Posted 25 мая 2010,, 20:00

Published 25 мая 2010,, 20:00

Modified 8 марта, 02:19

Updated 8 марта, 02:19

Актер Александр Филиппенко

Актер Александр Филиппенко

25 мая 2010, 20:00
Одним из участников благотворительного аукциона, который редакция «Новых Известий» и журнала «Театрал» провела в минувший понедельник в пользу детей, страдающих апластической анемией и лейкозом, стал актер Александр Филиппенко. Его произведение – вручную расписанный фарфоровый башмак – ушел с молотка за 250 тыс. рублей

- Александр Георгиевич, в роли художника, кажется, вы выступили впервые?

– Да, да, никогда этого не было. Я только по предложению вашей редакции впервые взял в руки краски и расписал фарфоровое изделие. Так что, получившееся произведение самое что ни на есть эксклюзивное. Потому что… ну какой я художник, когда у нас есть столько прекрасных галерей и выставок. Принять участие в благотворительном аукционе я согласился сразу, несмотря на плотную занятость в театре, а едва приступил к росписи, почувствовал, какая это ответственность. Ведь нужно заинтересовать покупателей своим произведением! Восхищен, что ваш редактор собрал полный зал друзей редакции. Когда я увидел, как много людей собралось, чтобы помочь детям, для меня это стало первым ударом…

- То есть был еще и второй «удар»?

– Конечно, это сам аукцион. Никогда не думал, что за мои художества кто-то готов заплатить баснословную сумму. Хотя тут дело, конечно, не во мне, а в том, что деньги пойдут на лечение детей.

– Кажется, вы были немного ошарашены, когда начался торг?

– Я был ошарашен, когда за мой фарфоровый башмак кто—то предложил 130 тысяч рублей. Я закричал: «Валерьянки нет ни у кого?» А потом стал успокаиваться – как радостно, что это все пойдет на хорошее дело. Это очень правильно и такая редкость сегодня.

- Но вас ведь часто приглашают поучаствовать в благотворительных акциях…

- Я бы не сказал, что часто. Дело в том, что я в кино и на сцене был не героем-любовником, а, как правило, представлял «темные» силы. И отношение ко мне сформировалось само собой: ну, мало ли что от него ожидать. Зачем с Азазелло связываться. Хотя в старые времена, когда я начинал еще во Дворце пионеров, мы часто разъезжали со всевозможными выступлениями. Больница, школа и, простите, зона. Я помню, еще пионером я первый раз должен был вести концерт на зоне. И подошел капитан: «Кто будет вести?» - «Вот Александр Филиппенко». И капитан сказал: «Значит так, публику товарищами не называть».

- На аукционе вам вручили диплом художника. И вы сказали, что повесите его рядом с дипломом Щукинского училища. Пошутили?

- Почему же, вовсе нет. У меня есть такие очень приятные награды. Например, когда-то я получил награду «Юморины» за продвижение классики на эстраду. А еще у меня есть диплом «Театрала» за моноспектакль по Солженицыну. Все это я на видном месте держу.

– Получается, что награды в вашей жизни играют роль?

– Всегда.

– А как же многочисленные заявления ваших коллег по цеху, что настоящее искусство и премии вещи не совместимые?

– Ну, что вы. Однажды я получил Госпремию за моноспектакль по «Мертвым душам». Разве это не знак того, что мне удалось приблизить Гоголя к нашим дням… На фарфоровом башмаке я нарисовал цветочки, солнышко. А сейчас подумал, как уместно там бы смотрелась птица. «Вы нарисуйте ветку и долго ждите, когда прилетит к вам птица… Если она не поет – это плохая примета, Это значит, что ваша картина совсем никуда не годится; Но если птица поет – это хороший признак, Признак, что вашей картиной можете вы гордиться И можете вашу подпись поставить в углу картины, Вырвав для этой цели перо у поющей птицы». Это стихотворение Жака Превера, которое я когда-то читал со сцены. Прочитаю его в следующий раз – ваш аукцион ведь каждый год проходит? А еще, самое интересное, что с Морозовской больницей и моя жизнь связана. Вот видите у меня шрам возле носа. Был 1945 год, и я упал на горшок. Он был фарфоровый и хорошо помыт, а от удара разбился, и я сильно поранился. Отец и мать повезли меня в Морозовскую больницу. Об анестезии в те годы можно было мечтать. Говорят, я очень плакал. Но врачи спасли. А теперь и мы стараемся, чтобы врачи спасли жизнь двух мальчиков.

- Закольцовано все…

- Вот о чем я говорю! Вот такие сближения бывают в жизни.

- Аукцион проводился в преддверии Дня защиты детей и в связи с этим вопрос: за последние годы вы сделали много моноспектаклей, но детского репертуара среди них пока нет…

- Надо, надо сделать. Хотя в одной из программ я читаю стихи для детей Олега Григорьева. Но этого мало, нужно непременно сделать целый спектакль. И должен быть режиссер. Формула должна идти от режиссера. Как Калягин написал однажды: «Филиппенко – актер, которому не нужен режиссер. Но есть только один человек, которого он беспрекословно слушается, это Роберт Стуруа». Но это полуирония. Обязательно должен быть режиссер. И я всегда соглашаюсь работать с режиссером, целиком ему доверяю, если мы сходимся во взглядах.

- В прошлом сезоне вы работали с Виктюком в «Современнике», в этом – с Кончаловским в Театре Моссовета. Между этими громкими премьерами были и ваши моноспектакли по гулаговской поэзии, по Солженицыну и многие другие…

- Потому что все эти сценические произведения строятся по четкой режиссерской формуле, которая идет от автора текста. Все есть у Гоголя, у Зощенко, у Довлатова, у Солженицына. Если у меня почти весь спектакль смеются на Солженицыне, так это все у него заложено в произведении. А в конце вдруг поворот. И ком в горле у зрителя.

- А Солженицын после смерти стал острее звучать?

- Думаю, да. Сейчас я уже в третий раз поеду в мемориальный музей «Пермь-36». Буду читать его произведения. А еще намерен сыграть моноспектакль «Крохотки». С Натальей Дмитриевной Солженицыной много обсуждаем эту постановку – она дает очень ценные советы. Это замечательное философское произведение. И я знаю, что публика после подобных спектаклей заходит в интернет, интересуется жизнью и творчеством, например, современников Солженицына. Недавно в программу спектакля «Демарш энтузиастов» я добавил шекспировский монолог «Быть или не быть». Читаю и вижу – шок в глазах у людей. В XVI веке Шекспир написал текст о человеческом достоинстве перед ударами судьбы, который по сей день звучит удивительно мощно. И тут же я рассказываю о Высоцком, о «Гамлете» и о Таганке, вспоминаю то время, когда Любимов поставил этот спектакль. И снова читаю Шекспира. Иногда в конце вечера ко мне подходят учителя или библиотекари и спрашивают, словно стесняясь: «А это точная цитата? Вы не добавляете свои фразы в шекспироваский монолог?» Ну что тут скажешь.

"