Любовь к геометрии

Часто слышны сетования на то, что крупных драматургов нет и не предвидится. Разговоры, что существующие конкурсы и многочисленные драмтусовки новой драмы давно приватизированы и поставлены на коммерческие рельсы. Лозунги, что вся борьба за обязаловку для театров ставить современных авторов очень напоминает рапповские времена с их требованиями ставить своих инновационных и революционных деятелей, и, как в 1920-е годы, только плодит и размножает бездарностей.

В то же время никто не посмеет возразить утверждению, что Людмила Стефановна Петрушевская – крупнейший драматург современности. А вот признать ее современным драматургом многие (в том числе и идеологи новой драмы) решительно не хотят… Действительно, представить любую ее пьесу конкурсантом среди новодрамовской продукции все равно, что представить каменную химеру с Нотр-Дам среди целлулоидных Барби…

Ее пьесы – только что созданные, живые и дымящиеся – слишком хорошо написаны, слишком объемны, слишком масштабны. Они напрямую наследуют великой литературной традиции. Ее литературную генеалогию возводили к Зощенко. Хотя, кажется, не менее правомерным связывать ее прозу с Андреем Платоновым и размышлять о связи ее коммуналок с его коммунами, ее тщательно воспроизведенное подобие магнитофонной записи живой речи с его топчущимся косноязычным слогом.

Такие для читки брать неудобно, а ставить – всерьез страшно… Так и случилось, что последние пятнадцать лет Людмила Стефановна существует как бы на обочине театрального процесса. Делает мультфильмы, поет кабаретный репертуар, мастерит невообразимые шляпы.

И редко-редко появляется в афишах театра как автор пьесы. Ее сын Федор Павлов-Андреевич третий раз обращается к творчеству матери; десять лет назад он поставил «Бифем», в 2010 году – «Нину Комарову», а в этот раз знакомит зрителей с новой пьесой «Танго-квадрат».

В отличие от традиционного представления о режиссере как о мастере чего-нибудь подкинуть актерам (рисунок роли, партитуру мизансцен, точные эмоциональные акценты и т.д.) Федор Павлов-Андреевич больше озабочен проблемой – чего бы у актера отнять? Станиславский любил, скажем, усадить исполнителей на руки, чтобы, лишенные жестикуляции, они больше внимания уделяли слову. Но экспериментировал он только на репетициях. Павлов-Андреевич на своих спектаклях любит либо запеленать актера до полной неподвижности, либо лишить его возможности двигать ногами. В «Танго-квадрате» все четыре исполнительницы связаны по рукам (руки засунуты в зашитые рукава и для верности еще обвязаны веревками). Первые несколько сцен три исполнительницы играют с наволочками на головах.

Режиссер помещает актрис в пространство инсталляции – приподнятый подиум, расписанный геометрическими черно-белыми квадратами. Над головой такой же толстый потолок с вмонтированными осветительными приборами. Потолок со скрипом движется, и публика, знакомая с бедственным состоянием техники в ЦИМе, замирает в ужасном предчувствии: а ну сейчас ка-а-ак сорвется?! И это ощущение нависшей опасности – пожалуй, самое подлинное зрительское переживание в ходе спектакля. То маршируя гуськом, то клюя друг друга носами, то снимая зубами наволочку, артистки честно выполняют пластический рисунок и практически без пауз барабанят тест Петрушевской механическими голосами.

И в какой-то момент спектакль начинает восприниматься огромной метафорой нашего театрального мира, где большой драматург связан какими-то странными путами, но пытается, несмотря ни на что, донести до зрителей свой пронизанный торжествующей чертовщиной мир.