Интриги за кулисами

Бальзак написал роман о неприглядности общественной жизни за фасадом приличий. Балет вторит роману: в обоих случаях речь идет об изнанке процесса, о том, что изнанка, если ее не контролировать, быстро затмевает суть. Но писатель исследовал мир политики и журналистики, что не подходит танцевальному спектаклю. Поэтому литератор Люсьен становится композитором, а актрисы Корали и Флорина – балеринами. И никуда не делись злые и (или) сильные страсти, одолевающие бальзаковских героев.

Начинающий композитор приходит в Парижскую оперу с партитурой балета. Тут идет своя жизнь: нам показывают репетицию, списанную одновременно с балетных картин Дега и с негативных воспоминаний Ратманского о работе худруком балета в Большом театре. Далее следуют роман героя с Корали, обман ее любовника-банкира, сочинение Люсьеном возвышенного балета «Сильфида», сговор богатых «папиков» ради конкурентки Корали – Флорины, которой Люсьен тоже делает балет, предательство первой любви и разочарование юного маэстро, обманутого людьми и обстоятельствами. Герой бежит обратно к Корали, но попадет в пустой дом – содержанка вернулась к покровителю.

Советское либретто, использованное Ратманским, продиктовало форму спектакля. Это вполне традиционный «драмбалет», но хореограф пытается усидеть на двух стульях – подробно пересказать сюжет и выйти на обобщения: утрата иллюзий, по мнению Ратманского, актуальна для времени, страны, его личной биографии, искусства танца и жизни Большого театра. Реанимация советской эстетики в который раз показала, что прямой показ социального не годится для классического балета. Условное по природе искусство плохо переваривает иллюстративную сатиру на беспринципных клакеров, циничных богатеев, интригующих артистов и туповатую публику. Глупо выглядит, когда Герцог раздает деньги копошащимся создателям зрительского успеха и наглядно покупает талант, размахивая купюрами перед носом композитора. Неловко смотреть, как Люсьен «по-настоящему» играет в карты, пьет кофе и изображает сочинение музыки, «бряцая» руками по инструменту. В подобных эпизодах балет теряет смысловой объем и энергию, эмоционально «провисает». Гораздо интересней, когда хореограф идет по пути, провозглашенному им же самим – иллюзия как «неосязаемое понятие». Не случайно Люсьен сочиняет «Сильфиду» – реальный балет с тем же названием повествует об утрате мечты. И не просто сочиняет, а мысленно участвует в нем: Ратманский вводит Люсьена в «сильфидные» сцены, когда автор музыки как бы уносится в эмпиреи вместе с танцовщиками. Об этом же рассказывают облака, покрывающие сцену по воле сценографа Жерома Каплана, их постоянная изменчивость поверх домов и интерьеров. И «туманы воспоминаний»: время в балете не настоящее, скорее, прошедшее, потому что использованная Капланом сепия дает «ощущение старой открытки или выцветшей фотографии». Три больших танцевальных фрагмента (по одному на каждый акт) – «Сильфида», маскарад в Опере и балет «В горах Богемии» – тоже пример разных и всегда преходящих иллюзий: актер в театре или человек в маске временно становится другим. Правда, балетная лексика «Сильфиды» от Ратманского могла бы быть и разнообразней, а сцены маскарада, увы, отдают банальностью: вульгарная светская чернь травит тонкую душу художника.

Иван Васильев в роли Люсьена косвенно напоминает о самом Бальзаке: этот плотного сложения гений, как известно, был простого происхождения и дворянскую приставку «де» добавил к своей фамилии самовольно. Мятущаяся искренность непросто давалась виртуозному силачу Васильеву, которому приходилось из всех сил сдерживать свой несколько прямолинейный темперамент. Под стать ему и Корали (Наталья Осипова): эта превосходная балерина сделала героиню простодушно-целеустремленной, что, кстати, совпадает с одноименным образом в романе. Екатерина Крысанова отменно сыграла соперницу: очаровательная наглость Флорины и ее несомненный талант выражены в непринужденной экспрессии и повышенной беглости пуантов. А замечательный Ян Годовский изобразил талантливого, но присяжного балетмейстера, которому все равно, что сочинять – балет о возвышенном или пустоватую красивость.

Жаль только, что Ратманский не всегда использует возможности музыки Десятникова: партитура полна подтекстов, а хореограф часто дает лишь текст. Десятников известен как сочинитель, виртуозно использующий творчество предшественников. Невозможно не оценить мастерство авторской игры с музыкальным романтизмом: звуки «Иллюзий» то растворяются в потоке шопеновских и шумановских ассоциаций, то иронически дистанцируются от них. Самая большая удача балета – его музыка. И это вовсе не иллюзия.