура», «Южное сияние» и др.

Творчество отмечено премиями: «Серебряный стрелец», «Согласование времен», "Илья-премией", «Пятая Стихия», имени Игоря Царева, «Вечерние Стихи», журнала «Зинзивер», «Писатель ХХI века», победительница Шестого интернет-конкурса «Эмигрантская лира". Член СП Москвы, Союза российских писателей.

Автор сборника стихов: «Рыбное место» («Алетейя», 2017).

Евгения выросла у Черного моря. Приходя на побережье и слушая, и смотря на прибой - границу земной и морской стихий, и затем покидая берег, всякий раз она преодолевала пограничную ситуацию. Стремление к свободе - от привычного созерцания морского простора, до решимости преодолеть и пространство, и волны, и даже само время собственными усилиями - на лодке или вплавь, вдыхая и вбирая в себя воздух свободы - так рождался и создавался её характер:

Надо быть просто сильнее прочего.

Надо бы быть сильней.

Видишь, как неба язык ворочает

залежи из камней.

Ночная Вселенная, галька под ногами - источники, которые определяли безграничность юношеского бытия, стали содержанием и смыслом стихов.

Бесконечная вертикаль - от сияющих звезд до их отражений, и летающие над морем белые чайки - вот замечательная, лучшая шкала внутренних ценностей, и живое, и одновременно сакральное пространство творчества:

Не смей-не смей, не говори,

покуда красота

ползёт от Рима до Твери,

от круга до креста.

Свое поэтическое самообразование Баранова начинала с Владимира Маяковского: "...светить - и никаких гвоздей! Вот лозунг мой - и солнца ", что и воплотилось в её человеческую натуру. Делиться своей энергетикой - лучший, прекраснейший способ "подпитывать на дистанции" и своих слушателей, и собратьев по перу, да и саму себя в бесконечной борьбе с несправедливостями, и печалями мира.

В видео-фильме о творчестве Евгении Барановой есть её выступлением на Фестивале поэзии "MyFest", который в тот вечер проходил в довольно мрачном помещении, где даже ступеньки были из необработанного камня.

Но едва Джен вышла на сцену и стала читать, вокруг все озарилось, и показалось - в полуподвал, сквозь глухие стены пробились солнечные лучи!

В ХХ-ом - уже по-настоящему в прошлом веке - популярность, особенно в поэзии, имел "коммунальный модернизм". Поколение сторожей и кочегаров, впоследствии уже вполне комфортно отдыхая и в Пицунде, и в Коктебеле, с большой неохотой отходило, да так и не отошло от кухонных поэтических конфорок.

Внутренние же монологи и строфы Джен Барановой полны простора и стихий, и верится, что она - зачинательница нового, так сказать, морского модернизма:

Коктебельская морось, вино и плов,

пережитого лета слепой навар.

Подержи меня за руку.

Лишь любовь

охраняет авторские права...

Образы лишены скученности, в её лирике нет дискомфорта, ни нарочитой безнадеги, ни обрыдлой тесноты, и своей спонтанностью, оригинальностью, и современностью соответствуют звонкому хештегу: # джентексты.

Выдающийся мастер Кирилл Ковальджи успел оценить замечательный дар:

"Мало кому удается в наши дни сказать свое слово в лирике. А вот Евгения Баранова без усилий, и, я бы сказал, без стеснения вступает в область лирики, потому что талантлива, а талант пробивается сам и не считается с конъюнктурой. Достаточно даже двух строк:

и если ласточка внутри меня уснёт

то жизнь не завершится вместе с нею -

чтобы повеяло свежестью поэзии."

В "НГ" "Ex Libris"- Наталья Шишкова пишет: "Евгения Джен Баранова идет по пути таинственности, ассоциативности. За поиском и обретением на развилке, за Мандельштамом. Автор затягивает читателя в лабиринт, через который необходимо пробраться..."

И действительно ассоциативные ряды Барановой весьма далеки друг от друга, а метафоры настолько неожиданны, что никогда не будут зафиксированы ни в одном толковом словаре:

Поэзия есть плен непойманного слова...

Но это и хорошо, и слава Богу, зачем листать пыльные справочники, когда гораздо лучше читать стихи Евгении Джен Барановой:

Кукушкин лен

как выглядит кукушкин лен

лисички как растут

как распознать оксюморон

в причастиях минут

как добывать павлиний глаз

у луговых сирен

мне осторожно я игла

при недостатке вен

я только и умею что

словечки собирать

повсюду гам и хам и торг

съестная благодать.

съедобный рай вещей запас

мультикультурный слой

я одинокий словопас

парящий над водой

Не уповай на ближнего

Не уповай на ближнего. Не спеши.

Внутренняя Монголия подождет.

Ближнему хватит бледной своей души.

Ладные души нынче наперечет.

Не доходи до сути, не щупай дна.

Перекрестился в омут – да не воскрес.

Омулем-рыбкой пляшет твоя струна

в солнечном масле, выжатом из чудес.

Ты себе лестница,

лезвие да стекло,

редкий подарок,

изморозь,

ведьмин грех.

Ближний спокоен – ближнему повезло.

Не заслоняй пространства! Послушай всех.

Жадным камином совесть в тебе трещит:

Хватит ли дара? Хватит ли дару слов?

Не уповай на ближнего. Сам тащи

светлую упряжь невыносимых снов.

1913

Мне нравится глагол "выпрастывать".

Он жил во времени, когда

неделю шли из Химок в Астрахань

передовые поезда.

Скоромные сменялись постными.

Крестьяне выбирали квас.

— В Америке, ну право Господи,

не то что, батенька, у нас.

— Ты глянь, Егорий, там искусники...

— Сережка, к гильдии гони...

— А Маркс я говорю вам...

— Мусенька!

Как вы прелестны, мон ами!

— У Елисеева собрание...

— Париж несносен, entre nous.

И сумерки сгорали ранние,

почуяв, кажется, войну.

И, поддаваясь аллегориям,

грустил на столике Вольтер,

что все закончится историей

в четыре миллиона тел.

***

Подержи меня за руку. – Пол трещит –

Поищи мне солдатиков или пчел.

В моем горле растет календарь-самшит

и рифмованно дышит в твое плечо.

Коктебельская морось, вино и плов,

пережитого лета слепой навар.

Подержи меня за руку.

Лишь любовь

сохраняет

авторские права.

Как наивно звучит!

Так лиане лжет

постаревший в радости кипарис.

Все проходит/в прошлом/ прошло /пройдет –

для чего торопить тишину кулис?

Так готовь же алтарь, заноси кинжал,

доставай ягненка из рукава.

Ты держал меня за руку! так держал!

Показалось даже, что я жива.

Г.В.

Не смей-не смей, не говори,

покуда красота

ползёт от Рима до Твери,

от круга до креста.

Щербатый дождь башку расшиб

о каменный живот.

Здесь всё вода, кумыс-кувшин,

здесь всё водопровод.

Вода поёт, вода прочтёт,

вода тебя простит.

Живая хмарь, живой расчет,

живой надежды щит.

И рыба -- рыбе, и звезда,

и жгут насквозь лучи.

А ты молчи, пока вода.

Пока живёшь, молчи.

Гравий

Надо быть просто сильнее прочего.

Надобно быть сильней.

Видишь, как неба язык ворочает

залежи из камней.

Гулко взлетают под солнцем камешки,

брюхо им жгут лучи.

Надо быть сильным, как "Три товарища".

Сказано лгать – молчи.

Сказано – славить. Куда – неведомо.

Прячься-молчи-реви.

Литература различных методов

строится на крови.

Думал, эпоха со вздохом маминым

держит тебя под сгиб?

Будь терпеливым, упрямым гравием,

но никогда не лги.

Полонез

Покинуть дом – лишь мысли оборвать,

тебя соединяющие с местом.

Лишь перестать при имени Иван

березу представлять или повестку.

Лишь перестать при имени Айше...

Лишь перестать в фамилии Зозуля

ловить кукушек. Маленький ковчег –

мой полуостров, радуга в июле.

Сосновый лес, смешная кукуля,

которую не ест герой приезжий.

Покинуть дом – матросом корабля,

уткнувшегося мордой в побережье.

Едва заснешь – припомнишь кубете,

морскую пристань, скрип велосипеда.

Покинуть дом – востребовать патент,

вручить права бессоннице усердной.

Не помнить коз, которые паслись

на сих холмах с приезда аргонавтов...

Покинуть Ялту! – Жизнь моя! Сложил

тебя не самый терпеливый автор.

Айседора

Мир устроен очень мудро.

Ночь всегда линяет в утро.

Танцовщице снится паровоз.

И взлетает Айседора,

словно шар, цветной и полый,

словно шарф по лестнице колес.

Разметались строчки - тени.

Пьет с провидцем Провиденье.

Из Кореи тянет в Кореиз.

Я любила. Это слишком.

Каждый маменькин парнишка

подтвердит, что love теряет is.

Нравственный закон снаружи

вряд ли будет обнаружен.

Кантом вышивает Фейербах.

Министерство горькой правды

превращает стадо в равных.

Осторожней в мыслях и словах.

Впрочем, стоит ли об этом.

Мы расстались светлым летом.

Ранней/поздней осенью/весной.

Мир устроен очень чётко,

потому пошлю всё к чёрту

и уйду на цыпочках в прибой.

***

Дожечь до сути, выхватить удар,

включить конвектор вымыслов сухих,

уехать в Пензу, в Сызрань, в куд-куда

и никогда не завершать стихи.

Жить чем придется. Даже C++

напомнить о своем небытие,

но никогда не говорить "вернусь"

и никогда не приходить к тебе.

Зачем идти, когда глаза домов

заплаканы, затерты, влюблены

совсем в других.

Другие глушат гроул

и звездной пудрой присыпают сны.

Хороших истин, бойких сквозняков!

(простуда окрыляет, как стриптиз)

Раз в тридцать лет приходит Салтыков

и Щедрина ведет через дефис.

Несешь свой Глупов в дальний Магадан,

улиткин клад из каменных минут.

Дожить до сути к тридцати годам...

Дожать до сути. – Сутки протянуть!

Уехать

Когда видишь вокзал

и так тянет уехать,

появляется страхов разбуженный взвод.

Префектура-судьба, как заносчивый веган,

осуждает, врачует, завидует, ждет.

Ну же!

Впрыгни, милок!

(Не выпрашивай бартер)

И туда, и туда — в светофоры гирлянд.

Ни мыслишки вокруг, только гугловы карты,

только пляшет с Декартом немыслимый март.

Почему бы тебе не зацвесть всем на диво?

Не уехать в Калугу — ценить калужан?

Для чего ты стоишь за плаксивою ксивой,

препираешься в "Крупах", ныряя в "Ашан"?

Да оставь наконец нежилые массивы! .

Забирайся на север, спускайся на юг.

Когда тянет вокзал, не пугайся, служивый,

это старые книги в дорогу зовут.

* * *

Просишься- не допросишься пламени у Антония.

Будут ли приключения, – спрашивает блокнот.

В теле твоём прикаянном ищет окно бегония,

то отцветает истово, то без ума цветёт.

Ты ли ещё актёрствуешь, или спрямили ластиком,

контуры проработали — радуйся, не исчез.

Не опаляет вовремя — может, расскажешь басенку,

спляшешь почтенным гражданам, выпьешь за поэтесс.

Кто, расскажи, завидовал, что пролетает мимо, мол,

кто запирал растение в прутьях своей груди.

Чёрное, злое, лютое, солнечное, любимое,

не проходи, пожалуйста, только не проходи.

* * *

Одуванчик зрит чудесное:

нос шершавого щенка.

Поперхнусь, вернусь, исчезну ли

неизвестно лишь пока.

Над прудами ветер бесится.

– Видел утку? фью да фьить!

Одуванчик просит: Месяц, а?

Дал бы небо поносить?

Или облако?! Я маленький.

Как ничтожному прожить.

Ни крыльца, ни умывальника –

не до жиру через "жи".

Месяц пьёт и пьёт без просыха,

не ответит малышне.

Одуванчик равен воздуху,

раме, маме, Миле, мне.

Бабушкина почта

«Давай поженимся немедленно,

пока война не началась,

пока с преданиями летними

ещё удерживаем связь.

Я превращаюсь в меланхолика.

Жуки над вишнями снуют.

Что Берислав – четыре домика.

Поедем в Винницу, Анют.

Там Пирогова внуки бросили,

там сосны с детства корабли.

Давай поженимся – до осени

я независим от ИФЛИ.

Жизнь без тебя – котенок раненый:

все трётся, трётся голово...»

Его убили в Померании,

её убили – под Москвой.

Эволюция

Из подушек на пухлых креслах

в изразцовой печи небесной

на овсянке и молоке

я настаивалась, старела,

целовала, лгала, смелела,

переламываясь в руке.

Я смотрю на себя – не верю:

что мне делать? какому зверю

уподобиться? где найти –

саламандры, лягушки, змеи –

чьи аллели внутри алеют?

кто с фонариком впереди?

С чьим дыханьем чешуекрылым

над смолистой склонюсь могилой

(земляничное слово: лес!)

Плауны привечают гостя,

зеленеют неяркой злостью

и календула, и чабрец.

Может, все-таки к моховидным?

После жизни бревна не видно,

а при жизни – туман свинцов.

Но не выбраться. Давит тайна.

И глядит на меня зеркально

человеческое лицо.

Роме Файзуллину

Прошло два дня. Знакомых шепоток

рассеялся – тебя похоронили.

Теперь ты там, где стынет кипяток,

где радуга сливается с полынью.

И выпьют, и запомнят, и сомнут,

артелью всей проплачутся до лирик.

Плывёшь себе на лодочке минут.

Что взять с убогих?

Только панегирик.

Ни рыжей героини, ни смычка,

ни нотной грамоты, ни Нового, бл.ть, Мира.

Одна река, червонная река,

тебя несёт в прохладную квартиру.

Что взять с собою? лезвие, карбид?

окошко в зиму? вымытые слухи?

Прошло два дня. И медленно горит

незавершённый диалог в фейсбуке.

АНТОЛОГИЯ

теперь мой друг и сумерки не в счёт

хрусталь ушедших звуков не тускнеет

и если ласточка внутри меня уснёт

то жизнь не завершится вместе с нею

не завершатся рыбы и холмы

не прорастёт горошек в крепдешине

среди колец разъятой тишины

моё тепло гостиную покинет

но – карп и краснопёрка и карась

но – способ поцелуи мерить в граммах

останутся

когда б ни пресеклась

упрямая моя кардиограмма

Собака воет

У соседей собака воет.

Бесы жмут, караван идёт.

– Гребешок на краю алоэ,

мастерица больничных нот,

чудо-девочка в мартомае.

(Скоро тридцать – пора в запой).

У соседей собака лает,

не забрали её с собой.

Десять лет у любови в нищих,

шуры-муры да Шангри-Ла.

От любви, говорят, не ищут.

Замечательно.

Не нашла.

Твои сырники, пальцы, пайты.

Твоей бабушки чёрный плед...

У соседей собака альтом

разливается – сколько лет?

– Танцовщица на корке вихря,

собирательница молитв.

У соседей собака стихла.

Вероятно, за ней пришли.

ПАМЯТЬ

что в памяти осталось голубой

не так уж много в том числе детали

ленивый лев диванчик угловой

мартышка с апельсинами в спортзале

шипастый мяч как зашивали бровь

рулет с корицей хруст китайских кедов

чернянка жар дредноуты коров

густое молоко перед обедом

подсолнухи cаган при чем здесь грусть

тиль уленшпигель прочие meine lieben

так обожгло, что выжгло наизусть

две реплики и три-четыре книги

и что теперь как говорил в игре

антагонист увенчанный ковбойкой

гнездо на ветке стройка в декабре

и вид на упомянутую стройку

и дома нет и речка не течет

и не занять товарищей у ленца

лишь памяти заржавленный крючок

еще тревожит вымершее сердце

* * *

Закрой мне глаза.

Я увижу орлов, орлиц.

Их высокие гнезда.

Их головы.

Вальс когтей.

Они кормят птенцов, они падают саблей вниз.

Открываешь глаза — исчезнут, как те и те.

Закрой мне глаза.

Я увижу короткий дом,

все четыре окна, акация, двор, подъезд.

Рукомойник-апрель — и купаются дети в нем.

Открываешь глаза — не выдохнуть здешних мест.

Закрой мне глаза.

Я увижу свою зарю,

свои полные щеки, царапинки, ворох лент.

Я любила тебя, любила, любила, лю...

Открываешь глаза — а юности больше нет.

Отрепьев

Не бродить по Тушино, как вор,

не тушить капусту для своих.

Смутных мыслей взломанный простор --

танец или бабочка парит.

Или крик в луженую гортань

мастером впечатанный немым.

Не томить в околице герань.

Не хранить в хрусталиках жасмин.

Ворожит пропащая Москва:

клюква-брюква, чудо на бобах.

Я иду с Отрепьевым, едва

стылого касаясь рукава.

Где печаль, Григорий, где просчет?

где Марина - пена- синева?

Я иду с Отрепьевым, еще

мало понимая, что жива.

Что не мне багряным родником

согревать народное добро.

Не искать отдушины ни в ком.

Не бродить по Тушино, не бро...

СВЁКЛА

Зачем это время выбрало нас?

Зачем это время, а, впрочем, снег

ложится на бочку с рисунком "Квас",

на плотных детишек, на двор, на век.

И темные тени разят плотвой,

и жители спят, притаив пятак,

и повар с резиновой головой

трет красную свёклу (свеклу, буряк).

Свекольная кровь протекает сквозь.

Так страшно дышать, тяжело уснуть.

Зачем это время, в ботинке гвоздь,

отсутствие света, любви, минут.

Где дом с колокольцем? альпийский луг?

молочные реки? кисельный мир?

И жители спят, притаив испуг,

в сиреневых складках своих квартир.

МОЛОЧНИК

Был человечком непрочным,

пряником с высохшим дном.

Где же ты, птица-молочник,

скользкий бидон с молоком.

Масло, кефир, простокваша

в год девяносто (какой)

мимо балкона пропляшут:

– Дяденька, есть молоко?

Улица вырастет. Тонок,

лопнет асфальт пузырьком.

Вырвется птица-бочонок,

и улетит молоко.

Детства трава худосочна.

Впрочем, не умер пока,

помни, как птица-молочник

реет среди молока.

IN EXILE

Душа моя, душа моя, душист

последний вечер, пахнущий игристым.

Мы так давно не виделись, что лист

стал выглядеть не Ференцом, но Листом.

Мы так давно не виделись, mon cher,

что здесь сменилось несколько прелюдий.

То памятник расколют, то торшер.

То флаги изменяются, то люди.

Мне кажется, я дряхлая швея –

усталость рук, осколок Эрмитажа –

Трещит костюм на несколько, а я

его пытаюсь пластырем и сажей,

улыбкой, уговором – сколько бит! –

А за спиной – лишь сплетенки да зависть.

Душа моя! душа моя – болит.

И, кажется, я больше не справляюсь.

***

Поэзия есть Босх. Не смей в нее линять.

А если и сбежишь, не притворяйся зрячим.

Я маленькая мышь, в кармане у меня

собачий поводок, растерянность и мячик.

Поверх пальто – горит (я слабый, слабый, слаб...)

Всей пятерней держу – вдруг легкое задето –

Поэзия есть хруст, и храбрость, и нахрап,

а я ни полстроки не понимаю в этом.

Чей красный сапожок виляет к гаражу?

Обида чья скулит? Кто в окнах роет норы?

Я тонкая доска – и я не удержу,

когда по мне стучат гнедые разговоры.

За что? за что? за что? Я штольня, что ли, вам.

Я маленькая тень от профиля большого.

Поэзия есть схрон. Поэзия есть хлам.

Поэзия есть плен непойманного слова.

***

Вот мы стоим на каменном мосту

с соленой виноградиной во рту

куда ни глядь чернильная водица

на волосах краситель а в ногах

мешается мускатное и страх

и некому с дежурства возвратиться

здесь столько места столько ерунды

мы можем заговаривать цветы

касаться тела обнимать заборчик

язык прохладен разум пустоват

и кажется приносит виноград

спокойный древнегреческий уборщик

здесь можно бывших жен упоминать

считать веснушки кожу омывать

и можно над водой играть в гляделки

а если кто-то в воду упадет

то ничего то смерть его найдет

она идет она уже несет

домашнее печенье на тарелке

***

Что я могу поделать,

только бы не футбол,

не бег, не хоккей, не теннис, не прочие тренировки.

Я так неспортивна, Ватсон, я так неспортивна,

боль

ходит в моей одежде, пользуется духовкой,

пачкает кожу кремом, заказывает салат,

читает стихи в музее, втискивает под веки

лёгкие оболочки – кальция карбонат,

магний, оксиды, щёлочь – что ещё в человеке?..

Что я могу поделать.

Траты на поезд в Брест,

траты на поезд в Киев,

траты на поезд в Лету.

Боль забывает вещи, боль выполняет квест.

– Может быть, ты проснёшься.

– Может быть, я уеду.

Если она исчезнет, жить-то я стану как?..

Боль моя белотела! боль моя краснолика!

Так беспощадны дети, так совершенен враг,

так угощает память краденой ежевикой.

***

И вот пришла поэзия

И вот пришла поэзия, стоит

в дверях /в сенях/на самоваре бабой.

И тянет вверх, и тянет говорить,

но горло перехватывает как бы.

И блеск от слов, точнее, гарь горнил,

доспехов блеск, восторг оруженосцев.

И вот пришла поэзия — гони!

Или отдай, но только не потворствуй.

За каждый вымпел, каждый огонек,

за каждый поэтический окурок,

придется отвечать, мой королек,

придется умирать на партитурах.

Иначе жизнь — бессонная петля.

Ишь, как душа под панцирем клокочет.

И вот пришла поэзия. Ныряй.

Не оставляй свободы многоточьям.

Кукуруза

Горячий запах кукурузы

и снеговик на Рождество…

А интересно, знал ли Рузвельт,

что в Ялте улица - его?

А интересно, знала я ли -

или предчувствовала всласть -

что жизнь по нотам разыграет,

потом шарманщику продаст.

Что засыпать в обвисшем кресле -

привычка взрослых, как и спирт.

Что кукурузный запах честный

не так уж в горле шелестит.

Что строчки, нежные когда-то.

из лап не выпустят живой…

Горячий запах. Снег из ваты.

Лошадка с красной головой.

***

И летят голоса, что птицы с твоих карнизов.

Мир суров, как Суворов.

Как Пушкин на полотне.

Не печалься, котенок,

ты тоже не будешь издан,

потому что героев — не издают вдвойне.

Потому что герои — плывут и плывут наружу,

как вексель, под жабрами скапливая века.

И если ты

— болен

— жалок

— смешон

— не нужен

то в этом есть скрытый смысл.

Наверняка.

Он спрятан на дереве, в море, под облаками.

Его стережет Горыныч, друзья, ОМОН.

Тебя наградят — не справками, так венками.

Тебя наградят — коронами из ворон.

И будешь ты свят.

Оэкранен самим Сизифом.

И будешь ты — рекламировать кофе, чай.

Когда ты уйдешь,

тебя тоже испортят мифом.

Не думай. Не кайся. Не сплетничай. Не прощай.

АЛТЫН

Я выпадаю из среды —

пушистый маленький четверг —

Ненужность редкая!

Алтын

среди блистающих коллег.

Плыви, как все.

Живи, как все.

Благонадежность точка ком.

Увидишь старость в Туапсе,

увидишь профиль под замком.

Быть может, книжки издадут,

Быть может, печень удалишь.

Чтоб зарабатывать на брют,

учись согласию, братиш.

Учись отбрасывать коньки

методой сталинских орлов —

пускай взлетает Арлекин

из тела пленного Пьеро.

…И коромыслом гнется дым…

…Налив на блюдечке с каймой…

— Пошло все к ямбу!

Я алтын,

ордынский, гибельный, простой.

ВНУТРЕННИЙ МОНОЛОГ

ну что же девочка напиши

приличный-отличный текст

богема отзывом всполошит

издаст тебя или съест

ну что же деточка обезглавь

и выверни и вкуси

какое им дело читатель прав

читателя поскрести

найдешь супермаркет

а то и щи

а то и бикфордов жгут

писатель девочка только щит

и Каин себе и Брут

и брутто и нетто и тишина

запекшаяся в болид

зачем им знать почему война

и кто для чего убит.

Уголь

Интересно,

почему не выдают

удостоверения саженцам?

Приятно было бы пообщаться

с Акацией Львовной,

Тополем Николаевичем,

Черемухой Гедиминовной.

Узнать, есть ли им 18.

Исследовать их отношение к хвойным.

Выказать неприличную страсть,

мол, не желаете ли покинуть пасеку,

подлесок,

бульвар имени Рокоссовского?

Очнуться конторкой поддельного красного качества?

Поклониться родимым пенькам?

Нет, отвечают древесные,

нам не ведомо чувство Родины,

Из вас получается нефть,

а из нас — прекрасный каменный уголь.

ГУСИ-ЛЕБЕДИ

где же вы гуси-лебеди

утки гагары вороны

что же меня не ищете

все позабыли, чай?

нет у меня иванушки

нет у меня алёнушки

есть только море белое

да позапрошлый чай

есть еще сказки шведские

есть еще письма детские

есть табурет хромающий

на табурете я

над головой повесилась

в рамочке дева с персиком

зелень в окно и редкая

радость от бытия

где же вы крачки с клушами

обыкновенным гоголем

может ко мне подниметесь

крошками накормлю

я превращусь в черемуху

ветки раскину до неба

и пропоет мне вечное

радуга-гамаюн.