Первооткрыватель Востока

Дмитрий Ознобишин был одним из первых российских интеллигентов, который впитал уже не только западную, но и восточную культуру. Этот духовный Интернет существовал задолго до Интернета электронного. Благодаря ему и выплавилось постепенно такое понятие, как мировая культура. Корпоративная глобализация настолько же страшна уничтожением культур национальных, насколько необходима глобализация духовная для нравственного самоспасения. Ради него современная интеллигенция нуждается в ощущении собственной национальности, но в контексте всемирности.

По меркам XIX века Ознобишин прожил долгую жизнь: застал Державина, встречался с Пушкиным, дружил с Веневитиновым, обменивался стихотворными посланиями с Языковым, а пережил Тютчева и умер в один год с Некрасовым. Да и то не от старости и болезней, а из-за несчастного случая: выпал из опрокинувшейся коляски.

При этом смерть издавна примеривалась к нему. В 1828 году, 24-х лет от роду, он рвался примкнуть к посольству Грибоедова в Персию, дядя-сенатор хлопотал за него, но безуспешно. А в начале следующего года вся русская миссия в Тегеране была перебита толпой религиозных фанатиков. Изуродованное тело самого Грибоедова, забавляясь, таскали по улицам, так что опознать его удалось только по простреленной на дуэли кисти левой руки. Но посмертную участь Грибоедова Ознобишину пришлось разделить. В конце советских 1920-х годов приходскую церковь, в которой был похоронен писатель, разрушила толпа на этот раз «воинствующих атеистов», а то и просто стадно подъелдыкивавших им дуралеев, не ведающих, что творят. Гроб вытащили из могилы, вскрыли и останки показывали школьникам: вот, мол, как хоронили богатых помещиков.

Но предки Ознобишина по линии отца были известны особым богатством – славой, мужеством, а сам он – широчайшей по своим временам культурой. В Смутное время Ознобишины отличились, защищая Москву от поляков. При Алексее Михайловиче охраняли башни Смоленского кремля, и одна из них до конца XIX века называлась Ознобишинской. Дед по матери грек Иоаннис Варвакис, участвовавший в Чесменском сражении на стороне русского флота, стал в России Иваном Андреевичем Варвацци, получил русское подданство и потомственное дворянство. На свои средства он завершил прокладку канала в Астрахани, который по высочайшему повелению был переименован в Варвациев (теперь – «1 Мая»), построил несколько мостов и соборную колокольню.

После ранней смерти родителей Ознобишина дед Иван Андреевич отвез внука в Петербург, где тот пять лет воспитывался в доме своего родственника, инспектора Горного корпуса, куда со временем предполагалось определить юношу. Но, по-видимому, у него обнаружились столь явные литературные интересы, что от карьеры инженера решено было отказаться, и следующие пять лет, с 1819 по 1923-й, Ознобишин учился в Московском университетском Благородном пансионе. Здесь он встретил таких же, как сам, одержимых литературой сверстников. В 16 лет Ознобишин помещает в пансионском альманахе свой перевод французского стихотворения «Трубадур», в 17 – печатает в солидном журнале «Вестник Европы» оригинальное стихотворение «Старец». А еще через год составляет рукописный сборник «Мечты», в который включены, наряду с собственными стихами, переводы из древнеримского поэта Катулла, французов Парни и Ламартина, немца Гердера, англичанина Томаса Мура.

Знакомство с поэтом и переводчиком Семеном Раичем укрепило Ознобишина в его переводческих занятиях. К концу жизни он владел четырнадцатью иностранными языками. Но Раич особо поддерживал его тягу к восточным языкам, считая, что переводы восточных поэтов могут серьезно обогатить русскую поэзию.

Ознобишин был первым русским поэтом, который стал переводить персидскую, арабскую и индийскую поэзию с языка оригинала. Изощренная велеречивость, хитроумная афористичность и роскошная декоративность восточной вязи с трудом поддавались переносу на овеянную дыханием севера русскую почву. И извечное самоотверженное усердие переводчиков-ориенталистов естественно обернулось сокрушенной жалобой нашего современника Арсения Тарковского:

Ах, восточные переводы,
Как болит от вас голова.

В наследии Ознобишина – не только прямые переводы, но и подражания, и оригинальные стихи, проникнутые неподдельным, точно схваченным восточным колоритом:

Чудесны вина Магомета,
Их носит чашник молодой,
Белей, чем жемчуг непродетый,
Прекрасней дня, полунагой.
Когда ж луною небо рая
Таинственно озарено,
Его ждет гурия младая –
Милей, чем чашник и вино.

Вместе с Семеном Раичем Ознобишин выпустил в 1827 году альманах «Северная лира», где напечатал переводы из Андре Шенье и ас-Суйюти, подражания Байрону и Хафизу, две прозаические «восточные повести», восходящие к арабскому источнику, статью об искусстве, а также два собственных стихотворения.

Альманах был встречен весьма прохладно даже Вяземским и Пушкиным. Однако суд потомков оказался гораздо благожелательнее суда современников. Спустя полтора с лишним века, в 1984 году, «Северная лира» была переиздана как «литературный памятник» с достойным ее обширным научным аппаратом.

Но для Ознобишина важны были именно отзывы современников. Да и служба цензором французской периодики на Московском почтамте не могла компенсировать литературных неудач. К тому же посыпались семейные несчастья. И в 1828 году, в том возрасте, когда многие молодые люди только начинают карьеру, Ознобишин вышел в отставку в ничтожном чине титулярного советника и уединился в своем симбирском имении. Но жизнь на этом не закончилась. Напротив, Ознобишин еще во многом преуспел.

«Что Вам сказать о себе? – напишет он спустя почти двадцать лет. – Я прозябаю в деревне, где для меня одно наслаждение – литература. Мертвые друзья с разных краев мира выглядывают на меня с своих полок… Беседую с каждым из них по очереди, и время летит незаметно…» О «всемирной отзывчивости» Пушкина Достоевский скажет гораздо позже. Но очевидно, что в этом качестве Пушкин не был исключением в русской литературе.

В деревне Ознобишин составил три альбома своих стихотворений и начал четвертый. Переведенная им шведская баллада «Чудная бандура» («Гуляет по Дону казак молодой…») уже в середине XIX века распевалась как народная. Стихотворение «Страдалец произвольной муки…» приписывалось Пушкину. Дважды Ознобишин женился, каждый раз был счастлив в браке, но пережил обеих своих жен, а вторая была моложе его на 30 лет. С годами он вернулся к службе, состоял в Симбирске членом «Особого присутствия» по крестьянским делам, участвовал в проведении реформы 1861 года. Необъяснимо, но при жизни Ознобишина так и не вышел ни один его поэтический сборник. Первая книга стихов появилась только через 115 лет после смерти. Но почти следом был издан уже двухтомник стихов и прозы. И снова в солидной серии «Литературные памятники».

Холера

Теперь Москва полна тревогой,
Холера близко, говорят,
Она идет большой дорогой,
Все дома взаперти сидят.
Кто ест чеснок, кто курит хлором,
И близок к смерти не один;
Так голова набита вздором!..
Скорей, Господь, их в карантин!

Иной дегтярную пьет воду,
Другой обедает чем свет,
Тот моцион пускает в моду,
Тот носит при себе ланцет,
Тот весь закутался по уши,
Тот целый день лишь тянет джин,
Та бьет по городу баклуши…
Скорей, Господь, их в карантин!

– Увы, от ней нам нет спасенья! –
Твердит сквозь слезы Богатон.
Напрасны просьбы, и моленья,
И денег чистых миллион.
Холера всё сочтет вернее,
У ней на всё ведь счет один.
Тот первой жертвой, кто… тучнее.
Миллионеров в карантин!

– Страдала Астрахань, Саратов,
Как слышно, оцеплен Тамбов;
Холера, – восклицает Знатов, –
Прямая гибель для чинов.
Она вельможам не спускает,
При ней не в силе, значит, чин…
Глядишь, так звезды и хватает…
Скорее знатных в карантин.

– Как смерть ужасна от холеры! –
Трясясь, вздыхает Ханжина. –
А пуще – умерший без веры,
Погубит душу Сатана;
Ох, близко светопреставленье,
Теперь не верит ни один!
Всему причиной просвещенье…
Скорей старушку в карантин.

– Холера истинно зараза!
Коснись к больному – и пропал;
Она сильней дурного глаза!
Она… – Ты разве… трепетал?
– Нет, это общее всех мненье
Могло ль родиться без причин!
Скорей, скорей без заключенья
Всех пустомелей в карантин.

Но, если бы почислить рядом,
Кого взять должно в карантин,
Беда, нельзя окинуть взглядом!
Их будет нужен не один;
Их много сделать приведется,
Для женщин розно от мужчин;
Не то холера разведется
И не пособит карантин.

Скажу вам, вот ее примета,
Не нужны многие слова:
Зависит важность не от цвета,
У ней дурная голова;
Она всегда с желудком в споре;
Но кто привычек господин,
Тому она пустое горе,
Для аппетита карантин.

Болезней в свете много ходит
Важней холеры во сто крат;
Иной в злословьи жизнь проводит,
Тот яму рыть другому рад;
Тот ползать… – нет, и сам Меркурий,
Прими хоть граммов сто один,
Не вылечит от этой дури;
Тут должно душу в карантин.

1830. Сентябрь

Народная благодарность

Царь отправлял посольство в Тегеран,
а юный Ознобишин рвался в Персию
и, видя в Грибоедове наперсника,
готов был и для гурий слаще персика,
и для кальяна, и геройских ран.

Заманивала русских в смерть экзотика,
ну а в Москве экзотикой была
мадам краснофонарнейшая – Зотиха,
с копилочной багровой щелкой ротика,
под мудрой пудрой мертвенно бела.

Когда поэта евнухи, блаженствуя,
по улицам, терзая, волокли,
хотелось Мите оказаться жертвою –
посмертно только жертвы велики!

Как скушно было Мите Ознобишину!
В посольство оскорбительно не взят,
он в судорогах корчился обиженно –
ни русский гений, ни грузинский зять.

Уж лучше быть уверенным заранее,
что будешь порван чернью на куски,
чем умереть в стыде преуспеяния,
вдруг из коляски вывалясь с тоски.

Потомки «пожалели» Ознобишина
и, вытащив из церкви его гроб,
над ним глумились, руку в том набившие,
и черепу его плевали в лоб.

Они не знали, воины дрекольные,
почетом злобным возблагодаря,
что это он выписывал им вольные
от рабства, «падшего по манию царя».

Кричали озверело и помешано,
не осознав, что стали палачи:
«А ну, робя, ташшы сюды помещичка!
Топчи все его косточки, топчи!»

И можно ли за столькие глумления
над столькими гробами на Руси
сейчас простить и черни той, и Ленину?
Господь, не всепрощенствуй. Не прости.

О, если бы ты, Русь, переболела
жестокостью к народу своему!
Безжалостность – да это же холера.
Она не превратилась бы в чуму.

Евгений ЕВТУШЕНКО